Ехать в гости и без подарка, неудобно, поэтому соображаю, чтобы такое можно было им подарить? И вспоминаю, что на днях мне принесли старинную книгу. Это была богослужебная минея, не представляющая для нас особой ценности. Стал смотреть, книга очень старая, видно, что реставрировалась, где-то уже в середине 18 века. Но, главное, издана она была ещё до времени патриарха Никона. Продавать подарок я никогда не стану. Менять её на что-то ещё? Я не любитель. Пожертвовать в местный музей? Зачем? Пускай книга возвращается к тем, кому она нужна. Тем более, что когда-то она им и принадлежала.
Поэтому, когда отец Нафанаил предупредил меня: — Завтра заезжаю за тобой, и едем к отцу Лаврентию, то не стану скрывать, я обрадовался предстоящей совместной поездке.
Батюшка заходит в трапезную, всех благословляет и обнимает. — Ой, нет, дорогие, спаси вас Бог, чай с отцом Александром мы будем пить в гостях. Я беру большой старинный фолиант, и мы садимся в его «Волгу».
Через некоторое время машина въезжает в N, долго ещё крадёмся узенькими дорожками между частными домами. Вот и нужный нам дом, обнесённый высоким забором. Стучим, и нам открывают. Встречает нас сам отец Лаврентий, энергично вышагивая навстречу. Хозяин дома, пожилой уже крепыш, среднего роста, с седыми удлинёнными волосами и отрытым взглядом пронзительных глаз. Отец Нафанаил представляет ему меня, а тот в свою очередь знакомит нас с диаконом Константином.
Диакон — прямая противоположность отцу Лаврентию. Небольшого роста, сухощавый, и от этого кажущийся выше ростом. Прекрасное лицо аскета, если бы я писал образ древнего святого, то непременно бы просил его позировать. Его взгляд — взгляд интроверта. Он смотрел на меня, но казалось, что продолжает смотреть в самого себя, не позволяя новым впечатлениям нарушить его внутреннее равновесие. Знакомясь с отцом диаконом, вспоминаю, что лицо его мне уже знакомо. Года за четыре до этого мы с ним встречались. Как-то, проезжая по улицам N, я увидел храм, о существовании которого раньше не подозревал. Мне объяснили, что этот храм принадлежит старообрядцам-поповцам. Вот в нём-то мы и познакомились с отцом Константином. Храм ещё восстанавливался, и меня тогда удивило, что работал он в нём один. В течение почти десяти лет, с небольшой группой помощников, человек строил храм. В памяти об этой встрече у меня осталось ощущение его одиночества и отчуждённости от мира.
И, вот, теперь мы снова пересеклись. Кстати, в своё время Константин играл в народном театре. Я знаком с женщиной, которая тоже была участником их труппы. Она хорошо отзывается о нём, и всё вспоминает, как он однажды объявил: «пришла пора возвращаться к духовным корням». После этого будущий диакон оставил театр, работу в совете городских депутатов и ушёл сторожем в молельный дом. И в эти же дни он начинает строить храм.
Нас усадили за стол, говорил и всем командовал отец Лаврентий. Немедленно одна из бабушек и отец диакон, духовное чадо отца Лаврентия, стали носить угощения, самые простые: варёную картошку, солёные огурцы и капусту. Открыли баночку шпрот, а на середину стола хозяин поставил запотевшую бутылку водки. Я, будучи наслышан о неприветливости старообрядцев, наблюдал за приготовлениями, и ждал, будет ли кто-нибудь, кроме нас отцом Нафанаилом, садиться за стол. Но мои опасения оказались напрасны, сел и отец протопоп и отец диакон, только последний ел очень мало, и к рюмке только прикладывался, но пить не пил.
Отец Лаврентий оказался интересным собеседником, однако выпив пару рюмочек, попытался было начать богословский спор, и стал нахваливать приснопоминаемого протопопа Аввакума. Слушать это было скучно. Заметив, что гости загрустили, отец протопоп сменил тему, и я понял почему мой друг так любит общаться с хозяином этого дома. Напротив меня сидел удивительный рассказчик, и человек до самозабвения влюблённый в отечественную историю. Отец Нафанаил тут же подключился к разговору, и я слушал их диалог, точно так же, как слушаю весенним утром, по дороге в храм перекличку соловьёв — с наслаждением.
Потом нас пригласили посмотреть домовой храм, его иконы. Несколько икон были, действительно, интересными, но не настолько, как я ожидал увидеть у почитателей старого обряда. Выяснилось, что несколько лет назад этот частный дом, перестроенный под храм, был ограблен неизвестными. Вынесли несколько десятков икон, среди которых были и старинного письма. Вспоминал об этом старик с болью. Здесь же я впервые увидел «тощие» свечи. Это старинные пудовые восковые свечи, практически не зажигаемые на службах. И стоят они больше для украшения, зато и производят своими размерами колоссальное впечатление.
— Отец Лаврентий, а отец Александр привёз вам с отцом Константином подарок. Вот, просим взглянуть, — и батюшка Нафанаил предложил мне самому достать книгу из пакета. Когда старый священник взял книгу в руки, открыл её и стал листать, то я увидел, как он весь внутренне подобрался, и чуть дыша, стал гладить ладонью по страницам, восстановленным древним реставратором. Он что-то говорил, но так тихо, что я ничего не расслышал. Хотел было переспросить, но потом догадался, человек разговаривал с книгой. Наконец он произнёс: — Это книга будет одной из самых чудесных в нашей коллекции, посмотрите на эти страницы, с какой любовью наши предшественники их восстанавливали, как искусно проведена замена пришедших в негодность частей листа.
Всё внимание протопопа переключилось на мою персону, уже мне, а не отцу Нафанаилу, он стал рассказывать об иконах их храма, крещениях, венчаниях, и ещё много о чём, просто, я уже всего не помню. Потом он расспрашивал меня о храме, в котором я служу, и обо мне самом.
— Отец Александр миссионер нашего благочиния, — вставил мой друг, — и лица старообрядцев мгновенно изменились. Как миссионер!? А почему же ты нам такую ценную книгу привёз? Почему не обличаешь и не убеждаешь нас переходить в единоверчество? Вопросы сыпались градом. Я помню, каким испытующим взглядом смотрел в ту минуту на меня диакон Константин.
На самом деле, они недоумевали. В их понимании миссионер — это тот человек, который по своему положению обязан противостоять влиянию старообрядчества, а не дарить им такие подарки. Действительно, до революции всё так и было, и миссионеров по епархиям назначали чаще всего для этой цели. Но сегодня-то уже всё не так. И я стал объяснять, что нам со старообрядцами никак нельзя враждовать. А воюем мы всё по старой памяти, продолжая видеть друг в друге противников, хотя давно уже стали естественными союзниками.
Общаясь со старообрядцами, я пришёл к выводу, что в отличие от них, мы живём уже иным мировосприятием, а они задержались в прошлом. Наши священники, ещё недавно в большинстве своём, не знающие веры, не видят в старообрядцах врагов, мы не помним времени противостояния с ними, тем более, что в нём было больше политики, а не вероучительных расхождений. Старообрядческое священство, а это всё чаще, потомственное священство, видят в нас только опасных «никониан». Так когда-то учили их деды и прадеды, так по инерции продолжают считать и их потомки.
Старообрядцы, как никто, чувствительны к любым недружественным в их адрес выпадам с нашей стороны, потому, что продолжают их ждать, и им становится неуютно, когда их нет. Ведь, если есть гонения, то известно как нужно на них реагировать. Понятно кто есть враг и отработана система противодействия, а когда нет нападок, то и ответная позиция становится непонятной, а это дезориентирует.
Мы сидели за столом, всё больше говорили отцы Нафанаил и Лаврентий, я только иногда позволял себе вставлять небольшие междометия. Отец диакон не говорил вообще, периодически вставая, для того, чтобы поменять тарелки, или поставить на огонь чайник. Его взгляд всё больше был направлен в стол, или на башмаки. Я понимал, что он молился, и только начальственные распоряжения отца настоятеля отрывали его от этого занятия.
Через несколько месяцев встречаю в метрополии своего друга: — Помнишь, мы у старообрядцев познакомились с диаконом Константином? На днях он принял постриг с именем Сильвестр. У них, вообще, монашество не очень-то распространено, потому, что сопряжено с большим молитвенным правилом и числом поклонов. Поэтому он переживал и долго не мог решиться на постриг, хотя внутренне уже, несомненно, был готов. Он меня, помню, даже, как-то, спрашивал: — Трудно быть монахом? — И что ты ему ответил? — Если действительно вставать на этот путь, то монашество, как и всё остальное в Церкви, это, безусловно, подвиг. А разве добросовестное служение священника не подвиг, а регента, а псаломщика? И, буквально, в эти же дни мы узнали, что собор старообрядцев — поповцев выдвинул новопостриженного священноинока Сильвестра на поставление во епископы своей иерархии.
Вскоре после того, как Сильвестр уже стал епископом, мы с отцом Нафанаилом, будучи проездом в N, заехали к отцу Лаврентию. И только что новопоставленный епископ, точно так же, как в своё время простой диакон Константин, оставаясь чадом своего духовного отца, и исполняя послушание, обслуживал нас за столом, подавая нехитрые закуски и подливая в чашки горячий чай.
В сентябре того же года в Егорьевск привезли мощи самого святого покровителя города, великомученика Георгия Победоносца. Отец Нафанаил предложил мне съездить приложиться к святыне и посмотреть крестный ход, который будут совершать старообрядцы по Егорьевску от своей церкви в наш православный храм, где им разрешено отслужить молебен перед мощами святого. Событие для наших мест значимое, помолиться у мощей, и одновременно посмотреть на старообрядческий крестный ход собрались многие местные краеведы, историки и журналисты.
По дороге в Егорьевск мы с отцом игуменом предварительно заехали к его друзьям в N узнать время начала крестного хода. И здесь я стал очевидцем позабавившего меня зрелища. Все ждали епископа Сильвестра, а он запаздывал, время ехать, а его всё нет. И вдруг из-за переулка появляется велосипедист в кепке с огромной развеваемой ветром на обе стороны бородой. Эх, ну вот, почему в такой момент никогда не бывает под рукой фотоаппарата!?