Да-да, белым днём прямо с небес опускается лестница. Одним концом она упирается в землю, а другой уходит на небеса и теряется в облаках. Девушка в изумлении выбегает из дому и начинает кружить вокруг этой лестницы, но дотронуться до неё не решается. Побежала, позвала соседку, и они уже вдвоём быстро вернулись в сад. Лестница всё еще оставалась на месте.
А когда женщины подошли, и моя знакомая рискнула встать на первую ступеньку, так та неожиданно вдруг стала приподниматься вверх. Приподнимется и станет, приподнимется и станет. Поначалу девушка всё подпрыгивала, и, войдя в азарт, чтобы стать повыше даже что-то под ноги приспособила, но дотянуться до лестницы так и не смогла. Без неё она в небо и ушла.
Всю жизнь помнил человек о чудесной лестнице с небес. Часто видела её во сне, а когда пришла, наконец, в церковь, поняла и смысл видения. Овдовела, помогла дочери с внуками, и, наконец, исполнила свою давнюю мечту, ухватилась-таки за свою лесенку.
Вот именно её я и вспомнил, когда познакомился с моей будущей алтарницей матушкой Верой. Всё тот же интеллигентный вид, стильные беретка и дамская сумочка, желание пошутить, готовность пофилософствовать. Всегда подтянута, аккуратна, этакая современная православная ба…, простите, чуть было не сказал «бабушка», но Вера Ивановна запрещает мне произносить это «гадкое» слово, только «матушка» и никаких альтернатив.
Единственный аксессуар, совершенно не вписывающийся в её привычный облик, — это на шее самодельная цепочка из жёлтого металла. Цепочка как цепочка, правда, со звеньями непривычно большого размера. Да и крест, что висел на этой цепочке, был явно не женский.
Раньше я его не видел, но потом она мне его показала. Просто так получилось, мы хотели ей на юбилей подарить что-нибудь красивое и, конечно же, полезное. А что может быть лучше, чем преподнести человеку новую аккуратненькую цепочку с крестиком соответствующей величины. Вот и стал я у неё между прочим расспрашивать, какой бы ей хотелось получить от нас подарок. Тогда Вера Ивановна и показала мне свой крест, который достался ей от дедушки, старца Андрея Кузьмича.
— В наших местах, это Самарская губерния, его до сих пор так и называют — «Рачейский праведник». Я хорошо его помню, удивительный был человек, и не только потому, что это мой родной дед. Представь себе, полуграмотный — жена, дети, и вдруг воспылал такой любовью к Богу, что обычная жизнь начинает ему казаться невыносимой. С детства его тянуло в храм, а пришло время, и тяга стала непреодолимой. И тогда он отправляется в Саровский монастырь к тамошнему старцу Анатолию просить благословение на пустынничество. Тот ответил: «Хорошо, но прежде ты обязан вырастить детей, а потом получить согласие твоей жены, поскольку то, что Бог сочетал, человек по собственной воле да не разлучает».
Уже спустя годы, дедушка вновь пошёл к старцу. Бабушка согласилась отпустить мужа, но монашества, как обычно в таком случае, принимать не стала и ушла в семью дочери.
Андрей Кузьмич продал дом, построил себе пустыньку, огородил её забором и стал жить так, как велел ему отец Анатолий. Он читал Священное Писание, Добротолюбие, с мужчинами говорил только на духовные темы, и то немного, женщин не принимал вовсе. Четыре раза в году ходил в храм причащаться. Совершал ежедневно по триста поклонов, мяса не ел.
После трёх лет исполнения такого правила дедушка должен был снова идти в Саров, но духовник его к этому времени уже скончался, и пустынник ещё восемь лет продолжал жить по этому правилу, и все одиннадцать лет своего одиночества бывшая его жена продолжала носить ему хлеб. Возле дома на столике положит, в стенку постучит, мол, хлеб на месте, и уйдёт. Одиннадцать лет они не разговаривали друг с другом.
В 1928 году дедушку арестовали, а пустыньку его разорили. Много пришлось ему тогда пострадать, чудом избежал расстрела, к которому был однажды приговорён. В конце концов он освободился, вернулся в свою деревню, и поселился вместе с родными. Жил на кухоньке, устроил там себе крошечную келью. Стал чаще бывать в сельском храме и помогать на службах отцу Александру Феликсову.
— Я тогда была маленькой девочкой, — рассказывает моя алтарница. — Но помню батюшку хорошо. Он часто бывал у нас дома, а я любила сидеть у него на коленях.
Уже тогда люди обращали внимание, что рачейский старец, несмотря на кажущуюся внешнюю простоватость, вовсе не так прост. И он из тех немногих, кому открыто то, что не видят другие.
Пока шли службы в храме, Андрей Кузьмич людей не принимал, отправляя в церковь, но после расстрела отца Александра вынужденно занял место духовника. В те годы открылась его прозорливость и способность исцелять. Особенно в годы войны к нему приходило множество народу узнать о судьбе своих близких, тех, кто пропал без вести или кто давно уже не давал о себе весточки с фронта.
Кстати, именно тогда, после закрытия храмов и убийства священников, у нас появилось множество стариц, старчиков, Христа ради юродивых. У них просили совета, молитв, просили почитать над покойниками. С кем-то власти расправлялись и отправляли по этапу вслед за священниками, но искоренить явление им было явно не под силу.
Как-то смотрел фильм о блаженной Матроне Анемнясевской. Так вот, когда уже в наши годы прозвучало предложение о её канонизации, кто-то сказал: «Зачем, неужели мало одной Матроны Московской? Ведь в каждой деревне была своя Матрона».
Нужно ли прославлять этих людей или нет, я не знаю, но то, что и в наших местах была своя собственная Матрона, это факт. После того, как замучили наших отцов, в деревне появилась юродивая Матрона. Никто не знал, откуда она пришла. Странную молодую девушку часто видели возле закрытой церкви, куда она приходила помолиться. У неё не было собственного пристанища, и жила она точно в соответствии с евангельскими словами, подобно птице, что не сеет и не жнёт. Деревенские по очереди принимали Матронушку в своих домах, кормили блаженную, одевали. Ела девушка очень мало, никогда не носила тёплой одежды и обуви, даже зимой.
Перед самой войной нищенку нашли мёртвой; сама она умерла, или кто помог — никто тогда не разбирался, закопали её у нас здесь же на кладбище и со временем забыли.
Однажды, уже в наши дни, подходит ко мне одна старушка:
— Батюшка, Матронушка наша деревенская просила её отпеть. Во сне пришла ко мне и говорит: «Меня же тогда так и не отпели. Просто похоронили и всё».
— А что же она к тебе-то пришла? — интересуюсь.
— Как же, батюшка, почитай, кроме меня, из прежних жителей во всей округе никого и не осталось. А я её ещё ребёнком знала.
Тогда и отпел я блаженную заочно. Хотя заочное отпевание трудно назвать отпеванием по-настоящему, но тем не менее. От денег за отпевание Матронушки отказался, но месяц спустя бабушка принесла и подарила мне толстые вязаные носки:
— Блаженная велела тебя поблагодарить, так что возьми.
Мне нравится отпевать. Это, наверно, из-за самих песнопений, во всяком случае, они кажутся мне самыми красивыми и очень трогательными. В них нет отчаяния, но есть одновременная радость души человеческой, возвращающейся домой, и печаль близких от расставания с любимым человеком. Только расставание это временное, настанет день — и все мы встретимся вновь, и эти слова вселяют надежду. Отпевание не таинство, но есть в нём что-то таинственное.
Помню, однажды отпевали у нас в храме милиционера, мужчину ещё нестарого, ему и пятидесяти не было. Умер во сне, летом у себя на даче. Человеком он был, видимо, уважаемым, потому как хоронить его собралось множество народу. И почти все в форме.
Гроб с телом покойного от самого посёлка до храма — а это, почитай, полтора километра — сослуживцы несли на руках. День был на загляденье солнечный и в меру тёплый. Мы вышли на улицу и смотрели, как приближалась к храму похоронная процессия. Вдруг где-то в небе, таком высоком и ликующе чистом, неожиданно образовалось облачко. Оно именно образовалось, его не пригнало ветром, потому что никакого ветра не было вовсе. И мало того, что оно появилось, но ещё и стремительно увеличиваясь в размерах, потемнело и стало угрожающе надвигаться на похоронную процессию.
Это уже усопшему без разницы, холодно на дворе, или жарко, снег там или дождь, а живым не всё равно. Потому, понимая, что сейчас с минуты на минуту небо обрушится на землю проливным дождём, похоронная процессия прибавила ходу и уже не столько шла, сколько бежала по направлению к храму. Как только последний из провожающих укрылся под нашей крышей, солнце исчезло, и тьма накрыла всё вокруг.
Я начал отпевание, и с первым его возгласом бесчисленные молнии, точно стрелы с небес, пронзили окружающее пространство, и воздух задрожал от громовых раскатов. Казалось, даже толстенные церковные стены, и те вошли в резонанс, содрогаясь вместе со всеми присутствующими в храме.
Никогда больше я не видел такого безумия природы, даже разрушительный смерч, недавно пронесшийся по нашим местам, и тот не принёс с собой такого мрака и таких молний.
Милиционеры, испуганно жавшиеся к стенкам, вглядывались из окон на буйство природы. В их глазах застыл ужас, наверняка в тот момент они представили себе, что бы их ожидало, не успей бы они вовремя добежать до храма. Но как только отпевание подошло к концу, тучи стали рассеиваться и на небе вновь появилось солнце. Только сейчас оно, дополнительно отражаясь в капельках воды, сверкало бесчисленным множеством крошечных бриллиантов.
Процессия выходила из церкви, люди недоверчиво оглядывались вокруг, будто опасаясь, что буря вновь вернётся. Все понимали, что-то произошло, и они этому «чему-то» свидетели, но что именно, они не знали. Может, и догадывались, но спросить не решались.
До сих пор и я говорю себе, что это была буря, просто буря. Хотя, кто его знает, иногда поднимешь глаза к небу и думаешь, что там на самом деле происходит во время отпевания человеческой души?
Нередко люди, особенно если они родом из каких-то малых городов или деревень, рассказывают, что и у них в округе жил какой-нибудь блаженный Мишенька или слепенький Витенька. Несмотря на внешнюю ущербность, эти убогие и странные неизменно приходили на помощь тем, кому в тот момент она была нужна. Они могли обличить человека, указав на что-то такое, о чём никто больше не знал, предупреждали о какой-то опасности, исцеляли.