у нас на станции когда-то свой духовой оркестр был. Я с ремесленного училища на корнете играю. Тут недавно говорю, может, вновь духовой оркестр соберем, хохочут, пальцами у виска крутят.
Смотрю, каждый стал сам за себя, никто никому не нужен. Я ведь помню мальчишкой, как мы в войну выживали, голодали. Так ведь все-равно старались друг другу помочь».
«Иваныч», говорю, «Волчье время пришло. У людей клыки растут, словно у оборотней. Посмотри, вагоны, как кусок мяса, на части рвут, и никто не ропщет. Ты попробуй, глядишь и втянешься»?
Иваныч вздохнул, и отвечает: «Мне с прошлой ночной смены сетку лука сунули, а я, старый дурак, и польстился. Иду утром по городу в костюме при галстуке, а на плече у меня эта злополучная сетка висит. И кажется мне, что все люди смотрят на меня и догадываются, что я её украл. Думаю, зайду за угол и брошу. А потом мысль такая: а если кто меня увидит, что я сетку лука выбросил. Ведь точно поймут, что я вор. Так я её домой и принес. Как, помнишь, в каком-то старом кино, человек нес букет цветов любовнице, а пришлось его домой нести. Все хотел от него избавиться, но ничего не получилось. Так и я этот лук домой принес. Поверишь, красный шел, как рак. Но больше нет, уволь, я на это дело не гожусь».
Как-то, вышли мы на работу в ночную смену. С утра ещё, помню, собирались за зарплатой идти. Вот ребята наши и решили под зарплату в карты перекинуться. Видать у них договоренность была заранее, потому что денег с собой имели полные карманы. Играть сели в самом начале смены. Сперва, для хорошего настроения, выпили винца, закурили по папироске, и для разминки бросили на кон мелочь. Азарт в игре, как известно, наступает постепенно, и ставки, понятное дело, тоже растут постепенно.
Прошло часа полтора и на столе, напротив каждого из игроков, деньги лежали уже солидными горками. А ещё через час другой на кону была годовая зарплата любого из нас. Мы тогда неплохо зарабатывали, но возможность беспрепятственного воровства сделала моих товарищей настоящими нуворишами. Играли умело, рискованно. Я с замиранием сердца наблюдал, как на кон за один ход на стол выбрасывалась моя месячная зарплата. Оно и понятно, деньги шальные, их, в общем-то, и не жалко. Главным для них тогда была игра. Я увидел, что такое азарт. Адреналин вбрасывался в кровь наверно в таких же объемах, что и вино.
Понятное дело, при такой игре на работу уже не оставалось ни времени, ни внимания. И, естественно, наши вагоны покатились не туда, куда должны были катиться, и не тем числом, и ни теми номерами. Горка, что говорится, начала безобразничать. По громкой связи понеслись сперва отдельные реплики Иваныча, но вскоре это уже был сплошной вой совершенно непередаваемых ругательств. Его коронное обещание «сплести нам лапти», было из них самым невинным.
К этому времени на кон уже пришли доллары, и маневровый мог с таким же успехом орать себе хоть до утра. Для моих коллег он уже не существовал. Иваныч, думая, что работяги перепились, решил придти к нам непосредственно на рабочее место и устроить разнос, как он и прежде это делал.
Когда я увидел приближающегося диспетчера и предупредил игроков, никто из них и ухом не повел в мою сторону. Какой может быть диспетчер, когда игра уже приняла такой серьёзный оборот?
Пылая гневом, Иваныч подбежал к нашей будке, и распахнул дверь. Он, было, открыл и рот, чтобы предложить «сплести нам к утру по паре лаптей», но, увидев на столе такую кучу денег, остолбенел, не зная, что и сказать.
Один из игроков, тот, что сидел спиной к выходу, не сбрасывая карт, взял пальцами свободной руки из кучи несколько крупных банкнот. Спокойно, не вставая со стула, повернулся в сторону Иваныча, и бросил деньги ему в лицо со словами: «Твое. Пошел вон». Потом он отвернулся от диспетчера, и игра продолжилась. Иваныч для них умер. Никто в его сторону даже не смотрел.
Я сидел в углу и наблюдал за всей этой картиной. Мне было искренне жаль старика, что он мог сделать? Лишить моих друзей премии, так это смешно. На столе лежало, по меньшей мере, несколько годовых премий на всю нашу бригаду вместе взятую. Уволить нас, а кто будет работать? Молодежь уже тогда к нам особенно не шла, зачем, деньги можно было делать уже по-другому.
Иваныч оторопело смотрел на игроков, затем перевел взгляд на деньги, что бросили ему в лицо, потом медленно повернулся и пошел обратно. Я видел, как он закрыл лицо руками, и его уже старческие плечи часто-часто затряслись. Старик шел и плакал. Его обидели те, кого он знал уже много лет, кого он по-своему любил, с кем вместе ходил на демонстрации, праздновал день железнодорожника и просто дружил семьями. Ещё вчера никто бы не посмел так оскорбить старого заслуженного человека. И не только из-за того, что он был пусть небольшой, но все-таки начальник, но ещё и потому, что вчера ещё между нами были человеческие отношения, мы были способны слышать друг друга. Мы на самом деле могли поинтересоваться, как твое здоровье, друг? А теперь нас интересовали только деньги.
Утром Иваныч подал заявление на расчет и ушел. Спустя несколько месяцев я, неожиданно для себя, встретил его в наших местах. Оказывается, у него недалеко был домик, ещё от родителей остался. Мы обрадовались друг другу, и разговорились. Я помня давнее музыкальное увлечение Иваныча, спросил его : «Ну, ты как, корнет — то ещё не забросил»?
Тот немного помолчал, словно сомневаясь, стоит ли мне об этом говорить, все-таки сказал: «Ты знаешь, в городе в наших клетушках, трубить невозможно, сразу в стенку стучать начинают. Вот, живу летом в деревне. Раньше здесь было вольготно, а теперь москвичи вокруг все дома скупили. Я тут было по привычке начал играть, так мне молодежь соседская и говорит. «Ты завязывай с трубой, дед, а то мы на тебя собаку спустим». Вроде, улыбаются, а шут их знает. У них пес, что твой телок. Но я приспособился: беру корзинку и иду в лес, словно за грибами, а инструмент — в рюкзак. На берегу Клязьмы такое место нашел замечательное, и главное людей там нет. Никому не мешаю».
Приблизительно через год случайно узнал, что Иваныч умер. Так и не вписался старик в наше светлое капиталистическое завтра.
Исповедь гастарбайтера
— Так, очень хорошо, батюшка, сидим и рот не закрываем.
Татьяна Александровна отворачивается к своему столику и, быстро смешивая содержимое из разных бутылочек и мешочков, начинает творить будущую пломбу. Одновременно она продолжает наш было прервавшийся разговор, а вернее свой монолог, поскольку мои редкие междометия «угу» и «ага» вряд ли можно принимать всерьёз.
— Значит, внучка у вас родилась, как славно! Мои вам поздравления, отец Александр.
В ответ я благодарно угукнул.
— Девочки — это замечательно, лучше чем мальчишки. И если она появилась в конце июля, а это у нас по знаку будет «лев», то выходит, — Татьяна Александровна на мгновение оставила в покое свои бутылочки, — что у вас родился «лев» в год «тигра»!
И уже с неким то ли сочувствием, то ли восхищением повторила:
— Батюшка, поздравляю, но и не завидую, в вашей семье родился командир!
Понятно, что в ответ я вновь что-то благодарно промычал, а про себя подумал: «Что, ещё один командир? Ну, то было вполне ожидаемо». Евы, в принципе, любят командовать. И чем меньше идёшь с ними на конфликт, тем больше они воспринимают твою позицию как проявление слабости и на подсознательном уровне решают, что верховное командование автоматически переходит в их руки.
Прошёл год, дочка с Лизаветой приехали в гости. Садимся обедать, матушка подаёт первое и немедленно делает мне привычное замечание:
— Дедушка, ты взял не ту ложку, твоя — десертная. Сколько раз тебе повторять, ты ешь слишком быстро, а пищу, прежде чем проглотить, необходимо жевать.
Действительно, как научили меня в армии, что на обед из трёх горячих блюд отводится двенадцать минут, так эта дурная привычка по жизни за мной и увязалась.
Молча откладываю столовую ложку и тянусь за десертной. И в эту же минуту раздаётся голос в мою поддержку:
— Мама, наш папа — личность и свободный человек, а потому он сам имеет право выбирать, какой ложкой есть ему суп.
Мне интересно, что будет дальше, а дальше происходит следующее, «львёнок» Лизавета, издав соответствующий «рык», указала пальчиком на обе мои ложки и затребовала их себе. А потом, довольно улыбаясь, принялась лупить ими по столу. Конечно, это было очень смешно, но про себя я, однако, отметил: вот он — командир моих командиров.
Раньше, когда я ещё был маленьким, мне было интересно размышлять о будущем. Всегда представлялось что-то необыкновенное. Читая фантастику, того же Ивана Ефремова, я восхищался человеком будущего, совершенным во всех отношениях — и духовно, и телесно. С тех пор прошло уже лет сорок, а ничего интересного и никакого совершенства. Человека даже последней радости лишили.
Вот должен у тебя ребёнок на свет появиться, и ты до последнего дня гадаешь, кто же там родится — мальчик или девочка? Волнуешься, переживаешь, всё думаешь, а как мы его назовём? Ага, если девочка, то вот так, а если пацан, то этим именем. Завтрашние бабушки суетятся в приятных хлопотах и шьют для младенчика оба комплекта: и красный, и голубой. Интрига все девять месяцев.
Помню, как у моего соседа жена рожала, ещё в те далёкие годы. Уже скорая приезжала, отвезли роженицу куда положено, а сами бегом в магазин. Накупили всего-всего, накрыли стол и сидят в ожидании известий. Наконец долгожданный звонок:
— Ивановы? Поздравляем, у вас девочка! Рост такой-то, вес такой-то.
Ивановы вне себя от радости стреляют в потолок шампанским, кричат тосты и пьют за новоиспечённого папашу. Хоть и «бракодел», а всё одно, молодец! Проходит где-то час времени, снова звонок:
— Ивановы? Поздравляем, у вас мальчик! Рост такой-то, вес такой-то.
Ивановы снова радуются, нет, зря они молодого папашу обижали, «бракоделом» называли — мальчика родил, да какого богатыря. В ход идут бутылки с горячительным, и пир у них горой. В самый разгар веселья опять звонят: