Так я и сделал, и утром следующего дня мы служили в храме благодарственный молебен.
Квазимодо (ЖЖ-29.07.09)
Этого мальчика я встречал ещё учеником старших классов. Вернее, по его друзьям я догадывался, что и он, скорее всего, старшеклассник. Мальчик был маленького роста, но это было неглавным. Он был горбунком. У горбунков, как правило, отсутствует шея и кажется, что голова лежит прямо на плечах. Горб, видимо, как-то влиял и на посадку головы, и его лицо всегда было слегка задрано вверх, а движения рук и ног казались механическими. Со стороны могло показаться, что идёт не человек, а человекообразный робот. У него было красивое лицо, а глаза говорили о постоянной работе ума. При встречах с людьми, он старался не смотреть на них, может потому, что его вид чаще всего вызывал или улыбку, или сочувствие, в котором одновременно читалось радостное удовлетворение от того, что твоя спина ровная и гладкая.
У Павла, так звали горбунка, была старшая сестра, и тоже инвалид. Правда у неё, в отличие от брата, была шея, а на ней изумительной красоты женская головка. Говорили, что дети родились уродами из за того, что их родители приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Хотя я знаю семьи, в которых супруги тоже являются близкими родственниками, но не видел, чтобы их дети так пострадали.
И Павел, и Татьяна учились в обычной средней школе, но отличались от своих сверстников, кроме физического уродства, светлостью ума, и ещё способностью видеть и немедленно реагировать на чужую боль, будь-то боль животного или человека. Безусловно, оба они были замкнуты, но каждый по-своему. Паша любил кампании, общался со сверстниками, и в тоже время, у него был свой особый внутренний мир, в который он никого старался не пускать. Ребята ещё с детства привыкли к насмешкам других детей, а дать отпор силёнок не хватало. Отцу было не до детей, он всё время работал, а мама и сама частенько прибаливала, так что детям приходилось прятать от окружающего их жестоко мира, свои мысли, желания и чувства. Но, вопреки насмешкам и унижениям, брат и сестра выросли людьми добрыми и незлопамятными.
Окончив школу, Павел начал понемногу заниматься мелким бизнесом, он торговал на рынке магнитофонными кассетами. Не знаю, сам ли он их записывал, или просто перепродавал, но дело у него, чувствовалось, шло неплохо. Городской рынок находится в непосредственной близи от храма, а наши отцы жили как раз за рынком. Проходя в храм и обратно, они частенько пересекались с горбунком, а тот, рекламируя свой товар, на всю включал какой-нибудь очередной хардроковский шедевр.
Как-то раз, Великим Постом шли мы с отцом Нифонтом мимо Паши, привычно орал его магнитофон. Отец Нифонт, поравнявшись с мальчиком, сказал мне: «Вот так вот в аду будет постоянно играть эта музыка. А он, — Паша-горбунок,— будет её вечно слушать». Мне стало не по себе от этих слов. С отцом Нифонтом шутки плохи. Однажды рассказывали, как во время отпевания усопшего, он вдруг повернулся к одному из присутствовавших и резко произнёс: «Ровно через год здесь же, я тебя буду отпевать». Так и случилось, ровно через год, день в день.
Потом Павел, скопив денег, вместе с другом открыл свой магазин, затем небольшое кафе. Мальчишки много работали, старались угодить посетителям, и дела шли в гору. И всё бы ничего, но однажды с Пашей случилась беда — он влюбился. Скажите, что за беда? Обычное дело, кому же ещё влюбляться, не нам же, старикам? Да, но горбунок Паша влюбился в мою очаровательную соседку Настеньку, девушку, южной крови, смуглую и необычайно стройную. Её фигурка постоянно привлекала к себе множество восторженных мужских взглядов. Вот Пашка и запал.
И стал он регулярно подъезжать на мотоцикле к нашему дому. Пищал своим клаксоном, и мы с удивлением наблюдали, как красавица Настенька стремительно выбегала из подъезда и с ходу запрыгивала к нему на заднее сидение. Молодой человек был уже достаточно состоятелен и мог позволить себе красиво одеваться, но всё равно никакая одежда не могла скрыть его физическое уродство. По всей видимости, добрым сердцем и красотой души мальчик завоевал ответное чувство у девочки. А потом, он был начитан, много знал и мог поддержать любой разговор. И кроме всего прочего, ей наверняка нравилась его финансовая самостоятельность.
По началу, Настина мама не препятствовала встречам дочери с мальчиком-уродом. Мама ходила в храм и считала, что каждый человек достоин любви и сострадания, но потом, когда стала замечать, что у её дочери появилась ответная симпатия к Паше, немедленно дала задний ход. Одно дело сострадать чужими детьми, другое — судьбой собственного. Помню, как, по началу, не смотря на мамины запреты и крики, Настя всё равно выбегала к своему кавалеру и ловко усаживалась на его мотоцикл. Мама жаловалась соседкам: «Как я ненавижу этого «Квазимодо». Совсем задурил девке голову, будто сам не понимает, что он ей не пара. Понаделают мне уродов, что я потом с ними делать буду? Ну, нашёл бы себе какую-нибудь дурнушку, что и такому уродцу была бы рада. Нет, подавайте ему раскрасавицу».
Время шло, а капля, как известно, камень точит. Видимо, мама, всё-таки, нашла нужное слово и убедила девочку прекратить дружбу с горбунком. Он, всё ещё на что-то надеясь, долго и безрезультатно нажимал на гудок, но уже никто не выбегал на его призыв. Он с надеждой смотрел и смотрел на окна возлюбленной, а потом уезжал. Его лицо обычно ничего не выражало, никаких эмоций. Может, у горбунков вообще мимика нарушена? Не знаю.
Уже спустя несколько лет, став священником, я видел иногда Павла в храме со свечами в руках, стоящего у той или иной иконы. Наверно он о чём-то молился, но выражение его лица всегда было одним и тем же. Внешне он казался спокойным и невозмутимым. Когда Паша купил себе автомобиль, то подошёл ко мне и попросил его освятить. Мы немного поговорили с молодым человеком, так, на обычную при таком деле тему. Мне бы потом продолжить с ним общение, но его невозмутимость, которая казалось граничила с пренебрежением к собеседнику, всякий раз останавливала меня. Я так и не решился. Боялся показаться навязчивым.
Иногда встречал Павла по вечерам у нашего дома, но не у подъезда, а немного дальше. Видимо он выглядывал Настеньку, ему хотелось, если уж не увидеть, то хотя бы услышать её голос, увидеть стремительную походку. Он не стал искать девушке замену. Наверняка Павел понимал, что все его попытки построить семью с тем человеком, которого он полюбит, обречены на провал, а с нелюбимой жить не хотелось. Во всяком случае, я никогда больше не видел его вместе с какой-нибудь девушкой. Горбунок с головой окунулся в работу, дело приносило доход, и он стал полностью ему отдаваться. Юноша поменял машину, купил квартиру и выглядел, по меркам нашего провинциального городка, «на все 100».
Однажды рано утром меня разбудил звонок: «Батюшка, наш Павел ночью разбился». Это звонила Татьяна, Пашкина сестра, такой же горбунок, только с кукольно красивым личиком. Я слышал про неё, но раньше никогда не встречал.
Павла мы отпевали в храме, маленький гробик. Мне даже показалось, что покойный был ещё меньше ростом, чем на самом деле, ну, чисто подросток. На похоронах я и познакомился с Пашиной семьёй, и мать попросила освятить квартиру сына, потому, что на семейном совете было решено, что в неё переедет Татьяна.
В назначенное время я подошёл к двери, хотел было звонить, но заметил, что дверь не заперта. Татьяне было трудно ходить, у неё кроме исковерканного тела, были поражены ещё и ноги. Чем она становилась старше, тем проблематичнее ей было справляться с самыми обычными домашними делами.
Освящая квартиру, в одной из комнат я увидел шкаф со множеством книг. «Это всё Пашины книги, он с детства любил читать и постоянно покупал их», заметив мой интерес, отозвалась сестра. Разглядывая книжки, я заметил, что все они подобраны по одному единственному признаку. Всё это была фантастика. Мальчику-горбунку, обижаемому другими детьми, постоянно живущему с мыслью о своём физическом уродстве, оставалось только мечтать. Реальность для него была слишком тяжёлым испытанием. Наверно в мечтах, он видел себя совсем другим человеком, сильным и красивым. Только в мечтах его спина могла разогнуться, и уродующий его горб исчезал навсегда. Только в мечтах он мог подойти к своей красавице Настеньке и просить руки у её матери.
«Батюшка, ты знаешь, а ведь Пашка вёл дневник и писал стихи. Он записывал их сюда, вот в эту тетрадь». Она подала мне коричневую тетрадку на 96 листов в коленкоровом переплёте. Дома я просмотрел записи, читал его стихи. Что-то он переписывал из чужих сборников, что-то было своё. На многих страницах встречались изображения знакомого девичьего профиля. Одно из последних стихотворений предварялось записью. «Мне уже несколько ночей подряд видится один и тот же сон. Я несусь на машине по ночной дороге, и вдруг мою машину начинает заносить. Я бьюсь об разделяющий дорогу отбойник, вылетаю из машины и разбиваюсь об асфальт. Потом начинаю отдаляться от земли и вижу маленькое жалкое горбатое тельце, лежащее в луже собственной крови. Скорее бы, Господи. Кто бы только знал, как я устал бороться с судьбой». А потом уже шли сами стихи.
Когда я отдавал тетрадь Татьяне, то подробно расспросил об обстоятельствах гибели брата. «Всё, как и написано в тетради. Он допоздна засиделся с компаньоном в одном из кафе на трассе, и уже во втором часу ночи ехал домой. В ГАИ сказали, что он шёл со скоростью не меньше 130. Машину внезапно закрутило, и она ударилась в отбойник».
После гибели Павла к Татьяне стала частенько заезжать Настя. Обе женщины любили одного и того же человека и им было что вспомнить. А Настиной маме уже не нужно было бояться мёртвого горбунка.
Татьяна, подобно брату, была начитана, любила музыку и, к моему удивлению, мужчин. Для меня было настоящим шоком узнать, что до гибели брата она уже трижды побывала замужем. Причём все три раза официально. Я видел фотографии её мужей, это были абсолютно здоровые симпатичные мужики. Что их так притягивало к ней? И не они оставляли Татьяну, а именно она, всякий раз, влюбляясь в очередного мужчину, уходила к новому мужу. «Но, ни один из браков не принёс мне самого главного. Батюшка, я, как и всякая женщина, мечтаю о ребёнке, вот только врачи говорят, что я не способна иметь дитя». «Татьяна, ты же знаешь, что невозможное человеку возможно Богу. Будем молиться». Понятно, что хотя своими словами я и пытался вселить в неё надежду, но сам не верил в такую возможность.