Нас там любят. Отец Хризостом, игумен маленького островного монастыря на Скадарском озере, бывший краповый берет, воевал вместе с нашими добровольцами за Сербию. Так вот, он всегда пребывал в полной уверенности, что все русские святые. Когда его потом, после начала туристического бума, вновь спросили: — Ты и теперь уверен, что все русские святые, и даже те, что сюда приезжают? Он, помолчав, ответил: — Да, наверное, кроме этих все остальные святые. А потом всё равно добавил: — эти тоже святые, только они этого, к сожалению, не знают.
Отец Миленко из Котора, уже поздно вечером провёл нас в храм в честь евангелиста Луки и вынес из алтаря серебряный ковчег с большой мироточащей частицей его мощей. Мы прикладывались к мощам и не могли ничего понять, нас охватил необыкновенный восторг и одновременно радость. Мы не могли оторваться от ковчежца, всё, продолжая и продолжая прикладываться к святыне. Это было пиршество духа, мы были счастливы. Отец Миленко вдруг куда-то убежал, и мы услышали запись хора Троицкой лавры. — Отец Александр из Москвы подарил, — всё повторял батюшка, одновременно вместе с нами испытывая блаженный восторг. Он ещё что-то говорил, но мы не понимали его слов. Но зато отлично поняли, что русские и сербы братья во Христе, братья на веки. Они простили нам наше предательство.
Совсем недавно для того, чтобы отделить Черногорию от Сербии задумали провести по Черногории опрос: — Кто вы — черногорцы, или сербы? Один из уважаемых старейшин большой патриархальной семьи на вопрос детей и внуков, что им отвечать. Сказал: — Пишите, мы — Русские.
Наш самолёт взмывал над морем и чёрными горами, мы возвращались домой. Нужно будет ещё осмыслить и уложить по полочкам, всё, что мы здесь увидели и услышали, найти подходящие слова и определения. Ведь здесь даже кошки отзываются на «мац-мац», а не как у нас — на «кис-кис», это точно, я проверял. А пока, я подобно апостолам на горе Фаворской только и могу, что лепетать какие-то обрывочные бессмысленные фразы.
Зорица, милая-милая Зорица, спасибо тебе, за твои молитвы. Мы побывали на твоей родине, мы прикоснулись к твоим, а теперь уже и к нашим, святыням. Мы подружились с людьми Черногории, и даже приняли участие в праздновании Славы в одной из здешних семей.
И если ты когда-нибудь спросишь меня: — Батюшка, тебе понравилось у нас? Я, наверно, только и смогу что беспомощно ответить: — Зорица, у вас там так «прикольно»!
Письмо из детства (ЖЖ-20.08.10)
Когда я открыл входную дверь и вошёл в дом, отец сидел на кухне за столом и молча ел холодное мясо. Он отрезал от большого куска маленькие кусочки, макал их в соль и отправлял в рот. Казалось, он ни о чём не думает, а просто ест и наблюдает из окна за прохожими.
Зато мама, о, я редко видел мою мамочку в таком раздражении. Она металась из одного угла нашей маленькой кухни в другой, перманентно заполняя собой всё её пространство, и без того ограниченное газовой плитой и холодильником «ЗИЛ». Вообще-то мои родители всегда жили мирно, потому, что любили друг друга, хотя отцу иногда и доставалось, но это только в том случае, если он позволял себе «лишнего». Но в тот день отец был, как стёклышко, а мама, тем не менее, ругалась.
Незаметно прошмыгнув к себе в комнату, я прислушался к её голосу: — Нет, вы посмотрите на этого «исусика», да ты должен был плюнуть в его наглую жирную рожу! Да-да, именно плюнуть. Ведь это не человек, это мразь. Мало того, что они здесь воровали и пропивали всё на свете, так он тебе ещё и карьеру загубил. А ты забыл, как он тебя оскорблял прилюдно? И ты всё прощаешь?!
Оказалось, что отец на похоронах сослуживца встретил Снегирёва, своего бывшего командира дивизии. Тот уже был на пенсии, а отец дослуживал в армии последние годы. Бывший комдив действительно терпеть не мог моего батю, но, тем не менее, уважал. И свидетельством того был факт, что уходя в отпуск, Снегирёв неизменно оставлял за себя моего отца.
Мой батя вообще был удивительный служака и редкий специалист своего дела. Не знаю, есть ли ещё в нынешней армии люди такого типа? Как практик, в своей области военных знаний в течение целого ряда лет он считался лучшим специалистом в вооружённых силах страны. И ещё, будучи воспитанным в простой крестьянской верующей семье, он никогда не брал чужого и не позволял воровать окружающим, в том числе и своему командиру. И тот нашёл способ ему отомстить.
Три года мы прожили в Монголии, где отец, вместе с другими нашими советниками, фактически создавал монгольские танковые подразделения. Монголам он очень понравился своим отношением к делу, и уже через несколько лет после нашего отъезда, они, продолжая помнить, наградили его своей высшей наградой орденом «Сухе — Батора» и обратились к нашему руководству с просьбой снова прислать моего отца, но уже на должность главного военного советника, что соответствовало званию генерал-лейтенанта. Когда в нашу дивизию пришёл запрос на моего отца с просьбой характеризовать его на предмет выдвижения на указанную должность, Снегирёв в ответ составил на батю настолько разгромную бумагу, что даже орден вынуждены были вернуть назад. Понятно, что всё это было сделано тайно, и отец ничего не знал.
Годы прошли, и вот встретившись на поминках, Снегирёв отозвал в сторону своего бывшего подчинённого и сказал: — Илья, мне нужно перед тобой покаяться, я когда-то совершил в отношении тебя большую подлость, — и он рассказал как в тайне от всех лично подготовил, порочащую отца бумагу. — Ты меня прости, позавидовал тогда тебе, и вот ношу теперь на душе этот камень. Мой отец, человек по природе незлопамятный, скорее даже жалея своего бывшего командира, ответил: — Бог тебе судья Николай, а я на тебя зла не держу. И чокнувшись рюмками, они выпили в знак примирения.
Вот об этом разговоре со своим бывшим гонителем, и последующем с ним примирении, отец по простоте душевной и поделился с супругой, о чём, судя по маминой реакции, скорее всего, потом пожалел.
Конечно, мама не преминула пожаловаться мне на отца и рассказала об их разговоре со Снегирёвым: — Нельзя до такой степени быть бесхребетным, сынок, тебя унижают, тебя превращают в посмешище, а ты продолжаешь с ним здороваться. Ладно, я могу ещё понять, если ты зависишь от своего врага, а здесь-то уже никто ни от кого не зависит. И ведь сам же, негодяй, сознался в своей подлости. Возьми и плюнь ему в рожу, ну, хоть один только раз, за всё, за все эти годы унижений. Так нет же, словно ни в чём не бывало, пьёт с ним на двоих.
Спустя время я выбрал подходящий момент и всё-таки поинтересовался у папы, почему он простил своего врага? — Я никогда не считал его врагом, — ответил отец. Снегирёв войну прошёл, у него вся грудь в орденах, он не может быть мне врагом. А подлость, которую он совершил, пускай остаётся его проблемой, я его прощаю и судить не хочу. Время вспять не повернуть, и изменить ничего не изменишь. Злиться на человека, ненавидеть его, даже если он и виноват перед тобой, бессмысленно. Бог с ним, да и потом, может, он действительно раскаялся. А если он завтра умрёт, тогда его зло останется со мной? Батя словно в воду смотрел, на самом деле, Снегирёв вскорости умер.
В эти же дни тяжело заболел мой шестилетний племянник. Неудачно упав с дерева, мальчик ударился ногой, а через несколько дней место удара воспалилось. Помню как поздно вечером к нам приехала скорая. Горящего огнём ребёнка увозили в больницу, а от соседей на весь коридор неслось зажигательное: «Каляровы ярмарки». Утром следующего дня ему сделали операцию, и в жизнь нашей семьи прочно и на много лет пришло до того неведомое и страшное слово: «остеомиелит».
Мне раньше не приходилось навещать кого то больнице, а теперь пришлось. Как сейчас помню эти бесконечные больничные переходы, отделение хирургии, и я с неизменными баночками с едой. Открываю дверь в детскую палату, мой мальчик лежит на кровати у окошка. У него тоненькие ручки и бледное измождённое личико. Малыш ест мало и плохо. — Серёга, — спрашиваю его, — может, ты чего хочешь? И всегда одна неизменная просьба: — Саша, почеши мне между пальчиками на ножке. Его нога от колена и ниже в большой неудобной гипсовой повязке, и мальчик не может дотянутся до пальчиков.
Но через месяц его уже привозят домой, и он на костылях гуляет по двору, и даже умудряется гонять с пацанами в футбол. Мы его возим в поликлинику, где всякий раз хирург при помощи большого шприца отсасывает кровь и гной из свища на ноге. Не знаю, сколько бы всё это продолжалось, если бы однажды мою маму не остановила медсестра из хирургического и не спросила: — Вам что, совсем не жалко ребёнка, вы понимаете, что ещё немного и мальчику просто ампутируют ногу, и это в лучшем случае. Я чужой человек, у меня сердце кровью обливается, а вам, словно, всё равно. Мама в ужасе: — Что же нам делать? — Как что!? — передразнивает та. — Послушайте, вы же не дети, давно бы пора догадаться, — и даёт адрес человека, от которого зависело дальнейшее лечение нашего мальчика. После посещения нужного человека и передачи ему конверта с благодарностью, наш Серёжка был наконец направлен на лечение в костно — туберкулёзный санаторий города Волковыска.
Волковыск старый уютный городок, когда-то здесь располагался штаб 2-й армии генерала Багратиона. Недавно проезжая по его улицам, таким ухоженным и красивым, вспоминал Волковыск, каким он был больше тридцати лет тому назад. Сегодня уже и не помню дорогу к санаторию, а тогда я мог пройти по ней с завязанными глазами. Почти два года, каждые выходные кто-то из нас садился в поезд и ехал сюда за сотню километров от дома.
Помню больничные деревянные корпуса, похожие на дачи, а другие — на длинные бараки. Маленькие домики предназначались для детей, а большие — для взрослых. Сколько же там было людей. И почти все в инвалидных колясках или на костылях. Наш Серёжа снова лежал у окна. Тогда не было таких современных красивых окошек со стеклопакетами. Окно, рядом с которым находилась его кроватка, было старым и множество раз перекрашенным. Рама странной конструкции делила окошко на множество маленьких стёклышек, поэтому и смотреть в него было неудобно. Но мордашка шестилетнего мальчика вполне умещалась в