— Ничем, — ответил Керн. — Я ведь тоже знаю законы, и у меня есть приятель, специалист по такого рода вопросам. Отсылайте меня в тюрьму.
— Я пошлю вас под арест и передам ваше дело дальше, в Верховный суд.
— Что ж, если это облегчит вам душу. Но если это затянется на более длительный срок, то я предпочитаю тюрьму.
— Нет, не затянется. Я позабочусь об этом.
Судья вынул из кармана большое портмоне.
— К сожалению, существует только этот примитивный способ помощи, — нерешительно сказал он, вынимая из портмоне сложенную бумажку. — Я очень огорчен, что не могу сделать для вас ничего больше…
Керн взял деньги.
— Это — единственное, что нам действительно помогает, — ответил он и подумал: «Двадцать франков! Какое счастье! На эти деньги Рут сможет доехать до самой границы!»
Послать весточку Рут он не отважился — сразу же стало бы известно, что они находились в стране уже давно, и Рут могли осудить. А так ее просто вышлют. Если же повезет, то и просто выпишут из больницы.
В первый вечер своего заключения Керн чувствовал себя несчастным и от волнения не мог спать. Перед его глазами возникал образ Рут, лежавшей на кровати, тяжело больной, и он в страхе все время просыпался. Ему даже приснилось, что ее хоронят. Он приподнялся на нарах и долгое время сидел, поджав ноги. Керн не хотел поддаваться страху, но чувствовал, что страх сильнее его. «Во всем виновата ночь, — подумал он. — И страхи ночи. Дневной страх разумен, ночной — не имеет границ!»
Он встал и начал ходить взад-вперед по маленькому помещению. Потом снял с себя куртку и стал заниматься гимнастикой. «Я не могу допустить, чтобы у меня сдали нервы, — думал он. — Иначе я погиб. Я должен сохранить свои нервы в порядке!» Он приседал, выгибал корпус, и ему удалось отвлечься от тягостных мыслей. А потом он вспомнил о вечере, который провел в полицейском участке Вены, и о студенте, который дал ему уроки бокса. Он усмехнулся. «Если бы не этот студент, я бы не смог сегодня так разговаривать с Аммерсом, — подумал он, — Это он мне помог, он и Штайнер, и вся эта жестокая жизнь. Она и должна меня ожесточить, но не должна разбить. Я буду защищаться!» Он принял позицию, приготовившись к бою, и, мягко пружиня ногами, стал всем телом наносить удары в темноту — вправо, влево, в перерыве между, ними — несколько коротких апперкотов, все быстрее и быстрее. Внезапно в темноте перед ним замерцала, словно призрак, остренькая седая бородка больного раком печени Аммерса, и удары приобрели смысл и направление.
Он бил его сильными прямыми ударами в подбородок и уши. Вслед за этим нанес два «крюка» в сердце и сильный удар в солнечное сплетение, и ему даже послышалось, как тот со стоном упал на пол. Он снова его поднял и продолжал, тяжело дыша от возбуждения, систематически обрабатывать своего врага, наградив его напоследок двумя сильными ударами в печень, которые показались особенно удачными. К этому времени забрезжил рассвет, и он, изможденный и усталый, упал на нары и сразу заснул, стряхнув с себя ночные страхи.
Два дня спустя в камере появился доктор Беер. Керн быстро вскочил.
— Как ее здоровье?
— Хорошо, то есть нормально.
Керн вздохнул с облегчением.
— Как вы узнали, что я здесь?
— Очень простым путем. Вы не пришли ко мне — значит, угодили в кутузку.
— Да, конечно. Она знает об этом?
— Да. Когда вчера вечером вы не выступили под ее окном в роли Прометея, она подняла на ноги все небо и ад в придачу, чтобы увидеть меня. Через час мы уже знали, что случилось. И надо же было додуматься — затеять эту игру со спичками!
— Да, сглупил, конечно… Но когда человек чувствует себя в безопасности, он наверняка рано или поздно сделает какую-нибудь глупость. Меня осудили на 14 дней. Через 12 дней, я, наверное, выйду. Она поправится к тому времени?
— Нет… Во всяком случае, она еще не сможет продолжать ваше путешествие. Я думаю, что мы оставим ее в больнице до тех пор, пока не прояснится картина с вами.
— Конечно! — Керн задумался. — В таком случае мне придется ждать ее в Женеве. Я же не смогу взять ее с собой. Меня вышлют.
Беер достал из кармана письмо.
— Вот! Я вам кое-что принес.
Керн быстро схватил письмо, но, подумав, положил его в карман.
— Вы можете прочесть его прямо сейчас, — сказал Беер. — Я не спешу.
— Нет, я прочту его потом.
— Ну, тогда я поеду обратно в больницу. Передам, что видел вас. Вы не хотите ей написать? — Беер вынул из кармана ручку и бумагу. — Я вам все принес.
— Спасибо! Большое спасибо! — Керн быстро написал письмо. Он написал, что у него все в порядке, пожелал Рут скорого выздоровления и сообщил, что будет ждать ее в Женеве перед главным почтамтом в двенадцать часов дня, Подробности она узнает от доктора Беера.
Вложив в конверт двадцатифранковую бумажку, полученную от судьи, он заклеил письмо и передал его доктору.
— Вот, возьмите…
— А вы не хотите сперва прочесть ее письмо? — спросил тот.
— Нет, не сейчас. Не так быстро. Впереди еще целый день, и у меня не будет никакого другого занятия.
Беер удивленно посмотрел на него, потом спрятал письмо.
— Хорошо. Денька через два-три я вас еще навещу.
— Это точно?
Беер улыбнулся.
— Конечно! Вы не верите?
— Нет, нет! Конечно, верю! Теперь все в порядке — связь налажена. В ближайшие двенадцать дней ничего особенного не случится. Во всяком случае — ничего неожиданного. Это меня успокаивает.
Когда Беер ушел, Керн достал письмо Рут. «Какое легкое, — подумал он. — Листок бумаги, несколько строк, написанных чернилами, а сколько счастья!»
Он положил письмо на краешек нар и занялся гимнастикой. Несколько раз он мысленно сбивал Аммерса с ног, и на этот раз даже нанес ему пару запрещенных ударов в почки.
— Мы не сдадимся! — сказал он, обращаясь к письму, и прекрасным «свингом» по остренькой бородке опять бросил Аммерса на землю. Отдохнув немного, Керн снова начал беседовать с письмом. Только после обеда он вскрыл конверт и прочел первые строчки. Через каждый час он читал по нескольку строк. До подписи Рут он добрался только вечером. В письме было все: и беспокойство, и страх, и ее любовь, и мужество. Керн вскочил и снова принялся избивать Аммерса. Этот бой нельзя было назвать спортивным — Аммерс получал пощечины, подножки, а в довершение всего Керн вырвал его седую остренькую бородку.
Штайнер собирал свои вещи. Он уезжал во Францию. В Австрии стало опасно оставаться — вопрос об аншлюсе с Германией был только делом времени.
Кроме того, Пратер и аттракционы директора Поцлоха уже готовились к зимней спячке.
Поцлох пожал Штайнеру руку.
— Бродячие артисты привыкли расставаться. Где-нибудь мы еще встретимся.
— Конечно.
— Ну, вот видите! — Поцлох подхватил пенсне. — Желаю вам хорошо перезимовать. Я не люблю прощальных сцен.
— Я — тоже, — ответил Штайнер.
— Вы понимаете… — Поцлох часто заморгал. — Ведь все дело, в привычке. Когда приходится встречаться и прощаться со многими людьми, как, например, мне, то в конце концов это превращается в привычку. Словно прошел от тира к аттракциону с кольцами — и все.
— Прекрасное сравнение! От тира — к аттракциону с кольцами, а от аттракциона с кольцами — к тиру. В такое сравнение влюбиться можно!
Поцлох ухмыльнулся с довольным видом.
— Между нами говоря, Штайнер, знаете, что самое страшное на свете? Скажу откровенно: самое страшное то, что все рано или поздно превращается в привычку. — Он посадил пенсне на нос. — Даже так называемый экстаз!
— Даже война, — сказал Штайнер. — Даже боль! Даже смерть! Я знаю человека, у которого за десять лет умерли четыре жены. Сейчас у него пятая. Она уже болеет. И что бы вы думали? Он уже совершенно спокойно подыскивает шестую. Абсолютно все — дело привычки! Все, кроме собственной смерти!
Поцлох небрежно отмахнулся.
— О ней никогда серьезно не думают, Штайнер. Даже на войне. Иначе бы ее больше не было. Ведь каждый твердо верит, что именно он останется жив, верно? — И он посмотрел на Штайнера, немного наклонив голову. Тот с улыбкой кивнул. Поцлох снова протянул ему руку. — Счастливого пути! А я еще должен сбегать к тиру. Проверить, хорошо ли запаковали сервиз.
— До свиданья! А я в таком случае отправлюсь к аттракциону с кольцами.
Поцлох ухмыльнулся и умчался.
Штайнер направился к вагону. Сухая листва шуршала под его ногами. Вечернее небо, безмолвное и холодное, висело над лесом. Со стороны тира доносился стук молотков. У полуразобранной карусели покачивались фонари.
Штайнер шел прощаться с Лилой. Она оставалась в Вене. Ее документы и разрешение на работу, были действительны только для Австрии. Но она все равно не уехала бы с ним, даже если бы и могла. Она и Штайнер были товарищами, судьба и ветер времени свели их случайно — и они хорошо понимали это.
Лила была в вагоне и накрывала на стол. Когда вошел Штайнер, она улыбнулась.
— Для тебя есть письмо, — сказала она.
Штайнер взял письмо и посмотрел на марку.
— Из Швейцарии. Наверняка от нашего мальчика. — Он разорвал конверт и начал читать. — Рут в больнице, — сказал он.
— Что с ней? — спросила Лила.
— Воспаление легких. Но, как видно, не тяжелое. Они в Мюртене. Вечерами мальчик стоит перед больницей и подает ей световые сигналы. Может быть, я их еще встречу, если пойду через Швейцарию.
Штайнер спрятал письмо в карман.
— Надеюсь, мальчик знает, как он должен поступить, чтобы им не потерять друг друга.
— Конечно, знает, — ответила Лила. — За это время он многому научился.
— Да. И тем не менее…
Штайнер хотел объяснить Лиле, что Керну придется трудно, если Рут вышлют к границе, но вовремя вспомнил, что они тоже видят сегодня друг друга последний раз. Поэтому он решил не говорить о тех двух, которые остались рядом друг с другом в ожидании встречи.
Он подошел к окну. На площади, освещенной карбидными фонарями, рабочие упаковывали в серые мешки лебедей, лошадей и жирафов, снятых, с карусели. Фигурки зверей в беспорядке лежали и стояли на земле, словно их совместную райскую жизнь внезапно разрушил взрыв бомбы. В снятой гондоле сидели двое рабочих и пили из горлышка пиво. Они повесили свои куртки и шапки на рога белого оленя, прислоненного к одному из ящиков. Выбросив ноги вперед, олень словно застыл, приготовившись к вечной скачке.