— Замолчи! — застонал Леопольд. — Давайте думать о чем-нибудь другом! Например, о цветах.
— Почему обязательно о цветах?
— Ты что, не понимаешь? Надо думать о чем-то красивом. Это отвлекает…
— Цветы меня не отвлекут.
— Однажды я видел клумбу с розами… — Леопольд судорожно пытался перевести свои мысли в другое русло. — Прошлым летом. Перед тюрьмой в Палланцо. В лучах предзакатного солнца, когда нас выпустили на свободу. Розы были красные-красные, как… как…
— Как сырой бифштекс, — помог Монке.
— А-а! Проклятие!
Загремели ключи.
— А вот и жратву несут, — сказал Монке.
Дверь открылась, но вместо кальфактора с едой на пороге появился надзиратель.
— Керн! — сказал он.
Тот встал.
— Пройдемте со мной! К вам пришли.
— Наверное, президент, — высказал предположение Леопольд.
— Возможно, Классман. У него ведь есть документы… И, возможно, он прихватил с собой что-нибудь из еды.
— Масла! — оживился Леопольд. — Большой кусок масла! Желтого, как подсолнечник!
Монке ухмыльнулся.
— Ты — настоящий лирик, Леопольд! Ты вспомнил даже о подсолнечниках.
Керн остановился на пороге, словно пораженный громом.
— Рут! — У него даже перехватило дыхание. — Как ты сюда попала? Тебя арестовали?
— Нет, нет, все в порядке, Людвиг!
Керн бросил взгляд на надзирателя, который безучастно сидел в уголке. Потом быстро подошел к Рут.
— Ради бога, уходи отсюда сию же минуту, Рут! — прошептал он по-немецки. — Ты сама не понимаешь, чем рискуешь! Они каждую минуту могут тебя арестовать, а это означает четыре недели тюрьмы, а при повторном аресте — полгода! Быстрее, быстрее уходи!
— Четыре недели? — Рут в испуге взглянула на него. — Ты просидишь здесь четыре недели?
— Ничего не поделаешь! Не повезло! А ты… Ну, не будь же легкомысленной! Любой и в любую минуту может спросить у тебя документы!
— Но у меня есть документы!
— Что?
— Я получила временное разрешение, Людвиг!
Она вынула из кармана бумагу и протянула ее Керну. Тот сразу уткнулся в нее.
— О, боже ты мой! — медленно произнес он. — Значит, это все-таки удалось сделать! Кто помог? Комитет помощи?
— Комитет помощи и Классман.
— Господин надзиратель, — спросил Керн, — заключенному разрешается целовать даму?
Тот лениво посмотрел на него.
— По мне — сколько хотите, — ответил он. — Главное, чтобы она не передала вам при этом нож или напильник.
— Когда человек посажен на пару недель, это себя не оправдывает.
Надзиратель скатал себе сигарету и закурил.
— Рут, — спросил Керн, — вы там слышали что-нибудь о Штайнере?
— Пока ничего. Марилл говорит, что сейчас невозможно что-либо узнать. И писать он не будет. Он просто вернется. Внезапно и неожиданно.
Керн взглянул на нее.
— И Марилл этому верит?
— Этому все верят, Людвиг. Что нам остается?
Керн кивнул.
— Да, что нам остается… Он уехал уже неделю назад. Может быть, ему удастся…
— Он должен вернуться! Другого я и представить себе не могу.
— Время! — произнес надзиратель. — На сегодня хватит.
Керн обнял Рут.
— Возвращайся! — прошептала она. — Возвращайся быстрее! Ты останешься здесь, в Санте?
— Нет, они отвезут нас к границе.
— Я попытаюсь еще раз получить разрешение прийти к тебе! Возвращайся! Я люблю тебя! Возвращайся быстрее! И я боюсь! Я хотела бы уехать вместе с тобой!
— Нельзя. Твое разрешение действительно только в Париже. Я вернусь.
— У меня с собой деньги. Они спрятаны за бантом, Вынь, когда будешь целовать меня.
— Мне ничего не нужно. У меня есть все. Оставь их у себя! Марилл о тебе позаботится. Может быть, и Штайнер скоро вернется.
— Время! — напомнил надзиратель. — Послушайте, вас же не отправляют на гильотину!
— До свидания! — Рут поцеловала Керна. — Я люблю тебя! Возвращайся!
Она оглянулась и взяла со скамейки пакет.
— Здесь кое-что из еды. Внизу его проверяли, все в порядке, — сказала она надзирателю. — До свидания, Людвиг!
— Я очень рад, Рут! Видит бог, я очень рад, что ты получила разрешение! Теперь тюрьма мне покажется раем!
— Вот и хорошо! — раздался голос надзирателя. — Возвращайтесь в свой рай!
Керн взял пакет под мышку. Он был довольно тяжелым. Керн направился в камеру в сопровождении надзирателя.
— Вы знаете, — задумчиво сказал тот через минуту. — Моей жене шестьдесят лет, и на спине у нее небольшой горб. Странно, но иногда я почему-то вспоминаю об этом.
Когда Керн вернулся, кальфактор с ужином стоял как раз перед дверью камеры.
— Керн, — сказал Леопольд с безутешным лицом. — Опять картофельный суп без картофеля.
— Это овощной суп, — объяснил кальфактор.
— С таким же успехом можно сказать, что это кофе, — ответил Леопольд. — Я всему поверю!
— А что у тебя в пакете? — спросил у Керна вестфалец Монке.
— Кое-что из еды. Но что именно, сам не знаю.
Лицо Леопольда засияло.
— Раскрывай! Быстро!
Керн развязал веревку.
— Масло! — с благоговением произнес Леопольд.
— Желтое, как подсолнечник! — дополнил Монке.
— Белый хлеб! Колбаса! Шоколад! — продолжал Леопольд в экстазе. — И… целая головка сыра!
— Желтого, как подсолнечник! — повторил Монке.
Леопольд поднялся, не обращая на него внимания.
— Кальфактор! — повелительным тоном произнес он. — Уберите вашу бурду и…
— Стоп! — перебил его Монке. — Не так быстро! Ох, уж эти мне австрийцы! Потому только и проиграли войну в восемнадцатом году!.. Дайте сюда миски! — сказал он кальфактору.
Он взял миски и поставил их на скамейку. Потом схватил передачу Керна, разложил все рядом и залюбовался выставкой.
На стене, как раз над головкой сыра, одним из прежних узников тюрьмы было написано карандашом: «Все быстротечно, и жизнь не вечна».
Монке ухмыльнулся.
— Овощной суп мы будем считать чаем, — объявил он. — Ну, а теперь сядем и поужинаем, как образованные люди! Что ты на это скажешь, Керн?
— Аминь! — произнес тот.
— Завтра я приду снова, Мария!
Штайнер склонился над спокойным лицом, потом выпрямился.
Сестра стояла у двери. Ее быстрые глазки глядели куда-то поверх Штайнера. Она избегала смотреть на него. Стакан в руке дрожал и слегка звенел.
Штайнер вышел в коридор.
— Стоять на месте! — раздался чей-то повелительный голос.
С каждой стороны двери стояло по человеку в форме, с револьверами в руках. Штайнер остановился. Он даже не испугался.
— Ваше имя?
— Иоганн Губер.
Подошел третий и взглянул на него.
— Это — Штайнер, — сказал он. — Без всякого сомнения. Я узнал его. Ты меня тоже узнал, Штайнер, верно?
— Я тебя не забыл, Штайнбреннер, — спокойно ответил Штайнер.
— Трудно забыть, — хмыкнул мужчина. — Добро пожаловать домой! Я искренне рад видеть тебя снова. Теперь, наверное, немного погостишь у нас, правда? У нас построен чудесный новый лагерь, со всеми удобствами.
— Верю.
— Наручники! — скомандовал Штайнбреннер. — На всякий случай, мой дорогой! Сердце мое не выдержит, если ты еще раз вырвешься из наших рук.
Стукнула дверь. Штайнер покосился через плечо. Стукнула дверь комнаты, в которой лежала его жена. Из комнаты выглянула сестра и сразу же втянула голову обратно.
— Ах, вот оно что… — протянул Штайнер.
— Да, дорогой, — хихикнул Штайнбреннер. — Самые прожженные птички возвращаются к своему гнездышку — на благо государства и радость его друзьям.
Штайнер спокойно посмотрел на покрытое пятнами лицо без подбородка с голубоватыми тенями под глазами. Он знал, что ждет его впереди, но все это показалось ему чем-то очень далеким, словно вообще его не касалось.
Штайнбреннер подмигнул, облизал губы и отступил на шаг.
— Как и прежде, без совести, Штайнбреннер? — спросил Штайнер.
Тот ухмыльнулся.
— Совесть моя чиста, мой дорогой! И становится все чище и чище, чем больше мне попадается вашего брата. На сон тоже не жалуюсь. Но для тебя я сделаю исключение, навещу тебя ночью, чтобы поболтать с тобой немного… Увести! Живо! — внезапно сказал он резко.
Штайнер, сопровождаемый эскортом, спускался вниз по лестнице. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. На улице замолкали все, мимо кого они проходили.
Штайнера привели на допрос. Пожилой чиновник задал ему ряд вопросов, касающихся анкетных данных. Штайнер ответил.
— Зачем вы вернулись в Германию? — спросил его чиновник.
— Хотел навестить жену перед ее смертью.
— Кого вы встретили здесь из ваших политических друзей?
— Никого.
— Будет лучше, если вы сознаетесь прежде, чем вас уведут отсюда.
— Я уже сказал: никого.
— Кто вам дал задание приехать сюда?
— У меня не было никаких заданий.
— К какой политической организации вы примкнули за границей?
— Ни к какой.
— На какие же средства вы жили?
— На деньги, которые зарабатывал. Вы же видите, что у меня австрийский паспорт.
— С какой группой вы должны были связаться?
— Если б я хотел связаться, я бы вел себя иначе. Я знал, что делаю, когда шел к своей жене.
Чиновник задал ему еще ряд вопросов, потом посмотрел паспорт Штайнера и письмо от жены, которое нашли при обыске. Перечитав письмо, он перевел взгляд обратно на Штайнера.
— Сегодня после обеда вас увезут, — наконец сказал он.
— У меня к вам просьба, — сказал Штайнер. — Небольшая просьба, но для меня это имеет громадное значение. Моя жена еще жива. Врач сказал, что она проживет один-два дня. Она знает, что я должен завтра прийти, и если я не приду, она поймет, что я уже здесь, Я не жду к себе ни сострадания, ни снисхождения, я просто хочу, чтобы моя жена умерла спокойно. Поэтому я прошу вас задержать меня на день-два и разрешить мне увидеться с женой.
— Ничего не выйдет. Я не могу предоставлять вам возможность для побега.
— Куда я смогу убежать? Комната находится на шестом этаже и не имеет другого выхода. Если меня кто-нибудь отвезет и встанет у двери, я не смогу ничего предпринять. Повторяю: я прошу не ради себя, а ради умирающей женщины.