– Значит, вы тоже об этом знали?
– Да. Мама нам рассказала. Это ее возмущало, но я посоветовал ей закрыть на все глаза и дослужить у кюре до Рождества.
Последние слова он произнес дрожащим от волнения голосом. Эрнест представил себе веселое семейное застолье, которому не суждено было случиться, и внезапно упрекнул себя в малодушии. В тот же день, получив одобрение Эльвины, он рассказал судье, отвечавшему за ход расследования, как тяжело было его матери мириться со скандальным поведением своего хозяина, развратничавшего с чужой женой. Он не упустил ни единой подробности, рассказал даже о дырке в полу на чердаке, через которую Анни подсматривала за порочной парочкой.
Кюре городка Сен-Жермен снова стал подозреваемым номер один в деле о внезапной кончине Анни Менье.
Чиновники от юстиции посоветовались и решили активизировать расследование, которое до этого момента продвигалось медленно. Двое судейских устроились в мэрии, заняв зал, где обычно проводилась регистрация гражданского состояния. Метод работы тоже изменился. Теперь капрал жандармерии[12] и обычный солдат по очереди приводили в мэрию жителей городка с тем, чтобы они дали свидетельство по делу.
Ролан Шарваз был первым, кого обязали явиться и объяснить, какие отношения связывают его с мадам де Салиньяк.
– Одна дама из Ангулема, подруга усопшей, и Эрнест Менье сообщили суду некие порочащие вас сведения. Анни Менье рассказывала им, что вы прелюбодействуете с женой доктора де Салиньяка. Она находила ваше поведение постыдным, недостойным священнослужителя и, возможно, стала угрожать вам разоблачением – перед обманутым мужем или епархией. Это достаточный мотив, чтобы заставить ее замолчать посредством яда, чем и объясняются желудочные колики.
Кюре принял оскорбленный вид.
– Никогда я не слышал от Анни ничего подобного! – возразил он. – И это естественно, потому что не существует преступных отношений между мадам де Салиньяк, этой достойной дамой, и мною, носящим облачение священника. В довершение всего, эта дама никогда не приходила в пресбитерий одна. Я давал уроки Закона Божьего ее восьмилетнему сыну, но чаще мальчика приводила служанка де Салиньяков Сюзанна или его отец, с которым мы дружим. Я ужинал у них по субботам в обществе других достойных жителей Сен-Жермен.
– Вы говорите «ужинал»? Почему в прошедшем времени? Вас уже не приглашают в дом доктора? – подметил один из судейских.
– Кончина Анни нас всех очень огорчила, и правила приличия требуют, чтобы какое-то время я воздержался от подобных мероприятий.
Показания Ролана Шарваза следователи выслушали с невозмутимым видом, никто не высказал своего мнения по делу вслух. На данном этапе обвинение было весьма шатким: слова покойной и ее сына против слов священника.
Единственное, что удалось установить, так это то, что никто, за исключением Анни Менье, не усмотрел в отношениях Матильды де Салиньяк и кюре ничего предосудительного. В этом сходились все опрошенные. Но судейские не сдавались, и священника привели на повторный допрос.
– Что заставило вас сообщить сыну служанки в письме от седьмого декабря, что его мать умерла в этот же день, в то время как несчастная упокоилась днем раньше, то есть шестого числа? Почему вы сразу не сообщили семье, что она серьезно заболела? И чем объясняется такая спешка с захоронением? Вы явились к мэру за разрешением в шесть утра!
У Шарваза имелось объяснение по каждому пункту.
– Сколько бы я ни предлагал написать ее детям, Анни упрямо отказывалась, не хотела их беспокоить. Она думала, что это обычное расстройство желудка и скоро все пройдет. Путаница в датах объясняется просто: я очень расстроился, когда бедная женщина умерла, поэтому и ошибся. Такое может случиться с кем угодно, вы согласны? А похороны нужно было ускорить. Тело начало разлагаться, и запах невозможно было выносить. Даже ночное бдение по этой причине пришлось прервать.
– Но почему, когда вы решились наконец написать членам семьи, вы посоветовали им не спешить с приездом?
– Мне нужно было разобраться с расходами на лечение и погребение.
Перед чиновниками кюре Шарваз сохранял полное самообладание, по улице шел с невозмутимым видом и улыбался, встречая знакомых.
На пороге пресбитерия его встретила взволнованная Марианна. Она приготовила вкусный обед и разожгла в очаге жаркий огонь.
– Спасибо, сестренка! Ты мое единственное утешение, – сказал кюре.
Задача перед следователями, делегированными в Сен-Жермен, стояла не из легких. Им предстояло распутать клубок противоречивых показаний, разоблачить ложь, заставить говорить тех, кому было о чем умолчать. По своему обыкновению, жители провинции неохотно высказывали мнение о чем бы то ни было, но тут речь шла об обвинении против священника, и многие отмалчивались, хотя и думали, что его скоро арестуют.
Однако нашлись и те, кто рассказал все, что мог.
Ко вторнику 18 декабря у следователей сложилось мнение, что в смерти Анни Менье мог быть заинтересован только отец Ролан. Его снова привели в мэрию и подвергли допросу.
– Господин кюре, никто из свидетелей не подтвердил ваших показаний, – объявил первый чиновник. – Я имею в виду, что никто не слышал, как вы предлагаете Анни уведомить ее детей о болезни.
– Что в этом странного? Часто в доме, кроме нас, никого не было.
– Допускаю. К сожалению, мадам Менье уже не может дать показания, и мы вынуждены верить вам на слово. Перейдем к другому вопросу. Мэр городка показал, что вы явились к нему в шесть утра. Было еще темно. Ваша спешка с похоронами выглядит очень подозрительно. И последнее: нам удалось выяснить, что вашего предшественника, отца Биссета, также обвиняли в интимной связи все с той же мадам де Салиньяк, которая, похоже, предпочитает мужчин в сутане. В связи с этим обвинения Анни Менье в ваш адрес приобретают бо́льший вес.
Ролан Шарваз почувствовал, как кровь отливает от лица. Он принял мученический вид и ничего не ответил.
– И это еще не все, господин кюре, – продолжал чиновник. – На глазах у свидетелей вы напоили Анни Менье, которую мучила жажда, белым вином, предварительно его подсластив. Сахара в стакан вы добавили мало, всего одну щепотку. Теперь ваше заявление относительно того, что мадам де Салиньяк не приходила в пресбитерий одна. У нас есть свидетель, который заявляет, что она часто приходила к вам домой без сына.
– Я не услышал от вас ничего нового, – отозвался Шарваз насмешливым тоном. – Вы повторяете вопросы, на которые я уже отвечал. Никогда не думал, что слуги правосудия опускаются до сплетен и наговоров. Мадам де Салиньяк местные сплетники доставили много неприятностей задолго до моего приезда в Сен-Жермен. Я ее исповедник и друг ее мужа.
Следователь кивнул. Он воздержался от упоминания о дыре в полу, существование которой еще предстояло проверить. Еще раз кюре разрешили удалиться, и его уверенности и спокойствия хватило на то, чтобы посеять в умах чиновников сомнение. Доказательств его вины у них на руках не было, поэтому и с обвинением спешить было нельзя, чтобы не ошибиться. В этот вечер настал черед Матильды быть услышанной.
Колен де Салиньяк проводил жену в мэрию, поскольку она призналась ему, что очень боится предстоящего допроса. Она покрыла голову черной кружевной мантильей и отчаянно цеплялась за руку супруга.
Дежурный жандарм открыл дверь в кабинет и впустил молодую женщину, а ее супругу было приказано подождать в коридоре.
– Крепись, дорогая, – сказал доктор жене. – И ничего не бойся! Отвечай честно на вопросы, которые тебе будут задавать.
В иных обстоятельствах Матильда улыбнулась бы про себя иронии, таившейся в этой рекомендации. Однако она понимала, что придется лгать, изображать невинность и спокойствие – делать все ради своего спасения и чтобы снять подозрения с любовника.
Стоило ей переступить порог, как следователи переглянулись – настолько их впечатлила красота молодой женщины и достойная манера себя держать. Она казалась очень молодой и очень ранимой.
Секретарь суда, ответственный за ведение записей, выдвинул для нее стул. Матильда присела, оказавшись лицом к лицу с судейскими чиновниками. На мгновение ей показалось, что она уже на процессе и смотрит в глаза своим судьям.
– Мадам де Салиньяк, мы выслушали показания, свидетельствующие не в пользу целомудренности, какой можно было бы ожидать от супруги всеми уважаемого доктора и матери семейства. Что вы на это скажете? Речь идет об отце Биссете, чья дружба с вами навлекла на него порицание церковных властей, и о вашей не столь продолжительной, но не менее скандальной дружбе с нынешним кюре Роланом Шарвазом.
– Все это отвратительные наветы, – промолвила Матильда нежным голоском. – Сплетни! Мы с подругами поступили неосмотрительно, пригласив отца Биссета на пикник. Нас тут же обвинили в распущенности. Но ведь никому не запрещено приятно проводить время в обществе друзей!
Уверенность понемногу возвращалась к Матильде, настолько она была настроена убедить законников, что перед ними – невинная жертва.
– Господа, помимо того, что мой супруг доктор, он также имеет дворянскую фамилию, что многим не нравится, и обширное имущество в окрестностях Сен-Жермен, включая земли и фермы. У нас хороший достаток. Все это порождает зависть.
– Продолжайте, – распорядился чиновник, когда она, вздохнув, на некоторое время замолчала.
– Ах да… Нашей семье завидуют, нас критикуют. Если в жаркий летний день я выхожу из дома в легком платье, меня тут же уличают в нарушении приличий. Если зимой я надеваю накидку с капюшоном – мне приписывают нежелание быть узнанной, как если бы я спешила на свидание.
– В ваших рассуждениях есть резон, – проговорил следователь преклонных лет. – Но вас видели у постели Анни Менье во время ее продолжительной агонии, и ризничий говорит, что вы часто посещали пресбитерий, когда ваш супруг отсутствовал или служанка кюре уходила по делам.