[21], который попал в лабиринт Минотавра[22] и не до конца убежден в том, что тот действительно существует. Он вздохнул и закрыл глаза. Может быть, так лучше будет думать.
XVIIIПОНТИЙ ПИЛАТ
И если он прикоснется к нечистому человеку… то он будет виновен… Тогда он должен за… свой грех, который он совершил, принести господу… овцу или козу в жертву во искупление греха, а священник должен отпустить ему его грех.
Незадолго до захода солнца писарь сообщил Аферу, что прокуратор примет его к четырем часам на следующее утро. После этого они с Тисхахаром отправились в город, чтобы где-нибудь перекусить.
— Тебе не по вкусу стряпня поваров когорты, господин? — спросил слуга, когда они вышли из крепости.
— Если бы это можно было есть, мы бы довольствовались тем, что нам предложили. Но разве это еда?
Тисхахар рассмеялся.
— Я бы с удовольствием тебе что-нибудь приготовил, но наверху не разрешают разводить огонь.
— Ладно. Мы что-нибудь найдем.
Однако очень скоро Афер понял, что переоценил возможности закусочных Иерусалима. Город кишел местными и паломниками. К ним добавились воины Ирода Антипы и обе когорты из Кесарии, почти полностью переброшенные в Иерусалим. Пивные были переполнены, а на площадях, возле немногочисленных мест для разведения костров, толпились голодные люди. С трудом они нашли два места за столиком, стоявшим перед закусочной, но хозяин недружелюбно предупредил их, что эти места приготовлены для других гостей, которые вот-вот должны подойти.
— Кроме того, прошу прощения, господин, здесь едят только правоверные.
— Но мы ведь не входим внутрь помещения, значит, не оскверняем воздух, которым они дышат.
— Достаточно вашего присутствия здесь, чтобы сделать для них все нечистым.
Афер кивнул.
— Для тебя тоже?
Мужчина развел руками.
— Нет, господин. Я не отношусь к ортодоксам. Но согласно предписаниям, я должен очиститься, если меня коснется твоя рука или твое дыхание. Тогда я не смогу прикоснуться ни к еде, ни к посуде, чтобы обслужить других гостей.
— А они бы это заметили?
Хозяин вымученно улыбнулся.
— Есть правоверные, господин, которые косо смотрят даже на осла, который несколько дней назад получил корм из рук язычника. Попробуйте все-таки поискать что-нибудь перед воротами города. Там есть пивные и закусочные для иностранцев.
Обычно после захода солнца ворота закрывались, но Афер надеялся, что он, как командующий воинами Ирода Антипы, в случае необходимости мог приказать открыть их. Оказалось, что в эти дни ворота все время стояли открытыми.
Далеко за пределами города, по другую сторону от шатров, в которых жили паломники, они наконец нашли несколько деревянных заведений, в которых готовили еду для приезжих. В одной из них эллин из Тарента обслуживал несколько человек из первой когорты прокуратора. Все они были греками. Другая закусочная, которую содержал перс, была забита купцами и погонщиками из разных провинций Востока. Кроме них, были сирийские, арабские, даже иллирийские закусочные. Афер предпочел отдаленную и поэтому более свободную забегаловку, которая принадлежала выходцу с острова Родос. Они ели жаркое из мяса молодого барашка, капусту, хлеб и фрукты и запивали родосским вином.
Под конец трапезы Тисхахар вдруг спросил:
— Как долго ты пробудешь в Иерусалиме, господин?
— Точно не знаю. Это будет зависеть от приказа, который я получу от прокуратора и царя. А почему ты спрашиваешь?
— Недалеко отсюда, почти сразу за Эммаусом…
— Догадываюсь. Твой брат, не так ли?
— Он выкупил себя и работает там на одного критского торговца лошадьми. Я бы с удовольствием его повидал.
Афер наморщил лоб.
— В общем-то, в ближайшие дни ты мне не нужен. Если меня пошлют в длительное путешествие, я тебя с собой не возьму.
— Ты знаешь, я твой раб.
— Прежде всего ты мой друг. Сколько тебе понадобится времени, чтобы проведать брата?
— День туда, день назад, десять дней там. Или это слишком много?
Афер покачал головой.
— Пойдет. Вероятно, я буду уже не здесь. Возьмешь свою лошадь и поедешь из Эммауса прямо в Кафар Нахум. Когда ты собираешься выезжать?
— Завтра утром, если тебя это устроит.
— Хорошо.
Четвертый час уже давно начался, а Афер все еще сидел вместе с двумя дюжинами других мужчин на каменной скамье в небольшом помещении, которое служило приемной прокуратора. Писарь, устроившийся за столом, записал на папирусе их имена, указав, по каким делам они пришли. Среди присутствующих были просители, жалобщики, торговцы. Большинство говорили с писарем так тихо, что из-за болтовни остальных и шума, доносившегося со двора крепости, можно было разобрать лишь обрывки фраз. К моменту появления Афера в приемной уже было по меньшей мере пятнадцать человек. Когда другой писарь, или помощник, вне очереди вызвал его к прокуратору, остальные проводили его злыми взглядами.
Понтий Пилат сидел в кресле на небольшом подиуме. Перед ним стоял стол, на котором было полно свитков и табличек. Слева от него пристроился писарь, державший на коленях пульт, а справа пожилой мужчина. Аферу пришлось перебрать в памяти несколько имен, прежде чем он вспомнил его: Публий Квинктилий Колумелла, главный советник прокуратора. Человек, с которым Никиас обсуждал все важные вопросы, которые следовало согласовывать между службами царя и прокуратора.
— Аве Сагабиане Афер, — сказал Пилат. Потом кивнул ему, слегка улыбнувшись, и указал на стул перед подиумом. — Садись. Я надеюсь, ты в добром здравии.
Афер ответил на приветствие и прижал правую руку к груди, прежде чем сесть.
— Давай без предисловий о богах и здоровье императора, а перейдем сразу к делу. К нескольким делам. — Пилат бросил в сторону один свиток, внимательно посмотрел на какую-то табличку, отодвинул и ее, взял другой папирус и, развернув его, пробормотал: — Мелочи. Это все ты можешь обсудить с Колумеллой, позже. Может быть, сегодня вечером? — Он повернулся к советнику.
Колумелла скривился.
— Лучше завтра. Это срочно?
— Как всегда. Но завтра, вероятно, еще будет не поздно. — Пилат сухо улыбнулся. — Мы с тобой должны обсудить две проблемы, Афер. Этот бродячий проповедник, всем известный Йегошуа, и, конечно же, наши неспокойные друзья в пустыне.
— С чего ты хотел бы начать, господин?
— С Йегошуа. Наверное, это будет быстрее.
Афер кивнул.
— Он праведник, господин, — сказал он. — Я наблюдал за Йегошуа и говорил с ним и его единомышленниками. Ничего, что могло бы касаться Рима или беспокоить Рим.
Лицо Пилата оставалось бесстрастным.
— Дай-ка я еще раз прочту, — пробормотал он, — что тут пишет Кайафа.
Пока прокуратор перечитывал папирус, Афер обменялся взглядами с Колумеллой. Советник заморгал, опустил глаза и стал разглядывать свои ногти. Афер подавил улыбку, снова посмотрел на прокуратора и стал ждать.
Пилат почти не изменился с прошлого года. Его крепкую коренастую фигуру плотно облегала туника[23]. На правом плече был все тот же серебряный браслет. Пурпурная кайма прокураторской тоги[24] немного поблекла. «Слишком часто стирают», — подумал Афер. Он, как и прежде, не придавал никакого значения своему внешнему виду. У Колумеллы был золотой браслет с небольшими драгоценными камнями, а пурпурная кайма тоги была свежей и яркой.
Читая, Пилат так шевелил губами, будто беззвучно жевал слова. Мощный подбородок со шрамом двигался вверх-вниз.
Прокуратор принадлежал к высшему сословию. Афер знал, что он прошел обычный карьерный путь: служил в храмах, администрации, легионах. Пятьдесят три года назад один из его предков, верховный главнокомандующий самнитов, победил римлян и заставил их подписать Каудиумский договор. Другой Понтий был другом Цицерона[25]. «Старинное семейство воинов и администраторов, — подумал Афер, — которые привыкли утверждать мечом римское влияние и в случае необходимости отстаивать с мечом римское право. В том числе и против евреев». Афер не знал, как бы он повел себя, если бы стал прокуратором. Может быть, он воздержался бы от изображений Тиберия во дворце Ирода, потому что иудеи, вернее фанатичные верующие среди них, не терпят изображений людей вообще. После многодневного противостояния Пилату пришлось убрать их из дворца, и он, должно быть, воспринимал это как поражение, тогда как иудеи считали это победой своего всемогущего бога.
На следующий год прокуратор предпринял меры, к которым Афер относился одобрительно. Чтобы построить водопровод, который должен был наконец обеспечить Иерусалим необходимым количеством чистой питьевой воды, Пилат приказал конфисковать деньги. Те самые серебряные монеты без изображения, которые иудеи со всей ойкумены собирали раз в год и отправляли в храм на религиозные нужды. Последовавшие волнения Пилат потопил в крови. После двух лет строительства водопровод в прошлом году был готов, и, насколько Аферу было известно, жители Иерусалима отнюдь не отказывались пользоваться этой водой.
Но с самого начала отношения между прокуратором и первосвященником Кайафой были натянутыми, неприятными для обоих. Когда Пилат приезжал в Иерусалим, его всегда сопровождали две когорты, более тысячи человек, эллины и самаритяне, возглавляемые римскими центурионами. Афер думал о том, как бы он чувствовал себя, если бы на него была возложена задача руководить провинцией, жители которой в большинстве своем были враждебно настроены к империи? Руководить так, чтобы сохранялся пусть и хрупкий, но мир. Чтобы Рим не посылал деньги и воинов, а собирал бы налоги.
Пилат свернул папирус и оперся подбородком на сложенные руки.