— Настоящий мужчина, — повторила Клеопатра. — Иначе Пилат не доверил бы тебе своих воинов. И грустный, с печальными глазами… Одинокий среди чужих. Ты хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте, не правда ли? С женой и… да, с детьми. Ты был бы хорошим отцом, хотя и не готов им стать.
Он задвинул засов и вернулся к ней. Ему не удалось подавить удивление в голосе.
— Откуда… Ах, какая разница! Но откуда ты знаешь, что у меня нет жены и детей?
Она протянула левую руку к правому плечу и расстегнула застежку, которая скрепляла ее накидку. С тихим шорохом ткань соскользнула на пол.
— Оттуда же, откуда ты знаешь кое-что обо мне, — тихо ответила она. — Завтра ты отправляешься на битву, и, если вернешься, тебе не следует меня искать. Я буду далеко отсюда, в Египте. Так что давай говорить друг другу правду. Нам нечего скрывать. Что тебе известно обо мне? — Она взялась за подол хитона и, скрестив руки, стала тащить его вверх.
— Ты княгиня ночи, — сказал он приглушенно. — «Цветок Канопоса», как называл тебя Пилат. Кем бы ни был твой отец….
— Я знаю, кем был мой отец. Кем он является, — прервала его Клеопатра, уткнувшись в льняную ткань хитона. — Дальше.
Афер глубоко дышал. Ему приходилось глубоко дышать, чтобы голос звучал спокойно, без дрожи.
— Самая лучшая, самая дорогая, самая умная гетера Канопоса, — продолжал он. — Где живут самые лучшие фокусники, маги, заклинатели змей… и гетеры Александрии. А потом… Потом у тебя, вероятно, появилась дорого обставленная квартира в самой Александрии. И лучшие друзья. Таис и Арсиноя были уже тогда при тебе, не правда ли?
Она сняла хитон и повернулась к нему спиной.
— Давай перейдем ближе к делу. Ты мне не поможешь?
Широкая шелковая лента поддерживала ее грудь. Крючочки и ушки находились между лопатками. Ночной воздух все еще был душным, но, когда он прикоснулся к ее коже, на какой-то момент его пробрала дрожь. А его руки… его пальцы, наоборот, горели. «Кожа как… Лихорадка слоновой кости», — подумал он и удивился, как такое сравнение могло прийти ему в голову.
Когда лента была расстегнута, женщина схватила его ладони и прижала к своей груди. Он поцеловал ее в затылок, и она, прислонившись к нему, сказала:
— Слишком много одежды, центурион. Разденься.
Он рассмеялся и отпустил ее, чтобы раздеться. В это время она снимала нижнюю юбку, и в свете масляной лампы он увидел густые вьющиеся волосы между ее бедер. Афер вдруг почувствовал, что весь его холод улетучился, а тело охватила мощная, жаркая и бесконечная страсть. И сознание того, что эта бесконечность слишком скоро закончится.
— Я родом из города, — сказала она, — где женщины выщипывают волосы. А я этого не делаю. Ты живешь среди обрезанных, но ты не обрезан. Выходит, дома мы как чужие? — Мягкими пальцами она обхватила его член и опустилась на циновку.
— Княгиня, — пробормотал он, пораженный и смущенный тем, что его голос прозвучал жалобно. — Река слишком долго была запружена. Дамба скоро лопнет.
— Пусть лопается. Мы постепенно снова запрудим реку.
Разговор, который Аферу на следующее утро пришлось провести с доверенным лицом Никиаса, стоил ему больших усилий, потому что все его мысли остались в ночи с Клеопатрой. Только под вечер, когда отряд уже приближался к Иордану, у него появилось ощущение, что он пришел в себя и снова может сосредоточиться и связно мыслить. Афер проверил выполнение решений и указаний, данных им накануне, и понял, что все не так уж мрачно. Колумелла, который подоспел с группой эллинских воинов, не мог его ни в чем упрекнуть.
Смех Перперны, громкий и пронзительный, оторвал Афера от размышлений. Он не понял, что сказал или услышал старик. Все остальные ехали чуть позади него. А дальше впереди, на берегу, он увидел знакомую фигуру Элеазара в длинной белой накидке.
— Сегодня нашему разговору ничто не помешает, друг мой, — сказал он, когда они обменялись приветствиями.
— И о чем разговор? Может, сначала разведем костер?
— Этим займусь я. — Мелеагр спешился, собираясь связать ноги своему коню. — Вы просто разговаривайте. А мне нужно подвигаться. Ноги совсем занемели от езды.
— Что тебе, собственно, нужно в Десятиградье?
Элеазар выразительно посмотрел на него. Слишком выразительно, как показалось Аферу.
— Я же тебе говорил. Речь идет об одном поручении царя. И о деньгах.
— С каких пор царь тратит деньги в Десятиградье? Он бы его с большим удовольствием завоевал, если бы не было римлян и набатеев.
— А… — Элеазар провел рукавом по лицу. — Вот как? Ты же знаешь, я всего лишь глупый врач, без малейшего представления о политике.
— Тогда, о глупый врач, скажи мне, какие неполитические услуги ты должен оказать царю, который не имеет там никакого влияния?
Элеазар наклонился вперед и тихо сказал:
— Но только если это останется между нами, хорошо?
— Я буду молчать, как тысячелетняя черепаха, которая давно забыла, что она вообще никогда не умела говорить.
— Хорошо, хорошо. Ирод Антипа послал своих воинов в пустыню, чтобы наказать какого-то князя-разбойника. Я должен сопровождать их в качестве врача. А что ты находишь в этом такого смешного?
XXIIВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ И ПОТЕРИ
Мы, однако, приходим в ужас,
когда видим, как умирает кто-то другой.
Когда Сократ был совсем при смерти,
он глубоко заснул, так что его лишь с трудом
удалось пробудить… И нападки своей жены
он воспринял с кротостью.
Какие-то звуки, вкусовые ощущения, чувства. Она не могла подобрать нужного слова, уловить ускользающую мысль. Афер ушел, но его присутствие все еще давало о себе знать. Как след на примятой траве, прежде чем стебли снова выпрямились; как дыхание на стекле, пока влага не испарилась. Осталось только приятное воспоминание, без сожаления и ожидания, что все повторится.
У Клеопатры не было времени для долгих раздумий, даже если бы ей захотелось поразмышлять. Когда она с Таис и Арсиноей утром спускалась во внутренний двор, чтобы купить кое-что в городе — продукты, вино, мази, — то встретила на лестнице слугу, который попросил ее последовать за ним к Клавдии Прокуле.
— Я сейчас приду.
Она протянула сумку Таис.
— Все, как мы решили? Или чего-то не нужно покупать, княгиня? — спросила Арсиноя.
— Как договорились. Встретимся позже наверху.
Клавдия Прокуда ждала ее в небольшой комнате, не такой просторной, но и не такой скромной, как тот зал, в котором она встречалась с Пилатом. Здесь были мягкие кресла и кушетки, на стенах висели римские и греческие ковры с изображениями богов и людей, а на почетном месте стоял алтарь Августа, явное свидетельство того, что супруга прокуратора не собиралась принимать у себя ортодоксальных иудеев.
Прокула сидела за маленьким, украшенным резьбой столом из темного дерева. Она указала на стоящий перед ним табурет.
— Садись.
Клеопатра предпочла бы сесть в кресло, однако выбирать не приходилось.
— Я пригласила тебя сюда, чтобы выяснить некоторые вопросы, — сказала Клавдия Прокула. Она сложила руки на столе и пристально посмотрела на Клеопатру. «Холодная и высокомерная, — подумала Клеопатра, — как и подобает знатной римлянке по отношению к македонской гетере».
— Меня не касается, как ведет себя прокуратор, когда он долго находится в одиночестве, в дороге, без меня, — произнесла Прокула ровным голосом. — Но я не хочу тебя и других… подобных знакомых видеть в моем доме.
— Без нужды я не приехала бы, госпожа. Я могла бы более приятно провести время.
— В этом я не сомневаюсь. Какая же нужда пригнала тебя сюда?
— Твой супруг не разговаривал с тобой?
— Он занят.
Клеопатра кивнула.
— Да, конечно. Но мою историю долго рассказывать.
— Постарайся как можно короче.
Пока Клеопатра рассказывала, на лице супруги прокуратора не было ничего, кроме холодного величия.
— Неприятно, — констатировала Прокула. — Но я поняла, зачем ты сюда приехала. Что Пилат собирается для тебя сделать?
— Он еще ничего не решил, госпожа. Письмо к прокуратору Египта было бы целесообразным, если бы этот Приск не состоял с ним в родстве.
— Каждый с кем-то в родстве, — заметила Прокула. — И у каждого есть враги, которых он может направить против него.
— Ты имеешь в виду конкретного человека?
— Почему я должна тебе об этом говорить?
Клеопатра скрестила руки. Она подумала, стоит ли ей подавить улыбку, но потом все же улыбнулась.
— «Потому что каждый с кем-то в родстве», — повторила она слова Клавдии.
— Как прикажешь это понимать?
— Девятнадцать лет назад… ты взяла меня на руки и приласкала, госпожа.
Прокула не потеряла самообладания, но ее глаза расширились.
— Я, тебя? Где это было?
— Припоминаешь девятилетнюю девочку, которая сумела жонглировать тремя, а потом четырьмя глиняными куклами? Одна упала и разбилась, а я заплакала.
Прокула смотрела на нее, явно пораженная.
— Я… я помню девочку, — сказала она запинаясь. — Где это было? В загородном доме… в Антонии?
— Недалеко от Тускулума, госпожа.
Прокула оперлась подбородком на правую руку, а левой указала на Клеопатру. — Как ты попала… в Антонию?
— Она… Как назвать дочь моего деда от другой женщины? Сводная сестра моего отца? Тетя?
— Этого не может быть. — Прокула откинулась на спинку кресла и покачала головой. — Этого не может быть. Ты дочь… Александра?
— Которого вы называли Александром Гелием, Солнцем, а его сестру-близнеца Клеопатру Селену Луной. Дети Марка Антония и Великой Клеопатры. — Она произнесла это спокойным голосом, даже расслабленно. В ее голосе не было торжества, потому что она не собиралась претендовать на место, занимаемое Клавдией Прокулой.
Супруга Пилата еще больше откинулась назад. «Если бы у кресла не было спинки, — подумала Клеопатра, — то она сейчас упала бы навзничь на пол».