В конце концов она свернула с тропинки и пробежала через лесок к ручью. Стоя на самом краю, она смотрела на свое отражение в воде. Потом рядом с ним появилось лицо Денвер; отражения смотрели друг на друга.
– Это ты сделала, я видела! – сказала Денвер.
– Что?
– Я видела, какое у тебя было лицо. Это ты сделала так, что она начала задыхаться!
– Я этого не делала!
– Ты говорила мне, что любишь ее.
– Я ведь все исправила, разве не так? Разве не я освободила ей шею?
– Это потом. А сперва ты стала ее душить.
– Я поцеловала ее в шею. Я ее не душила. Ее душил железный ошейник.
– А я видела тебя! – Денвер схватила Бел за руку.
– Осторожней, девушка, – проговорила вдруг возлюбленная и, вырвав руку, бросилась бежать куда-то вдоль поющего свою песенку ручья.
Оставшись одна, Денвер задумалась. А что, если она ошиблась? Они с Бел стояли среди деревьев и шептались, пока Сэти сидела на камне. Денвер знала, что именно здесь, на Поляне, раньше священнодействовала Бэби Сагз, только сама она тогда была еще совсем маленькой, никогда на Поляне не бывала и помнить ничего не могла. Дом номер 124 и поле за ним – вот и весь мир, который она хорошо знала и в котором нуждалась.
Но когда-то давно она захотела знать больше и начала действовать. Одна ходила по тропе, что вела к другому дому. Стояла под окном и слушала. Четыре раза она проделывала это совершенно незаметно – после обеда, когда мать и бабушка ослабляли внимание, когда вся домашняя работа уже бывала переделана и наступала пора спокойных вечерних занятий, Денвер потихоньку отползала от дома номер 124 и уходила на поиски того дома, который посещали многие другие дети, но не она. Наконец она нашла его, но слишком стеснялась, чтобы постучаться, и прокралась к окну. Леди Джонс сидела на стуле с очень прямой спинкой, а перед ней на полу устроились, скрестив ноги, соседские дети – несколько человек. У Леди Джонс в руках была книга. У детей на коленях – грифельные доски. Леди Джонс что-то говорила, но слишком тихо, чтобы Денвер могла расслышать, а дети повторяли за ней. Четыре раза Денвер ходила туда и подсматривала. На пятый раз Леди Джонс застукала ее и сказала: «Пришла, так заходи в дверь, мисс Денвер. Это тебе не цирк».
И вот почти целый год она провела в компании сверстников; вместе с ними училась читать, писать и считать. Ей было тогда семь, и эти два часа днем были для нее поистине драгоценными. Особенно она гордилась тем, что все сделала сама, и ей было приятно то радостное удивление, с которым ее поступок восприняли мать и братья. За пять центов в месяц Леди Джонс делала то, что белые считали необязательным, а может, и вообще незаконным: битком набивала свой домик чернокожими ребятишками, у которых было время и желание учиться. Ах, какое восхищение вызывала у Денвер эта монетка, завязанная в уголок носового платка и привязанная к ее поясу! Она всегда сама относила ее Леди Джонс. И как приятно было правильно научиться держать мел, чтобы не скрипел, когда пишешь; и как замечательно выглядела заглавная буква «В» и маленькая буква «и»; и как хороши были те буквы, что составляли ее имя; и как красиво звучали те печальные фразы из Библии, которой Леди Джонс пользовалась в качестве основного учебника. Денвер упражнялась дома каждое утро; блистала в классе каждый полдень. Она была так счастлива, что даже не понимала, что соученики ее избегают – что они под самыми разнообразными предлогами, то замедляя, то убыстряя шаг, всегда стараются не идти с нею рядом. Конец ее заблуждениям положил Нельсон Лорд – мальчишка, такой же способный, как и Денвер. Он задал ей тот вопрос о ее матери и навсегда положил конец скрипучему мелу в руке, маленькой букве «и» и всему остальному, что было сущностью этих драгоценных полуденных часов – все это теперь стало для нее недосягаемым. Ей бы следовало посмеяться, когда он спросил это, или так толкнуть его, чтобы он шлепнулся на землю; но ни в лице его, ни в голосе никакой вредности не было. Только любопытство. Но то, что всколыхнулось в ее душе, когда он об этом спросил, осталось там навсегда.
В школу она больше не вернулась. Когда она и на второй день не пошла туда, Сэти спросила ее, в чем дело. Денвер не ответила. Она слишком боялась задать братьям или кому-то еще тот вопрос Нельсона Лорда, потому что какие-то странные и ужасные ощущения и воспоминания, касавшиеся ее матери, уже начали собираться в ее душе из-за того, что тогда всколыхнулось там. Позже, когда умерла Бэби Сагз, она не удивилась, что Ховард и Баглер ушли. Она не разделяла мнения Сэти, что убежали они из-за привидения. Если бы так, то чего же они так долго терпели-то? Они прожили вместе с этим духом столько же, сколько и Денвер. Но если Нельсон Лорд сказал правду, так ничего удивительного, что братья ее всегда были такие мрачные и вечно старались как можно меньше бывать дома.
Между тем мучившие ее чудовищные и непонятные мысли о матери нашли выход: Денвер сосредоточила внимание на духе мертвой сестренки. До Нельсона Лорда она мало реагировала на выходки привидения. Терпение, которое проявляли мать и бабушка, стало свойственно и ей и сделало ее почти равнодушной. Но потом маленькое привидение стало ее раздражать и даже выводить из себя своими злобными проделками – особенно в те часы, когда она уходила в школу Леди Джонс. Оно стало выражать свои чувства к Денвер так бурно, что девочка просто не знала, что делать с этими вспышками гнева, любви и ненависти и как вести себя. Но когда она набралась мужества и все-таки задала тот вопрос Нельсона Лорда, то не смогла услышать ни ответа Сэти, ни слов Бэби Сагз, да и вообще больше ничего с тех пор не слышала. В течение двух лет она была окружена оболочкой тишины, слишком плотной, чтобы ее можно было прорвать, однако вынужденное молчание придало ее зрению такую остроту, что ей и самой порой не верилось, как это она может, например, видеть черные ноздри воробья, сидевшего в шестидесяти футах у нее над головой. В течение двух лет она совершенно ничего не слышала, а потом вдруг весь дом сотрясли громовые раскаты – кто-то полз вверх по лестнице. Бэби Сагз решила, что это пес Мальчик решил пробраться в запретные для него места. Сэти же подумала, что это скорее тяжелый резиновый мяч, которым играли братья, скатился по ступенькам.
– Неужели этот чертов пес совсем спятил? – воскликнула Бэби Сагз.
– Да он на крыльце, – сказала Сэти. – Сама посмотри.
– Но тогда что же это за грохот?
Сэти сердито захлопнула дверцу духовки.
– Баглер! Баглер! Я сколько раз вам говорила, чтоб не смели играть здесь в мяч? – Она глянула в сторону белой лестницы и увидела наверху Денвер.
– Это она пробовала наверх подняться, – пояснила Денвер.
– Что? – Сэти нервно скомкала в руках тряпку, которой бралась за дверцу духовки.
– Это малышка, – сказала Денвер. – Разве ты не слышала, как она по ступенькам ползет?
Непонятно, что больше сбило Сэти с толку: то ли что к Денвер вдруг снова вернулся слух, то ли что ее малышка – Господи, неужели она уже ползала? – теперь уже не только ползает, но и делает дальнейшие успехи в исследовании дома.
Возвращение к Денвер слуха, утраченного из-за того ответа, который она не в силах была услышать, и вновь обретенного благодаря звуку шажков ее мертвой сестренки, которая неудачно попыталась вскарабкаться по лестнице, обозначило очередной поворот в судьбах обитателей дома номер 124. И с этих пор присутствие духа было исполнено откровенной недоброжелательности. Вместо прежних вздохов и мелких пакостей теперь это была самая настоящая злонамеренность. Баглер и Ховард прямо-таки бесились, видя полную беспомощность матери и бабушки, и с мрачным упреком на лицах надолго исчезали из дому, стараясь как можно больше времени проводить в городе, на конюшне, где подносили в стойла воду и корм. В конце концов зловредный дух стал изобретать для каждого свою пакость. Бэби Сагз устала, легла в постель и больше не вставала, пока ее большое старое сердце не перестало биться. Если не считать редких просьб принести ей что-нибудь яркое, она почти ничего не говорила – до того полуденного часа в последний день ее жизни, когда она самостоятельно выбралась из постели, медленно подошла к двери в гостиную и провозгласила – для Сэти и Денвер – тот вывод, который извлекла из шестидесяти лет жизни в рабстве и десяти лет свободы. «Они просто не знают, когда нужно остановиться», – сказала она и снова легла в постель, укрылась с головой стеганым одеялом и предоставила им возможность сколько угодно обдумывать сказанное ею.
Вскоре после того, как Бэби Сагз умерла, Сэти и Денвер попытались призвать маленькое привидение и как-то с ним договориться, но ничего не добились. Понадобился мужчина, Поль Ди, который сумел не только выгнать привидение из дома, но и сам занял его место. И был тот замечательный карнавал или нет, но Денвер и теперь по-прежнему предпочитала Полю Ди вредное маленькое привидение. В первые дни, когда Поль Ди еще только переехал к ним, Денвер целыми днями просиживала в своей изумрудной комнатке, чувствуя себя одинокой, как гора, и почти такой же большой, и думая, что у всех, кроме нее, кто-то есть, а теперь вот даже привидение от нее отказалось. Так что, увидев то черное платье и под ним два незашнурованных башмака, она вся затрепетала от тайной благодарности. Какова бы ни была ее сила и как бы она этой силой ни пользовалась, Возлюбленная принадлежала только ей, ей одной, и Денвер, конечно, встревожилась, когда, как она думала, Возлюбленная пыталась причинить зло Сэти. Денвер, однако, почувствовала, что не в силах помешать ей – столь неудержима была ее потребность любить. То, свидетельницей чего она стала на Поляне, вызвало у нее в душе стыд, потому что выбор между Сэти и Возлюбленной был сделан без всякой внутренней борьбы.
Бредя к берегу ручья, протекавшего за стенами ее зеленого убежища, она думала: а что, если бы Возлюбленной действительно пришло в голову удушить Сэти? Неужели она, Денвер, позволила бы ей? Убить? Нельсон Лорд