она ползет где-то рядом с нами но я не вижу ее, пока он не запирает свои глаза и не умирает прямо на моем лице все мы такие он больше не дышит, а его недышащий рот пахнет сладко остальные не знают, что он умер я знаю
он больше не поет свою песню теперь вместо той песни я люблю его красивые белые зубы
Я не могу снова потерять ее мой мертвый человек мешал мне пройти, как и те облака шума когда он умер у меня на лице, я смогла увидеть ее она вот-вот улыбнется мне вот-вот… ее сережки с остренькими концами исчезли люди без кожи громко кричат они проталкивают вперед моего мертвого, но не ту женщину с моим лицом она уходит куда-то внутрь они не проталкивают ее вперед она уходит тот холмик исчез она собиралась вот-вот улыбнуться мне вот-вот горячо
Теперь они не ползут это мы ползем они плывут по водам моря они взламывают тот холмик и проталкиваются сквозь него я не могу отыскать того, с хорошенькими белыми зубками я вижу темнокожее лицо, готовое вот-вот улыбнуться мне это мое собственное лицо готово вот-вот мне улыбнуться у нас на шее железный ошейник у нее в ушах нет сережек с остренькими концами и той круглой корзинки у нее нет она уходит в воду с моим лицом
Я стою под дождем остальных забрали меня не забрал никто и я падаю, словно этот дождь я смотрю, как он ест там, внутри я припадаю к земле чтобы удержаться и не начать падать вместе с дождем я вот-вот рассыплюсь на куски ему больно там, где я сплю он кладет туда свой палец я роняю пищу и разваливаюсь на куски она отнимает у меня мое лицо нет никого, кому я нужна кто назовет меня по имени я жду на мосту, потому что она – под ним
ночь проходит, и день проходит снова снова ночь-день ночь-день я жду никакого железного ошейника у меня на шее больше нет лодки не плавают по этим водам здесь нет людей без кожи мой мертвый человек здесь тоже не плавает его зубы там, внизу, где синева и трава там же осталось и лицо, которое мне необходимо лицо, что вот-вот улыбнется мне вот-вот улыбнется днем бриллианты в воде, где и она сама, и те черепашки ночью я слышу, кто-то жует, и глотает, и смеется смех принадлежит мне она – это мой смех я – смеющаяся я вижу ее лицо, мое лицо это то лицо, которое собиралось вот-вот улыбнуться мне там, где мы ползли по земле теперь она снова вот-вот улыбнется
ее лицо всплывает из-под воды горячо ее лицо – это мое лицо она не улыбается она жует и глотает мне нужно мое лицо я вхожу трава раздвигается она раздвигает ее я в воде, и она идет ко мне у нее нет круглой корзинки нет железного ошейника на шее она поднимается туда, где бриллианты я следую за ней мы внутри бриллиантов, которые теперь превратились в сережки мое лицо приближается я должна получить его я ищу способ соединиться с ним я так люблю свое лицо мое темнокожее лицо совсем близко я хочу с ним соединиться она шепчет мне шепчет я тянусь к ней она жует, и глотает, и касается меня она знает, что я хочу с ним соединиться она жует и глотает меня я исчезла теперь я – ее лицо у меня больше нет лица я вижу себя уплывающей прочь горячо я вижу в воде свои пятки я одна я хочу быть нами обеими я хочу соединиться я выхожу из голубой воды когда мои пятки куда-то уплывают от меня, я выхожу из воды мне нужно найти место, где я буду существовать воздух тяжек я не умерла нет
вот какой-то дом она что-то шепчет мне я там, где она мне велела я не умерла я сажусь солнце бьет мне в глаза, я закрываю их когда я их открываю, то вижу лицо, которое потеряла это лицо Сэти, той, что покинула меня Сэти видит меня и понимает, что я вижу ее и ту ее улыбку ее улыбающееся лицо – вот место для меня это то лицо, которое я потеряла она – это мое лицо, и она улыбается мне наконец-то она это делает горячо теперь мы можем соединиться горячо
Я – Возлюбленная, и она моя. Сэти – та, что собирала цветы, желтые цветы, прежде чем скорчиться на земле и ползти. Уносила цветы прочь, обрывая их зеленые листья. Теперь эти цветы – на том стеганом одеяле, под которым мы спим. Она готова была вот-вот улыбнуться мне, когда явились те люди без кожи и вытащили нас наверх, на солнечный свет, вместе с мертвыми, а мертвых побросали в море. Сэти тоже упала в море. Она упала сама. Они ее не толкали. Она сама туда упала. Она готова была вот-вот улыбнуться мне, но когда увидела, как мертвых сталкивают в море, то прыгнула тоже и бросила меня одну и без лица, и своего лица мне тоже не оставила. Сэти – это то лицо, которое я нашла и потеряла в реке под мостом. Когда я погрузилась в воду, то увидела, как ее лицо приближается ко мне; это было и мое лицо тоже. Я хотела с ней соединиться. Я пыталась это сделать, но она всплыла наверх, к солнечным зайчикам. Я снова потеряла ее, но отыскала тот дом, о котором она мне шепнула, там она и оказалась, наконец улыбаясь мне. Это хорошо, но я не могу снова потерять ее. Единственное, что я хочу знать: почему она прыгнула в воду, когда мы ползли по земле? Зачем она это сделала, когда вот-вот собиралась улыбнуться мне? Я хотела соединиться с ней в море, но и шагу не могла сделать; я хотела помочь ей, когда она собирала цветы, но меня слепил дым от выстрелов, и я снова потеряла ее. Три раза я теряла ее: один раз, когда она собирала цветы, из-за тех облаков шума; потом, когда она прыгнула в море, вместо того чтобы улыбнуться мне; и еще раз под тем мостом, когда я погрузилась в воду, чтобы соединиться с ней, и она подплыла ко мне, но так и не улыбнулась. Она шептала мне что-то, жевала меня, потом уплыла прочь. Теперь я нашла ее в этом доме. Она улыбается мне – моим собственным лицом улыбается мне! Я ни за что не расстанусь с ней снова, Она моя.
Скажи мне правду. Разве ты пришла не оттуда?
Да. Я была там.
Ты вернулась из-за меня?
Да.
Ты помнишь меня?
Да. Я тебя помню.
Ты никогда меня не забывала?
Твое лицо – это мое лицо.
Ты действительно простила меня? Ты останешься? Здесь ты в полной безопасности.
А где те люди без кожи?
Там. Далеко отсюда.
Они не могут добраться сюда?
Нет. Один раз пытались, да я их остановила. Они больше никогда не вернутся.
Один из них был в том же доме, где и я. Он делал мне больно.
Они больше не могут сделать нам больно.
Где твои сережки?
У меня их забрали.
Те люди без кожи забрали их?
Да.
Я хотела помочь тебе, да облака застилали мне путь.
Здесь таких облаков нет.
Если они наденут тебе на шею железный ошейник, я его разгрызу.
Возлюбленная моя.
Я сплету тебе новую круглую корзинку.
Ты вернулась. Вернулась.
А мы с тобой улыбнемся мне?
Разве ты не видишь, что я уже улыбаюсь?
Я люблю твое лицо.
Мы играли у ручья.
Нет, я была там, в воде.
А когда было тихо, мы играли.
Облака шума застилали мне путь.
Когда ты была мне нужна, ты всегда приходила.
Мне нужно было ее лицо, чтобы самой улыбнуться.
Я могла слышать только дыхание.
Он больше не дышал; видны были только зубы.
Она сказала: ты не причинишь мне зла.
Она причинила мне боль.
Я буду защищать тебя.
Я хочу ее лицо.
Не люби ее слишком сильно.
Я уже люблю ее слишком сильно.
Осторожней, она может околдовать тебя.
Она что-то жует и глотает.
Не засыпай, когда она расчесывает тебе волосы и заплетает косы.
Она – тот смех; я – та, что смеялась.
Я слежу за домом; и за двором тоже.
Она меня бросила.
Скоро за нами приедет наш папа.
Горячо.
Возлюбленная моя.
Ты моя сестра.
Ты моя дочь.
Ты мое лицо; ты это я.
Я вновь обрела тебя; ты вернулась ко мне.
Ты моя Возлюбленная.
Ты моя.
Ты моя.
Ты моя.
У меня есть молоко – для тебя.
У меня есть улыбка – для тебя.
Я стану заботиться о тебе.
Ты мое лицо; я это ты. Почему же ты бросила меня? Ведь я это ты.
Я больше никогда не оставлю тебя.
Никогда больше не смей оставлять меня.
Ты никогда больше меня не оставишь.
Ты погрузилась в воды реки.
Я пила твою кровь.
Я принесла тебе молоко.
Ты забыла мне улыбнуться.
Я любила тебя.
Ты сделала мне больно.
Ты вернулась ко мне.
Ты меня бросила.
Я ждала тебя.
Ты моя.
Ты моя.
Ты моя.
Это была совсем маленькая церковь, не больше обычного дома. Деревянные скамьи были без спинок, а поскольку прихожане сами исполняли обязанности хора, то специального места для него не требовалось. Люди побогаче специально пожертвовали некую сумму на строительство кафедры для пастора, чтобы он несколько возвышался над своей паствой, однако особой необходимости в этом не было – нельзя же ему было стоять выше белого дубового креста, который уже занял самое подходящее место. Прежде чем стать церковью Святого Спасителя, этот дом служил бакалейной лавкой, где боковые окна были ни к чему, а окна фасада использовались как прилавок. Они были заклеены бумагой, пока члены конгрегации решали, то ли закрасить стекла, то ли повесить на окна шторы – им хотелось одновременно и обрести уединение, и не потерять того небольшого количества света, которое, возможно, посетит церковь. Летом двери постоянно оставались открытыми навстречу ветерку. Зимой железная печка в приделе грела, как могла. Перед главным входом было крепко сколоченное крыльцо, где обычно прежде сиживали покупатели бакалейной лавки, а дети смеялись над историей про мальчишку, который сунул голову между прутьями перил да и застрял. Солнечным тихим январским днем на крыльце было явно теплее, чем в церкви, особенно если железная печка не топилась. В сыроватом подвале было, впрочем, почти терпимо, но там не было ни света, чтобы пробраться к тюфяку на полу, ни таза для умывания, ни гвоздя, на который можно повесить одежду. А масляная лампа, принесенная Полем Ди, смотрелась в подвале настолько печально, что он предпочитал сидеть на крыльце и согреваться с помощью спиртного, сунув бутылку в карман куртки. От выпитого действительно становилось теплее, но глаза у Поля Ди все время были красными. Он зажал руки между коленями не потому, что они дрожали; просто ему некуда было их деть. Заветная жестянка из-под табака была теперь открыта, и содержимое ее рассыпалось и валялось как попало, превращая его то ли в свою игрушку, то ли в жертву.