Возлюбленная — страница 22 из 62

– Ну что ж, надевай сережки-то. Может, они ему путь облегчат. – Уверенная в том, что сын ее умер, Бэби Сагз вернула их Сэти.

– Мне сперва нужно уши проткнуть.

– Я проткну, – сказала Бэби Сагз. – Вот немного придешь в себя, и проткну.

Сэти позвенела сережками, доставив несказанное удовольствие дочке, – господи, неужели она уже ползала? – все тянувшейся к блестящим камешкам.

На Поляне Сэти отыскала тот старый большой камень, на котором молилась Бэби, тут же припомнив запах нагретой солнцем листвы, топот танцующих ног и веселые крики, от которых срывались на землю конские каштаны. Великое сердце Бэби Сагз принимало всю заботу на себя, и всем дышалось легко.

Так Сэти прожила двадцать восемь дней своей свободной жизни – целый лунный месяц. От струйки чистых детских слюнок, брызнувших ей в лицо, до струи маслянистой крови прошло ровно двадцать восемь дней. То были дни выздоровления, физического и душевного, дни рассказов и разговоров. То были дни знакомств: она узнала имена сорока или пятидесяти соседей и кое-что об их взглядах и привычках, узнала, какова была их прошлая жизнь и как они попали сюда, и теперь Сэти чувствовала, что все эти люди смеются и печалятся с нею вместе, отчего и радость, и горе переносить гораздо легче. Один научил ее читать; другая – шить. И все понемногу учили ее тому, как это хорошо – просыпаться на заре и самой решать, как провести свой собственный день. Только это и помогло ей пережить ожидание Халле. Понемножку и в доме номер 124, и на Поляне, окруженная другими людьми, Сэти начинала осознавать себя. Освободиться, убежав от хозяев, – это одно, а понять, что ты можешь собой распоряжаться, – совсем другое.

И вот она сидела на камне Бэби Сагз, а Денвер и Бел смотрели на нее из-за деревьев. Не наступит тот день, думала она, когда Халле постучится в мою дверь. Не знать этого было тяжело; знать – еще тяжелее.

Только коснись меня, думала она. Только дай мне снова почувствовать твои пальцы на затылке, на шее, и я постараюсь справиться даже с этим, выберусь и из этого тупика. Сэти опустила голову– и точно, вот и они, легкие, точно перышко птички. Но знакомые, ласковые пальцы Бэби Сагз. Сэти постаралась не напрягаться, чтобы им легче было делать свое дело, – они казались такими слабыми, как у ребенка, и прикосновение их больше походило на поцелуй. Но и за это Сэти была благодарна Бэби Сагз, чья далекая любовь ничуть не уступала телесной близости. Уже одного только желания Бэби помочь невестке в трудный час, не говоря о попытке облегчить ее боль, было довольно, чтобы настроение у Сэти исправилось, и она решилась на следующий шаг: попросила о знаке, о совете – как ей справиться с жадностью собственного разума, желавшего знать непереносимое. Жить с этим невозможно и спрятаться некуда. Она понимала, Поль Ди привнес в ее жизнь нечто такое, на что ей очень хотелось рассчитывать, но рассчитывать на это она боялась. Он уже успел рассказать ей кое-что новое о прошлом и оживить старые воспоминания, разрывавшие сердце. Пустое пространство в ее душе – там, где хранилось неведение о судьбе Халле, порой напоминавшее о себе справедливым негодованием на его трусость, или глупость, или чудовищное невезение, – теперь заполнилось огромным горем; и кто знает, что еще ожидает ее впереди. В прошлом, когда дом номер 124 был жив, она могла разделить горе с друзьями, женщинами и мужчинами из соседних домов. Потом, очень долго, никто из друзей у нее не бывал – все они отказывались заходить в дом, где поселилось маленькое привидение, и она отвечала на это вызывающей гордостью человека, с которым поступают несправедливо. Но теперь у нее был кто-то, с кем можно разделить горе; и этот человек прогнал привидение сразу, как только вошел в дом, и с тех пор оно, слава богу, больше не давало о себе знать. Но вместо старой боли он принес новую, куда страшнее: лицо Халле, вымазанное маслом и сывороткой; железные удила у него самого во рту и бог его знает что еще, о чем он может рассказать ей, если захочет.

Невидимые пальцы куда смелее поглаживали ее шею, словно Бэби Сагз наконец собралась с силами. Она как будто уперлась большими пальцами Сэти в затылок, остальными массируя ей шею сзади и с боков все сильнее и сильнее; потом пальцы медленно стали продвигаться все ближе к ее горлу, совершая легкие круговые движения. Сэти, пожалуй, скорее удивилась, чем испугалась, когда обнаружила, что пальцы ее душат. По крайней мере, было очень похоже. Наконец пальцы Бэби Сагз так сжали ей горло, что стало невозможно дышать. Качнувшись вперед, она вцепилась в невидимые руки, пытаясь оторвать их от горла. Она уже била ногами по земле, когда к ней подбежала Денвер, а за ней Бел.

– Мам! Что с тобой, мам? – кричала Денвер. – Мамочка! – И она перевернула мать на спину.

Пальцы тут же оставили Сэти в покое, она с трудом перевела дыхание, прежде чем сумела различить склонившееся над ней лицо дочери, а за ней – темную фигуру Бел.

– Господи, что это с тобой было?

– Кто-то меня душил, – еле выговорила Сэти.

– Кто?

Сэти потерла шею и, кряхтя, села.

– Наверное, бабушка Бэби. Я попросила ее только шею мне растереть, как прежде – она отлично это делала, – и все было хорошо, но потом ей, видно, надоело со мной возиться.

– Она никогда бы с тобой так не поступила, мам! Бабушка Бэби? Нет уж!

– Помоги-ка мне встать, и пойдем отсюда.

– Смотрите. – Бел показала на шею Сэти.

– Что? Что ты там видишь такое? – удивилась та.

– Синяки какие-то, – ответила Денвер.

– У меня на шее?

– Вот, – подтвердила Бел. – Вот и вот. – Она коснулась грязноватого на вид пятна у Сэти на горле, более темного, чем кожа. Пальцы у нее были очень холодными.

– Это же не поможет… – начала было Денвер, но Бел уже наклонилась и обеими руками стала разглаживать мягкую, как замша, и блестевшую, словно тафта, кожу Сэти.

Сэти застонала. Пальцы девушки были такими прохладными и чуткими. Стянутая в тугой клубок, потайная, несчастная жизнь Сэти словно чуточку подалась, смягчилась, и ей показалось, что луч счастья, мелькнувший тогда в сцепленных руках теней на обочине дороги, когда они возвращались с карнавала, вспыхнет снова и не погаснет – если только ей удастся справиться с тем, что она узнала от Поля Ди, и тем, что он еще хранил при себе. Просто справиться. Не сломаться. Не падать и не рыдать всякий раз, как ненавистная картина возникнет, выплывет из небытия и предстанет перед нею в мельчайших подробностях. Нельзя поддаваться этому безумию, как приятельница Бэби Сагз – та молодая женщина в чепчике, что все солила еду слезами. Или тетушка Филлис, которая даже спала с открытыми глазами. Или как Джексон Тилл, которая спала вообще под кроватью. Сэти хотела одного: продолжать жить. Как до сих пор. Когда они с дочерью одни жили в доме, где бесчинствовал дух умершего ребенка, ей, черт побери, все удавалось. Так почему же теперь, когда в доме вместо привидения живет Поль Ди, она чувствует, что вот-вот сломается? Чего она боится? Почему ей понадобилась Бэби? Самое плохое ведь уже позади, верно? Пока в доме жил дух ее мертвой дочери, она все могла вынести, могла сделать все что угодно, принять любое решение. А теперь один лишь намек на то, что случилось с Халле, и она совсем растерялась, точно отставший от матери крольчонок. Пальцы Возлюбленной были блаженно легкими. Чувствуя их на шее и на затылке и вновь обретая способность ровно дышать, Сэти ощущала, как уходит страх и душу наполняет покой.

Смешные мы, подумала она и закрыла глаза, пытаясь представить их троих посреди Поляны, у того самого камня, который, так любила Бэби Сагз, святая: одна из них сидит, запрокинув голову и подставив горло добрым рукам второй, что стоит возле нее на коленях и массирует ей шею; третья наблюдает за ними.

Денвер следила за лицами матери и Бел. Бел не видела ничего, кроме собственных пальцев, круговыми движениями растиравших шею Сэти. Потом вдруг она наклонилась и с нежностью поцеловала Сэти куда-то под подбородок Б этой позе обе застыли на некоторое время, не зная, как это прекратить; не зная, что делать с этой неожиданной вспышкой любви и нежности. Потом Сэти, словно очнувшись, захлопала глазами, схватила Бел за волосы и высвободилась. Позже она убедила себя, что дурман нашел на нее потому, что дыхание девушки пахло грудным молоком, как у ребенка; а Бел она сказала сурово и хмуро:

– Ты уже не маленькая, чтобы так вести себя. Потом взглянула на Денвер и, заметив у нее в глазах полнейшую растерянность, сменившуюся чем-то более угрожающим, быстро встала, разрушив все чары.

– Ну хватит! Пошли домой! – Она махнула девушкам рукой, призывая их подняться.

Покидали Поляну они точно в таком же порядке, как и пришли: Сэти впереди, девушки, чуть отставая, позади. Как и тогда, все трое молчали, но молчание это было иным. Сэти была встревожена, но не из-за поцелуя Возлюбленной, а потому, что как раз перед этим поцелуем она чувствовала себя удивительно легко, успокоенная ее ласковыми пальцами. Она думала и о тех ласковых пальцах, что унимали боль, а потом вдруг начали душить, и что-то такое промелькнуло, ускользая, в ее памяти… Уверена она была только в одном: Бэби Сагз не душила ее, как ей сперва показалось. Денвер была права, и, шагая в пятнистой тени деревьев с прояснившейся головой, вдали от чар Поляны, Сэти припомнила прикосновения тех старых пальцев, которые знала лучше, чем свои собственные. Это они тогда обмыли ее, каждую часть тела по отдельности, перевязали ей живот, расчесали волосы и смазали маслом заскорузлые, растрескавшиеся соски; это они шили ей одежду, мыли больные, израненные ноги, смазывали лечебным снадобьем спину и аут же бросали любую работу, чтобы помассировать Сэти затылок, – особенно в первые дни, когда она никак не могла выкарабкаться из-под бремени памяти и беспамятства: учитель, пишущий что-то в своей книжке сделанными ею чернилами, пока его племянники забавляются с нею; лицо той женщины в фетровой шляпе, когда, работая в поле, она разогнулась и потянулась… Даже лежа с закрытыми глазами, она бы все равно изо всех рук на свете тут же отличила руки Бэби Сагз и добрые руки той белой девушки, что мечтала купить себе бархат. И все– таки целых восемнадцать лет она прожила в доме, где ее постоянно касался кто-то из другого мира. Так вот, те пальцы, что так сильно