Хотя... у него был один, в состоянии анабиоза.
Проблема в том, что он знал этого ублюдка еще со своей прошлой жизни, и сама мысль о том, что она возьмет вену у того, кто когда-то был его другом, выводила его из себя.
Более того, придурок был братом Куина – не та кровная линия, с которой ему хотелось бы связываться.
Хотя не важно. Рано или поздно, его люди притащат сюда кого-нибудь – они обязаны это сделать. Потому что он планировал еще долго играть со своей новой любимой игрушкой.
Открывая дверь, он улыбнулся:
– Привет, дорогая, я дома.
***
На другом конце города, в тату-салоне, Блэй старался сосредоточиться на том, что происходило с плечами Джона. Было что-то гипнотическое в том, как игла вырисовывала темно-синие линии. Время от времени, художник делал паузу, чтобы вытереть кожу белым бумажным полотенцем, а затем снова приступал к работе, и жужжание заполняло тишину.
К сожалению, сколь бы увлекательным это зрелище ни было, Блэй не смог сконцентрироваться на нем достаточно, чтобы упустить из вида, когда именно Куин решил трахнуть человеческую женщину: сначала парочка мило ворковала и обменивалась случайными поглаживаниями по рукам и плечам, а потом эти поразительные, разноцветные глаза посмотрели в сторону входной двери.
А мгновение спустя, Куин подошел и убедился, что она на самом деле заперта.
Этот зелено-синий взгляд старался не встречаться со взглядом Блэя, когда его владелец вернулся к татуировочному столу.
– Ты в порядке? – спросил он Джона.
Когда Джон поднял глаза и кивнул, Куин быстро показал жестами: «ты не против, если я немного поупражняюсь за той занавеской?»
Пожалуйста, скажи, что ты возражаешь, подумал Блэй. Пожалуйста, скажи ему, что он должен остаться здесь.
Нисколько, показал Джон. «Развлекайся».
– Я буду рядом, если понадоблюсь. Даже если мне придется выскочить оттуда без штанов.
«А вот этого хотелось бы избежать, конечно».
Куин усмехнулся.
– Договорились.
Последовала короткая пауза, а затем он отвернулся, так и не посмотрев на Блэя.
Женщина прошла в другую комнату первой, и, учитывая то, как она покачивала бедрами, она уже была готова к тому, что произойдет, равно как и сам Куин. Затем его крупные плечи наклонились, он отодвинул ткань, нырнул внутрь, и занавеска снова вернулась на место.
Освещение комнаты и анорексичная тонкость ткани обеспечивали отличное представление того, что происходит за занавеской, и Блэй прекрасно видел, как Куин обхватил женщину за шею и притянул к себе.
Блэй перевел взгляд на татуировку Джона, но не смог удержать его там надолго. Две секунды спустя он снова созерцал это пип-шоу, не столько наблюдая за действом, сколько впитывая каждую деталь. Все происходило в типичной для Куина манере: женщина уже встала на колени, а парень запустил руки ей в волосы. Он направлял ее голову, его бедра двигались вперед-назад, пока он вбивался в ее рот.
Приглушенные звуки прекрасно дополняли картину, и Блэй заерзал на стуле, чувствуя, как твердеет член. Он хотел быть там, на коленях, направляемый руками Куина. Он хотел, чтобы это его рот заполнял сейчас член Куина. Хотел, чтобы с ним Куин стонал и выгибался всем телом от удовольствия.
Но этому не суждено случиться.
Черт, что за хрень? Парень трахался в клубах и туалетах, в машинах и переулках, а изредка и в кровати. Он поимел тысячи незнакомых ему людей, мужчин и женщин, вампиров мужского и женского пола... он был настоящий Уилт Чемберлен[7] с клыками. Получить отказ от такого как он подобно отказу в проходе в общественный парк.
Блэй быстро опустил взгляд, но глубокий горловой стон заставил его снова поднять глаза на…
Куин повернул голову и смотрел через занавеску в их сторону. И когда их взгляды пересеклись, те разноцветные глаза вспыхнули... будто непрошенный зритель возбуждал его больше, чем та, которую он имел.
Сердце Блэя замерло, особенно когда Куин рванул женщину с колен, развернул, и наклонил над столом. Один рывок и ее джинсы оказались в районе колен. А потом...
Господь Всемогущий. Возможно ли, чтобы его лучший друг думал сейчас о том же, о чем он сам?
Но затем Куин притянул женщину к своей груди. После того как он что-то прошептал ей на ухо, она рассмеялась и повернула голову в сторону, чтобы он мог ее поцеловать. Что он и сделал.
Ты чертов придурок, подумал Блэй про себя.
Абсолютно тупой ублюдок.
Парень точно знал, кого он имеет... и кого иметь не собирается.
Покачав головой, Блэй тихо сказал:
– Джон, не возражаешь, если я выйду покурить на улицу?
Когда Джон кивнул, Блэй поднялся на ноги, положил одежду на стул и спросил татуировщика:
– Мне просто повернуть замок?
– Да, и можешь не закрывать, если будешь стоять прямо за дверью.
– Спасибо, мужик.
– Беззпроблем.
Блэй вышел прочь от жужжания татуировочного аппарата и симфонии стонов за занавеской, выскользнул из салона и прислонился к зданию, в непосредственной близости ко входу. Достав плоскую пачку красных Данхилл, он вынул сигарету, зажал ее между губами и прикурил от черной зажигалки.
Первая затяжка была охренительной. Намного лучше, чем все последующие.
Он выдыхал дым, размышляя о том, как ненавидит себя за то, что неправильно понимает многие вещи, что видит связь там, где ее нет, неверно интерпретирует действия, взгляды, случайные прикосновения.
Он жалкий, на самом деле.
Куин смотрел в их сторону не потому, что хотел встретиться с Блэем взглядом. Он проверял Джона Мэтью. И он развернул эту женщину и вошел в нее сзади лишь потому, что ему нравилась эта поза.
Ну конечно... надежда умирает последней, особенно после того, как уже скончались здравый смысл и инстинкты самосохранения.
Глубоко вдыхая табачный дым, Блэй настолько запутался в своих собственных мыслях, что не заметил тень, возникшую в переулке напротив. Не осознавая, что за ним следят, он курил, и клубы дыма, что срывались с его губ, растворялись в холодной весенней ночи.
От осознания того, что так больше продолжаться не может, его до самых костей пронзил холод.
Глава 4
– Думаю, мы закончили.
Джон почувствовал, как игла последний раз проникла в кожу, и татуировочный пистолет замолчал. Последние пару часов он сидел неподвижно, и теперь вытянул руки над головой, пытаясь привести затекшее тело в норму.
– Дай мне минутку, и я вытру твою спину.
Человеческий мужчина смочил бумажное полотенце антибактериальным раствором, а Джон снова перенес вес на спину, и почувствовал, как болезненное покалывание распространилось по всему телу.
В этот момент затишья, его вдруг посетило странное воспоминание о том, о чем он не думал уже много лет. Оно было из тех времен, когда он еще жил в детском приюте Богородицы и не знал, кем на самом деле являлся.
Был среди церковных меценатов один богатый человек, который владел огромным особняком на берегу озера Саранак[8]. Каждое лето сирот приглашали туда на денек, поиграть на газоне размером с футбольное поле, покататься на его красивой деревянной лодке и поесть сэндвичи и арбуз.
Джон всегда обгорал на солнце. Неважно, сколько защитного крема в него втирали, его кожа все равно сгорала почти до хрустящей корочки, пока, наконец, его не отсылали сидеть на тенистом крыльце. Вынужденный оставаться в стороне, он смотрел, как другие мальчики и девочки занимаются своими делами, слушал, как их смех струится над ярко-зеленой травой, ел то, что ему приносили, в полном одиночестве. Он был лишь сторонним наблюдателем, а не участником событий.
Забавно, но сейчас его спина чувствовала себя так же, как тогда его кожа: ее тянуло, покалывало, особенно когда татуировщик круговыми движениями протирал израненное место влажной тканью.
Боже, он помнил, как боялся этого ежегодного мучения на озере. Ему так хотелось развлекаться вместе с остальными детьми... хотя, если быть до конца честным, дело не в том, чем они все занимались, а в том, что ему отчаянно хотелось просто вписаться в их тесный мирок. Черт, они могли бы жевать стекло и харкать кровью на свои рубашки, и Джон бы все равно жаждал, чтобы они приняли его в свою игру.
Те шесть часов, что он проводил на крыльце, с комиксами или со сто раз изученным упавшим птичьим гнездом в руках, казались долгими, как зимние месяцы. Слишком много времени для тоски и раздумий. Он всегда надеялся, что его усыновят, а в такие одинокие моменты, это желание обуревало его еще сильнее: даже больше, чем быть среди других детей, он хотел семью, настоящих мать и отца, а не просто опекунов, которым платили за то, что они растили его.
Он хотел кому-нибудь принадлежать. Он хотел, чтобы кто-нибудь сказал ему: Ты – мой.
Конечно же, теперь, когда он знал, кто он на самом деле... и когда жил как вампир среди вампиров, он стал понимать эту фишку с «принадлежностью» гораздо лучше. Несомненно, люди тоже имели понятие о семье, браке и подобной хрени, но его истинная природа была более животной. Для него понятие кровных и брачных уз было гораздо более примитивным и всепоглощающим.
Когда он думал о своем печальном детстве, грудь стягивало болью, хотя и не потому, что он хотел вернуться в прошлое и сказать тому маленькому мальчику, что его родители придут за ним. Нет, ему было больно от того, что все, чего он так хотел, в конечном итоге его чуть не уничтожило. Его действительно усыновили, но в новой семье он так и не прижился. Затем в его жизнь ворвались Тор и Вэлси, они рассказали ему, кем он был на самом деле, дали ему короткое ощущение дома... а затем исчезли.
Так что Джон мог сказать однозначно: лучше не иметь родителей вовсе, чем иметь их какое-то время, а потом потерять.
Да, конечно, физически Тор вернулся в особняк Братства, но он все равно был от Джона очень далеко: и даже если сейчас он признал все свои ошибки, уж очень часто он уходил, и теперь, когда все-таки почти вернулся, стало слишком поздно.