— Ты принял его бумаги?
— Да.
Гренс посмотрел на значок с фамилией на груди полицейского, удостоверился, что подчиненный это заметил, и снова глянул ему в глаза.
— Дай сюда.
Эверт Гренс открыл кодовый замок и вошел в коридор — ряд тихих, ждущих кабинетов.
У неизвестного только что текла из уха кровь, а когда он осмотрел его, то у него оказались зрачки разной величины.
Единственное, что он увидел.
Единственное, что тогда можно было увидеть.
Поэтому он еще не мог знать, что этот вроде бы рядовой случай нанесения особо тяжких телесных повреждений станет продолжением истории, начавшейся давно, много лет назад, с жестокого убийства, и станет, может быть, самым значительным расследованием из тех, что выпали ему за все годы в полиции.
В окне верхнего этажа горел яркий свет. Если бы кто-то в это время прогуливался по Мерн-Риф-драйв и бросил взгляд на роскошную двенадцатикомнатную виллу, то он или она увидели бы в окне мужчину лет пятидесяти — невысокого, усатого, волосы зачесаны назад. Он или она заметили бы, что мужчина бледен, у него усталые глаза, и он стоит почти неподвижно, равнодушно вглядываясь в темноту. Но вдруг он расплакался, и слезы медленно потекли по щекам.
В Маркусвилле, штат Огайо, все еще была ночь. До рассвета оставалось несколько часов. Притихший маленький городок спал.
Но не он.
Не тот, кто плакал от горя, ненависти и утраты там, в окне комнаты, которая когда-то принадлежала его дочери.
Эдвард Финниган надеялся, что когда-нибудь это пройдет. Что он наконец прекратит эту охоту, перестанет рыться в прошлом, снова сможет лечь рядом с женой, раздеть ее, любить ее.
Восемнадцать лет. Но с годами становилось только хуже. Его горе делалось все больше, а ненависть — сильнее.
Он замерз.
Поплотнее запахнул халат вокруг тела, босые ноги отступили на шаг — с темного деревянного пола на толстый ковер. Он отвел взгляд от городка за окном — эти улицы, на которых он вырос, эти люди, которые были так хорошо ему знакомы, — отвернулся и оглядел комнату.
Ее кровать. Ее письменный стол. Ее стены, пол, потолок.
Она все еще жила здесь.
Она мертва, но эта комната по-прежнему ее.
На столе в морге лежит обнаженная женщина, вес 65 кг, рост 172 см.
Нормальное телосложение, мускулатура развита нормально. Нормальный волосяной покров.
На лице нет никаких повреждений. Наличествует размазанный след кровотечения справа от ноздрей.
Финниган закрыл дверь. Алиса так легко просыпалась, а ему хотелось посидеть в тишине; здесь, в комнате Элизабет, он мог, никого не тревожа, плакать, ненавидеть, мечтать о мести. Иногда он просто стоял у окна и смотрел в никуда. Иногда опускался на пол или опирался на ее кровать, плюшевые мишки и розовые подушечки так и остались лежать там. По ночам он ждал за ее письменным столом, в новом кресле, на котором она так и не успела посидеть. Он сел.
Перед ним горкой лежали ручки и ластики. Дневник, такой с замочком. Три книги, он рассеянно пролистал их, Элизабет, как в детстве, любила книги про лошадей. На стене доска для записок, с левого края пожелтевший листок: расписание уроков средней школы Вэлли — одной из двух муниципальных гимназий Маркусвилла. Они сами решили, что она пойдет в обычную школу. Если бы дочка ближайшего помощника губернатора отказалась учиться в обычной школе, это вызвало бы пересуды, но ведь смысл политики заключается именно в этом — уметь вызывать реакцию, правильную реакцию. Над расписанием — еще один такой же пожелтевший листок, несколько телефонных номеров, помеченных галочками. На самом верху — записка от тренера футбольной команды Маркусвилла о матче против клуба из Отуэя, вызов на прием к врачу в окружную больницу Пайка в Уэверли, свидетельство об ознакомительном посещении радиостанции WPAY, 104,1 FM в Портсмуте.
Ее жизнь оборвали в самом начале пути. У нее все было впереди — а тот тип всего ее лишил.
14. На спине обнаружены трупные пятна синеватого оттенка, расположенные симметрично внизу спины и на ягодицах.
15. Спереди и сзади на теле — несколько пулевых отверстий, обозначенных номерами.
Эдвард Финниган ненавидел его. Навсегда вырвавшего Элизабет из завтрашнего дня, из жизни, из этого дома.
Ручка двери повернулась. Финниган поспешно отвел взгляд.
Она смотрела на него глазами полными отчаяния.
— Ну не надо хоть сегодня ночью!
Он вздохнул.
— Алиса, иди спи. Я скоро приду.
— Ты просиживаешь здесь ночи напролет.
— Не в этот раз.
— Всегда.
Она вошла в комнату. Его жена. Ему бы следовало обнять ее покрепче. Но это больше не получалось. Словно все умерло тогда, восемнадцать лет назад. Несколько лет спустя они попробовали заниматься сексом — по два раза каждый день, она должна была забеременеть, чтобы у них появился новый ребенок. Но ничего не вышло. И это было их общее горе. Или просто подтверждение того, что она стареет, что ее тело со временем утрачивает способность к зачатию. Но это уже не играло особой роли. Они оба сделались одинокими. И больше не держались друг за дружку.
Она присела на кровать. Он передернул плечами.
— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я забыл?
— Да. Наверное.
Финниган резко поднялся из-за письменного стола дочери.
— Забыл? Элизабет?
— Свою ненависть.
Он покачал головой:
— Я никогда не забуду. И никогда не перестану ненавидеть. Какого черта, Алиса, он убил нашу дочь!
Она сидела молча, в глазах ее была усталость, ей было трудно смотреть на него.
— Ты не понимаешь. Речь не об Элизабет. Ты уже забыл ее. Ты ничего больше не чувствуешь.
Она замолчала, глубоко вздохнула, собралась с духом, прежде чем продолжать.
— Твоя ненависть. Твоя ненависть всё затмила. Ты не можешь любить и ненавидеть одновременно. Вот в чем дело. И ты сделал выбор, Эдвард. Ты выбрал давным-давно.
32. В плевре левого легкого женщины обнаружено чуть менее двух литров крови, отчасти свернувшейся.
33. В левом легком женщины есть входное отверстие спереди и выходное сзади, соответствующее каналу выстрела 1–5.
— Я так и не увидел, как он умирает.
Финниган расхаживал взад и вперед по комнате, злоба, клокотавшая в нем, не давала ему стоять на месте.
— Мы ждали. Двенадцать лет ждали. И вот он умер! Не дождавшись казни. Мы так и не увидели ее. Он сам решил, когда положить всему конец. Не мы!
Алиса Финниган сидела на кровати дочери. Единственного своего ребенка. Ей бы тоже хотелось вечно оплакивать ее. Если бы не эта ненависть Эдварда! Их супружество перестало быть супружеством, она была готова все бросить, она уже забыла, что такое жить по-настоящему. Если она еще пару лет проживет, облепленная этой злобой, то не выдержит и уйдет отсюда, бросит то, чему уже не в силах подобрать названия.
— Я пойду лягу. И тебе советую.
Он покачал головой:
— Я останусь здесь, Алиса.
Она поднялась с кровати, пошла к двери, но он вдруг попросил ее остаться.
— Такое чувство… такое чувство, будто тебе изменили. Алиса, выслушай меня, ну еще немного. Вот ты кого-то любишь и поэтому чувствуешь себя брошенной. Но дело не в этом, на самом деле не это так мучает, причиняет такую дикую боль, что все тело горит огнем. Будь добра, Алиса, дослушай. Дело во власти. Которой нет. В том, что зависишь от чужого решения. Не сам решаешь, когда закончить отношения. Это ведь куда мучительней, чем то, что самой любви уже не существует. Понимаешь?
Он с мольбой посмотрел на жену. Она ничего не ответила.
51. Печень весит около 1750 г. В ее задней части есть пулевой канал, продолжающийся под желчным пузырем.
— Так это воспринимается теперь. И так это ощущалось с тех пор, как он умер. Если бы я мог стоять там и видеть, как он умирает, видеть, как постепенно он перестает дышать, если бы я сам мог принять в этом участие и со всем покончить… тогда бы я смог жить дальше, я это знаю, Алиса. Но видишь! Это все он сам решил. Сам со всем покончил. Алиса, ведь ты же понимаешь, ты должна понять. У меня все тело горит, горит, понимаешь!
57. Левая почка весит 131 г. Правая почка прострелена слева направо. Большое кратерообразное отверстие с кровотечением в верхней доле, размером примерно с мяч для гольфа.
Она ничего не сказала.
Только посмотрела на мужа, а потом отвернулась и вышла. Эдвард Финниган остался стоять посреди комнаты. Он слышал, как она закрыла дверь в их общую спальню.
Он прислушался к тишине, заметил, что на улице поднялся ветер, ветка тихонько била в стекло. Он подошел и вгляделся в темноту. Маркусвилл спал, и еще долго будет спать, до рассвета оставалось три часа.
Когда наступило время обеда, Эверт Гренс вызвал по телефону такси и поспешно прошел по коридору полицейского управления. Он опаздывал, чего терпеть не мог; она уже ждет, сидит там и верит, что он вот-вот придет, ее принарядили, причесали, как обычно, помогли надеть одно из ее голубых платьев. Он попросил шофера — невысокого худого мужчину, очень смешливого и всю дорогу рассказывавшего про Иран, откуда был родом, — о том, как там красиво, как он там жил и как уже никогда больше не будет жить, — после того как они не торопясь проехали несколько кварталов Кунгсхольмена, Гренс все же попросил его ехать быстрее, показал свое удостоверение и объяснил, что это полицейское задание.
Четырнадцать минут по городу, сто десять километров в час на мосту в Лидингё.
Гренс велел остановиться в стороне от главного корпуса, хотел чуть-чуть пройтись. Ему необходимо было собраться с мыслями. Она ведь все равно уже ждет.
Он был очень сильно избит. Да, надо сначала разобраться с тем типом, что бормотал по-фински. Из уха текла кровь. Полдня прошло, а Гренс все никак не мог забыть лежавшего на полицейской кушетке человека. Разные глаза: один зрачок маленький, другой увеличен.