Взяв книгу, я иду, чтобы сесть и почитать, когда замечаю Дарью с развернутой газетой.
— Тут о тебе написали, — произносит она, поднимая глаза. — После нескольких лет сестра Солнечной девочки приезжает навестить ее в учреждении. Хочешь почитать?
Я кидаю на нее взгляд, ясно показывающий мое мнение по поводу вопроса, иду и сажусь в кресло в стороне.
— Тебя ведь проверяли по седьмому параграфу, — произносит Дарья после паузы. — Неужели не нашли никаких отклонений?
Не удостоив ее ответом, я утыкаюсь в книгу. Пытаюсь читать, но не могу сосредоточиться.
Мой адвокат Лукас Франке объяснил мне, что цель обследования — выяснить, нужна ли полномасштабная психиатрическая экспертиза.
— В этом случае тебя приговорят к лечению, — сказал он. — В смысле — если сочтут виновной.
Беседа с психиатром из Судебно-психиатрического управления заняла не больше часа. За это время я успела рассказать обо всем. От детства, Семьи и подружек до взрослой жизни. Об учебе на музыкального педагога, о работе и отношениях с коллегами, о друзьях и личной жизни. Само собой, он спрашивал о состоянии моего психического здоровья. Случались ли у меня приступы страха или депрессии. Возникали ли у меня галлюцинации или иные переживания, никак не связанные с реальностью. Такого со мной не бывало. Судя по выписке из моей медицинской карты, я никогда не обращалась за психиатрической помощью. В заключении для суда было написано, что психиатр не подозревает у меня серьезных психических нарушений — ни в момент совершения преступления, ни в момент обследования.
— То, что ты так и не призналась в содеянном, свидетельствует о том, что у тебя либо пограничное, либо нарциссическое расстройство личности, — упорствует Дарья, и слышно, какое удовольствие ей все это доставляет. — В статье про это написано. Может быть, тебе стоит почитать? Весьма интересно.
Я продолжаю сидеть, уставившись в книгу, в надежде, что ей надоест. Но она не успокаивается.
— Тебе уже удалось убедить Королеву в своей невиновности?
Подняв голову, я встречаюсь глазами с Дарьей.
— Что я тебе сделала? — спрашиваю я. — Похоже, ты очень на меня сердита.
Она отбрасывает газету:
— Ты такая милая и добрая, пока другой не начнет сомневаться в какой-нибудь мельчайшей детали твоего рассказа, тут ты настраиваешь себя против человека и становишься сущей злыдней. Хотя другой относился к тебе по-человечески.
— Мне очень жаль, если я вызвала у тебя разочарование, — отвечаю я. — Но что тебе на самом деле известно обо мне? Что заставляет тебя думать, что ты меня знаешь?
— Я знаю, что ты лжешь. Если человек невиновен, он не пытается смыть с себя кровь. На все, что говорит против тебя, у тебя тут же находятся объяснения. Подозреваю, что и с ножом то же самое.
— С ножом? — переспрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, что имеет в виду Дарья. Однако мне непонятно, почему она обвиняет меня.
— Всего за несколько дней до убийства ты купила нож, которым потом убили твоего мужа.
— Об этом тоже написано в газете? — спрашиваю я. — Может быть, не стоит верить всему, что там пишут?
Поднявшись, я ухожу прочь.
То, что я купила нож — истинная правда. Прокурор сказала, что это произошло в четверг перед тем, как умер Симон — наверняка так и было. Всю жизнь мне трудно после вспомнить, где я была и что делала. Во время суда она показала запись с камеры наблюдения из торгового центра «NK», и я увидела, как женщина, очень похожая на меня, бродит от одного бутика к другому. Она всячески подчеркивала, как я ходила и рассматривала одежду, казалась такой беспечной. Но почему бы мне и не быть беспечной? У меня не было дурных помыслов, за моим посещением универмага не скрывалось никаких темных мотивов.
Я всегда любила погулять в «NK». Часто отправлялась туда, изучая и модные бутики, и отделы товаров для дома, а потом садилась в кафе, заказав себе кофе с шоколадным бисквитом. Выяснить это не составляло труда.
На записи показано, как я бродила по верхним этажам, а потом спустилась в магазин товаров для кухни в цокольном этаже.
Там было множество ножей на выбор, по самым разным ценам. Я не знала, какой взять, понимала только, что для дачи пора купить новый. Тот, которым мама всегда чистила рыбу, куда-то задевался, а я собиралась пригласить Алекса на рыбалку. Некоторое время я бродила по магазину, читая описания, сравнивая цены, но потом поняла, что все это совершенно не играет роли — лишь бы нож был острый.
Задним числом, зная, что именно этот нож был использован для убийства Симона, легко было увидеть все совсем в ином свете. На суде продавец сказал, что запомнил меня, поскольку я изучала ножи гораздо более тщательно, чем обычно делают покупатели. А когда я расплачивалась, то уточнила, действительно ли лезвие достаточно острое и оставляет точный разрез, о чем я совершенно не помню. Интересно, я действительно так сказала или же он специально все драматизировал для эффектности?
По поводу этого ножа Тони Будин и Юхан Фошель не раз наседали на меня во время допросов. У них была версия, что я специально купила нож, собираясь отомстить Симону, и поэтому пригласила его на вечеринку. А улики, похоже, подтверждали ее.
Из-за того, что некоторые повседневные, совершенно заурядные события приобрели подозрительный оттенок, прокурор утверждала, что у меня были не только мотивы, но и намерение. Я заранее спланировала убийство собственного мужа.
Два дня беспрерывно шел дождь, газоны превратились в грязное месиво. Начавшись как снег с дождем, он перешел в настоящий ливень, плотный туман укутал нас, мир стал бело-серым. Дорога за пределами территории не видна, даже стена и колючая проволока, защищающая общественность от нас, растаяли в молочно-белом тумане. По пути в столовую мы шлепаем по лужам, стоим у дверей, как заблудшая скотина, с нетерпением ожидая, когда же нас впустят внутрь. Воздух вибрирует от раздражения, и Мег говорит в очереди — дескать, такое чувство, что у всех одновременно ПМС. Сама я чувствую себя безумно усталой, но заставляю себя стоять с прямой спиной, хотя более всего мне хочется сжаться и исчезнуть в грязи.
Ем я в полном молчании, глядя прямо перед собой. В моем присутствии большинство отводит глаза, но некоторые не могут не смотреть на мое изуродованное лицо и голову, которую я продолжаю брить. Двадцать минут мы сидим за столом, потом раздается сигнал — большинство встает и направляется к стойке. Я беру поднос, сгребаю объедки, ставлю стакан в синий пластмассовый ящик, тарелку — на подставку. На выходе меня досматривают — охранник проводит металлоискателем по всему моему телу и, когда тот ничего не показывает, отпускает идти дальше. Мы строимся рядами, нас проводят через запертые двери, мы спешим под дождем через двор в корпуса, где нам предстоит провести остаток дня.
Вернувшись в камеру, я провожу полотенцем по черепу, потом ложусь на кровать и обдумываю визит Микаэлы.
Похоже, она считает, что мне следовало приложить больше усилий, чтобы меня оправдали. Если я действительно невиновна, то должна была бороться. Ей трудно понять или, вернее, признать, что я ничего не могла сделать.
И сейчас я ничего не могу изменить, и думать об этом бесполезно, это вызывает беспробудную тоску. Ты можешь изложить во время допроса свою версию и надеяться, что тебя воспримут всерьез. Но потом все будет зависеть от показаний других, расследования полицейских и того, какую версию они решат прорабатывать, какие доказательства представят и как их истолкует суд. Если ты осужден, значит, виновен. А когда наказание приводится в исполнение, уже не играет роли, протестуешь ты или нет.
Для того, чтобы снова открыть дело, требуются принципиально новые доказательства, и вряд ли кто-нибудь будет интересоваться тобой и твоим делом настолько, чтобы годами работать над их поиском. Отправная точка — что решение суда верно исходит из обвинения и тех доказательств, которые положены в его основу.
Мой адвокат все мне подробно объяснил, когда мы подали апелляцию в апелляционный суд, и я промучилась еще несколько месяцев в изоляторе, а потом пережила еще один суд, в результате которого был подтвержден все тот же приговор — пожизненное заключение. Со мной случился нервный срыв, когда я поняла, что все дороги перекрыты. Навсегда.
Но моя сестра этого не понимает. Поскольку я так долго сижу в тюрьме и не протестую, она считает, что это может означать только одно: я осознала свою вину, хотя и отказываюсь ее признавать. Доказательства более чем убедительные, да и не могут в Швеции сидеть в тюрьме невинные люди.
Как шутя сказала Дарья много лет назад: «Здесь, и Бнскопсберге, все невиновны».
Я не в состоянии больше с ней встречаться. Не в состоянии опять сталкиваться с обвинениями — ни от нее, ни от Микаэлы.
Никто другой не потратил столько времени на размышления о том, что я могу сделать в своем положении. В первые годы я пыталась разгадать, кто же мог находиться в гостевом домике в ту ночь, и рассматривала одного за другим всех участников вечеринки. Микаэлу, Алекса, Тесс, всех остальных.
Ни у кого не было мотива, у каждого имелось алиби. У всех, кроме меня. У меня же был мотив — и не было алиби.
Однако я проводила каждую свободную минуту в попытках найти ответ и чуть не лишилась рассудка. Потому что не нашла. Ничего не могла изменить, сколько ни ломала голову. Тем не менее, я снова предаюсь этому бесполезному занятию.
Наступил март, ощущается приближение весны. По крайней мере, мне хочется в это верить, хотя наверняка еще выпадет снег, прежде чем зима разомкнет свою холодную хватку. Во время прогулки пригревает солнце, с крыш капает, а крокусы, посаженные теми, кто изучает садово-парковое дело, распустились на грядках желтыми и лиловыми цветами. В такое время года мне хочется, чтобы нам разрешили бывать на воздухе больше, чем час в день.
К Адриане приезжал Якоб, который навещает ее нечасто, и во второй половине дня она просит меня зайти к ней в камеру. Когда я стучусь и захожу, она вставляет в рот трубочку и ду