— Номер ваших апартаментов 337, прямо по коридору, сэр, — сообщил он. — Доброй ночи.
Лангли пошел впереди. Когда дверь по его команде открылась, перед ним предстали четыре небольшие комнаты, достаточно комфортные, но без особой роскоши. Там находился бытовой робот — совершенно очевидно, его новое положение не предполагало живых рабов.
За исключением…
Он повернулся лицом к Марин и, стоя, около минуты рассматривал ее. Девушка твердо встретила его взгляд, она была бледна, а глаза ее потемнели. Он подумал, что это бесцветное создание отнюдь не Пегги.
Горечь и ярость тошнотой поднялись у него в горле. Все кончено. С'est fini. Здесь конец саги. Он пытался, но все его надежды рухнули, и причиной всему этому именно она.
— Убирайся, — сказал он.
Она прикрыла рот рукой, как если бы он ее ударил, но не произнесла ни слова.
— Ты меня слышала? — Он прошелся по полу — тот еле заметно пружинил, как если бы был сделан из резины — и уставился в окно.
— Я дарую тебе свободу. Теперь ты не рабыня. Понятно? Она все еще не отвечала.
— Необходимы какие-то формальности? — спросил он.
Она рассказала. Голос ее был безжизненным. Он набрал номер отдела регистрации и продиктовал, что он, такой-то, единственный владелец крепостной рабыни номер такой-то, настоящим распоряжением освобождает ее. Затем он повернулся, но посмотреть в зеленые глаза у него уже не хватило духу.
— Это была не твоя вина, — сказал он глухо. В висках у него стучало, колени дрожали. — Никто не виноват, все мы бедные маленькие жертвы обстоятельств, и в этом плане с меня довольно. Безусловно, ты была всего лишь беспомощным орудием, я тебя не виню. Тем не менее, дальше терпеть тебя рядом я не смогу. Слишком много неудач воплотилось в тебе. Ты должна уйти.
— Я сожалею, — прошептала она.
— Я тоже, — неискренне сказал он. — Иди, уходи, живи как-нибудь сама.
Подчиняясь почти бессознательному импульсу, он отстегнул кошелек и бросил его ей.
— Вот. Здесь весьма приличная сумма. Возьми деньги — используй их на устройство своей жизни.
Она посмотрела на него в замешательстве, но вскоре оно прошло.
— До свидания, — попрощалась она. Когда она выходила из двери, ее спина была неестественной прямой.
И только гораздо позже он обнаружил, что Марин оставила кошелек лежать там, где он упал.
17
День, еще день и еще один день… Вот так и проходит жизнь.
Люди в университете были приятными и мягкими, у них были степенные, но без формальностей, манеры, а с человеком из прошлого они вели себя особенно тактично. Лангли вспомнил собственные университетские годы — некоторое время он учился в аспирантуре и насмотрелся на факультетскую жизнь. Здесь не было никаких слушков, маленьких интриг и лицемерных чаевничаний, к которым в свою университетскую бытность он привык; но не было здесь и никакого духа нетерпения и жажды интеллектуального приключения. Все было известно, все поставлено и рассортировано по полочкам, оставалось лишь уточнить детали. Там, в двадцать первом веке, тезис мэтра о запятых в произведениях Шекспира стал бы поводом для шуток и сомнений. Сегодня что-то подобное было бы воспринято просто как непреложный факт.
Библиотека была потрясающей и поражала воображение: миллиарды томов, занесенных в магнитную память, любой из них можно мгновенно найти и сделать копию нажатием нескольких кнопок. Роботы могли их даже прочитать за вас и написать реферат; а если бы вы захотели, то они сделали бы заключения и выводы; логические построения без всяких признаков воображения или сомнений. Профессора — их называли титулом, приблизительно означавшим «хранитель знаний», — в основном происходили из простолюдинов, мелкие аристократы без права иметь потомство, которые прошли специальные тесты. Правила их ордена строго запрещали какие-либо занятия политикой. Лишь немногие студенты — наивные или искренне идущие в науку юноши — собирались, в свою очередь, стать профессорами. Сыновья министров от частных репетиторов переходили в спецакадемии. Университет являл собой умирающий осколок прежних времен, и его не закрывали лишь потому, что так не приказал «Технон».
Тем не менее Лангли это общество седеющих, одетых в коричневые мантии людей вполне устраивало. Особенно ему импонировал один историк, маленький иссохший человечек с большой лысой головой по имени Джант Мардос, с ним он даже подружился. Старик обладал огромной эрудицией и занятными, весьма саркастичными взглядами на окружающее. Обычно они вели многочасовые беседы, которые записывались на магнитофон, чтобы потом оценивать сказанное.
Лангли занимался разбором бесед по ночам, когда ему становилось особенно худо и тоскливо.
— …Современная ситуация, конечно же, неизбежна, — слышался голос Мардоса. — Чтобы общество не застывало, оно должно постоянно обновляться, как это происходило у вас; но рано или поздно наступает момент, когда дальнейшее обновление становится невыгодным, и стагнация наступает в любом случае. Например, для выживания человечества было необходимо объединение Земли, но со временем объединение привело к уничтожению культурных различий и соперничества, которые в то время во многом определяли прогресс.
— И все же мне кажется, вы еще можете осуществлять какие-то изменения, — промолвил космонавт. — По крайней мере политические.
— Какого сорта? Вы должны отлично понимать, что «Технон» — лучшее из устройств, выполняющих функции правительства. Если бы мы его сломали, то вернулись бы вновь к коррупции, некомпетентности и междоусобицам. Все это у нас, конечно, есть, но не играет большой роли, поскольку политикой заправляет машина, которая способна делать это, которая неподкупна и бессмертна.
— И все же почему не дать шанс простолюдинам? С какой стати они должны проводить свою жизнь на нижних уровнях?
Мардос приподнял брови.
— Мой дорогой романтичный друг, а что же еще им делать!? Вы думаете, они подходят для того, чтобы разделить бремя управления? Средний коэффициент интеллектуальности простолюдина — около 90, а у среднего министра он близок к 150. — Историк аккуратно сложил руки кончиками пальцев. — Наверняка, автоматизировав все процессы, можно сделать так, чтобы каждый житель Солнечной системы оставил работу, все его нужды удовлетворялись бы бесплатно. Но чем тогда займется ваш простолюдин с КИ 90? Игрой в шахматы или созданием эпических произведений?
Даже при существующем положении вещей министрам явно недостает рабочих мест. Вот почему вы видите среди них так много прожигателей жизни и так много политиканства.
Давайте признаемся, в изученной Вселенной Человек исчерпал возможности собственной культуры. В конце концов, нельзя ожидать, что они бесконечны. Существует лишь множество форм, которые вы можете придать куску мрамора; как только скульпторы создадут лучшие из них, последователи встают перед выбором между скучной имитацией и чистейшей воды экспериментаторством. То же самое касается любого вида искусства, науки и изменений в человеческих взаимоотношениях. Что касается политики, то сегодняшняя наша цивилизация, может быть, и закостенела, но зато она стабильна, а большинство жителей будет вполне удовлетворено, чтобы так и оставалось. Для обычного человека нестабильность, перемены означают войну, беспорядки, неуверенность, нищету и смерть.
Лангли покачал головой.
— Вселенная необозрима, — возразил он. — Где-то там мы всегда можем обнаружить что-то такое, что позволит начать нам заново.
— Вы думаете о потерянных колониях? — фыркнул Мардос. — О них написаны горы романтической чуши. На самом же деле это были всего лишь те, кто не смог чего-то достичь здесь и попытался вбежать. Сомневаюсь, что у них дела идут лучше.
— Вы слишком далеки от собственного периода колонизации, — сказал Лангли. — А вот в мое время мы были все еще очень близки к своему. Я так понимаю, что прогресс, свежий взгляд на жизнь, новые начинания в большинстве своем связаны с этим фактором.
— Вот как? — Мардос навострил уши. — И каковы основания?
— О… вся известная мне история. Возьмем Исландию — у меня был оттуда приятель, который мне все объяснял. Первые колонисты были большими людьми, даже своего рода царьками, которых выкинули из Норвегии, когда страна объединилась, а они не хотели кому-либо подчиняться. Они основали что-то вроде республики, чуть ли не впервые со времен античной Греции. Они создали один из лучших эпосов в мире, осуществили удачные попытки колонизировать Гренландию и Америку.
Затем собственно американцы — мой народ. Часть из них были религиозными раскольниками, которые не могли ужиться с церковью у себя дома; некоторые — ссыльными преступниками. Более поздние иммигранты состояли из обнищавших бродяг и нескольких либералов, которым не нравилось то, что происходило в Европе. Однако это сборище мятежников и простолюдинов освоило полконтинента, дало жизнь первому по-настоящему республиканскому правительству, возглавило парад индустриализации и развития технологий и захватило лидерство в международных делах… Нет, подождите, не захватило и в действительности никогда этого не хотело, просто на них возложили эту миссию, ибо никто другой не мог удержать в руках столь горячую картофелину.
Потом пришло время ранних поселений на других планетах, которые я видел собственными глазами. Их обитатели не были в прямом смысле изгнанниками. Да, их расселяли, но колонии состояли из тех, кто наилучшим образом подходил для новой окружающей среды и кто был бы весьма несчастлив, если бы его отослали обратно на Землю. Их средний интеллектуальный уровень был просто ужасным.
— Должно быть, вы правы, — задумчиво произнес Мардос. — Возможно, некоторые из потерянных колоний и нашли путь лучше нашего. Например, если улетает корабль, полный людей по-настоящему большого калибра, никаким идиотам не под силу сбить их с намеченного пути…
— А большинство мятежников — как раз люди именно такого калибра, — вставил Лангли. — Они не стали бы мятежниками, если были бы достаточно бессло