— Что с тобой случилось? — спросил он, хватая меня за плечи и прислоняя к стене.
Я засмеялась. Ничего не могла с собой поделать; смех просто вырывался изо рта. Как можно ответить на этот вопрос? С чего начать?
Ной отвернулся с напряженной челюстью.
— Кто сделал это с ней? — Он сосредоточился на Джуде и спросил отца сухим тоном: — Почему он здесь?
Дэвид достал папку из своей сумки.
— Я уже сказал, что нуждаюсь в твоей помощи с ней, — мне захотелось плюнуть ему в лицо. — Именно поэтому.
Он выложил несколько листов. О нет, не листов. Картинок. Фотографий. Цветных. Весьма красочных.
— Вэйн Флауерс, сорок семь лет. Мара перерезала ему глотку и забрала его глаз в качестве трофея.
Лицо Ноя ничего не выражало, его глаза оставались бесстрастными.
— Дебора Сьюзан Кэллс, сорок два, умерла от множества ножевых ранений, нанесенных Марой при помощи скальпеля. Роберт Эрнст, пятьдесят три, отец двоих детей. Его она тоже убила скальпелем. Полиция едва опознала его, гниющего в гостинице рифа.
Ной не повернулся ко мне за подтверждением, зато взял фотографию доктора Кэллс со стола. Затем посмотрел на отца.
— Вы знакомы? Ты в курсе, что она делала с Марой? И со мной?
Тут я поняла, как же мало Ной знал. Это пугало.
— Да, — ответил Дэвид.
«Ведь он ее и нанял», — хотелось мне крикнуть. Жаль, что я не могла встать, схватить Ноя за футболку и заставить меня выслушать, понять ситуацию. Но наркотики, которыми накачал меня Дэвид, не позволяли мне такой роскоши.
— Ты знаешь обо… мне? — сурово поинтересовался парень.
— Твоя мать долго это скрывала, но я узнал правду после ее смерти. Поэтому нас с ней и выбрали.
— Для чего?
— Чтобы стать твоими родителями.
Он закрыл и открыл глаза, его лицо отобразило едва сдерживаемую ярость.
— Мужчина, которого вы зовете Лукуми и которого я знал как Ленарда, манипулировал твоей матерью. Он завербовал ее, а затем познакомил нас, чтобы мы могли плодиться. Ной, твое рождение было тщательно спланировано. Разработано.
Тот практически излучал гнев.
— Зачем?
— Чтобы стать спасителем, — ответил Дэвид, глядя на сына, как на величайшее из своих разочарований. — Чтобы победить дракона. А ты взял и влюбился в него.
53
НОЙ
Может, папа обезумел от потери любимой? Или от постоянного разочарования в сыне? Вряд ли я когда-нибудь узнаю ответ.
— Я слышал, за последнее столетие сильно развилась электрошоковая терапия, — говорю я ему. Мою подколку пропустили мимо ушей.
— Ной, все, что я хотел для тебя — чего хотят большинство родителей для своих отпрысков, — это здоровья и нормальной жизни. Но, частично, я — причина, по которой ты этого лишен. Мы с твоей мамой непроявившиеся носители первоначального гена, который делает тебя ненормальным.
Я чуть ли не смеюсь в ответ на его слова.
— Ладно. Хорошо. Как давно ты знаешь?
— Твоя мать оставила письма и документы, — сухо говорит он. — Я не верил им, пока тебе не исполнилось восемь.
Я пытаюсь вспомнить, что тогда произошло, но даже не догадываюсь, на что он намекает.
— Ты забрался на комод, пока твоя няня была в ванной, и спрыгнул с него. Разбил себе голову. — На его морщинистом лице появляется мимолетная улыбка, и в это мгновение я вспоминаю свою старую спальню с высокими деревянными потолками. Пол был сделан по образцу. Я залез на комод, чтобы лучше его рассмотреть, и тут он начал изменяться, крениться. Мне захотелось прыгнуть. Я попытался.
— Я отвез тебя в больницу, но к моменту нашего прибытия рана почти зажила. Я вызвал частного врача, чтобы тебе сделали магнитно-резонансную томографию и взяли анализ крови — ничто не выдало недавнего ранения. Ты был цел и здоров, — говорит папа с горькой ухмылкой. — Не считая факта, что ты постоянно пытался навредить себе, — добавляет он со злобой в голосе.
Как же хочется ему врезать!
— Перелом ноги в девять лет.
Я спрыгнул с крыши загородного дома в надежде взлететь.
— Укус австралийской гадюки в десять.
Я нашел змею под кипой листьев и решил подержать ее.
— Сломанная рука в двенадцать.
Я поссорился с отцом и ударил кулаком по стене.
— Ожоги в тринадцать.
Я поджег мамин сад, который папа любил больше, чем меня.
— И порезы в пятнадцать.
Когда я решил, что с меня хватит.
— Между тем ты курил, пил, принимал наркотики — в общем, всячески выражал презрение к жизни, которой мы тебя наградили.
Сколько раз я уже это слышал! Скука.
— Психологи и психиатры утверждали, что ты травмирован смертью матери. Тебе было пять — ты был достаточно взрослый, чтобы все запомнить.
Правда.
— Но недостаточно, чтобы поговорить об этом.
Ложь. Никто и не пытался.
— Потому ты злился на мир, на меня, на себя. Твоя мать пожертвовала жизнью, чтобы появился ты, а в отместку ты осквернил ее память. — Слава богу, в папиных глазах отсутствует маниакальный блеск, но, тем не менее, не помню, чтобы я когда-либо видел его таким злым. Как ни странно, это захватывающее зрелище.
Кажется, это наш самый долгий разговор.
Он умолкает, чтобы взять себя в руки, и достает платок из кармана. Ради всего святого! Вытирает уголки губ.
— Я не мог смотреть на вещи Наоми после ее смерти. Да и на тебя тоже, вы настолько похожи! Но, со временем, я смог себя перебороть. Она написала о том, что сделала, кто ты такой, кем должен стать. Неудивительно, что старания докторов и психиатров были тщетными. — Качает головой в отвращении. — Они не могли понять твоих странностей. Поэтому я нанял Дебору Кэллс.
Пока отец признается в участии в заговоре, испортившем жизнь моей любимой девушки и, соответственно, мою, я пытаюсь испытать глубокое чувство стыда. Может, праведного гнева. Шок, отвращение, ярость — что угодно из этого бы подошло.
Что он нанял Кэллс, дабы та ставила эксперименты на Маре и остальных, что он позволил Джуду пытать ее — в это я мог поверить, как бы ужасно и безумно это ни звучало. Если дело принесет хоть какую-то пользу, отец обязательно за него ухватится. Это логично. Должен признать, участие в этом Лукуми тоже привносит свою изюминку.
Но все эти «драконы», «спасители»? Полный бред. Папа помешался.
Тем не менее, выглядит он абсолютно нормально. Особенно стоя рядом с Джудом, который дергается и, по-моему, немного пускает слюну.
Отец подтверждает мои предположения:
— У Деборы были теории, как найти остальных тебе подобных и излечить их. Я заставил ее делать ежемесячные видеоотчеты, чтобы держать меня в курсе, но ничто в них не предвещало, что тебе можно помочь. Пока она не нашла твою Мару.
Меня тошнит от того, что он смеет произносить ее имя.
— Дебора сомневалась, что она — именно та, кто нам нужен. В Провиденсе ей казалось, что этим человеком является ее старший брат. Но, после какой-то вечеринки в честь дня рождения, приемная дочь убедила ее, что нам нужна именно Мара. В качестве плацдарма была выбрана психлечебница. Мы надеялись, что страх от проведения там ночи спровоцирует ее проявление. И это сработало.
До меня плавно доходит, о чем он толкует. Приемная дочь — это Клэр, сестра Джуда. Психлечебница — место, где Джуд чуть не изнасиловал Мару. Отец рассказывает, как он все подстроил и спланировал. Мое потрясение сменяется отвращением. Не знаю, как я до сих пор сдерживаюсь.
— В итоге, Мара дала мне столько же информации о тебе, сколько ты мне о ней. Может, даже больше. Я понятия не имел, как работают твои способности. Как ты слышал, что ты видел. Но это все вопрос гордости. Если и есть способ приостановить аномалию, мы его не нашли. Возможно, ты ключ к разгадке, Ной, но мы никогда этого не узнаем, если она будет жить. Ты не можешь держаться от нее подальше, а она — бороться со своей сущностью.
Не терпится услышать его ответ.
— О какой сущности речь?
— Каждое поколение кто-то из зараженного рода развивает способность, которая параллельна архетипу…
Твою мать! Пора прикрывать эту лавочку…
Папа улыбается, словно читает мои мысли.
— Мой дорогой скептик. Я тоже таким был. Но, скажи, ты никогда не задумывался, почему она не может пожелать чего-то хорошего?
Его слова заставляют меня подавиться саркастичными комментариями, готовыми сорваться с моего языка. Я вспоминаю, что уже размышлял над этим, и писал на эту тему в дневнике, который вел для Мары.
«Моя версия: Мара может манипулировать событиями, как я — клетками. Понятия не имею, каким образом мы это делаем, но тем не менее.
Я пытаюсь заставить ее представить что-то приятное, но пока она концентрируется — звук не меняется. Может, ее способности связаны с желаниями? Разве она не жаждет чего-то хорошего?»
— Она — воплощение архетипа Тени — разрушительного, приносящего вред себе и окружающим. Мара воплощает фрейдистский инстинкт смерти.
— Как драматично. — Я оглядываюсь на нее, но девушка отказывается встретиться со мной взглядом.
— Мара может исполнять свои желания, — продолжает отец, — они станут явью. Но природа ее болезни такова, что она никогда не создаст ничего доброго.
Даже если это правда, мне совершенно наплевать. Так было всегда. Но я наблюдаю за реакцией Мары на его бессмысленные слова — «носитель», «аномалия», «проявление» и тому подобное. Их значение мне абсолютно безразлично, но не ей. Я не вижу ни намека на страх или ненависть в ее глазах — иначе нас бы здесь уже не было. Нет, в них читается нечто другое. Понимание.
— Ной, как бы ты ни сопротивлялся этой мысли, но ты воплощение Спасителя — Героя! Тебе не нужно учиться, чтобы быть в чем-то хорошим. Ты и так лучший. Твои теломеры не прекращают репликацию. Если тебя не убьют, возможно, ты будешь жить вечно. У тебя дар, Ной.
Я его не хочу.
— Но если Мара полностью проявится, и ты окажешься рядом с ней, твоя сила иссякнет. Ты станешь уязвимым. Слабым. Она не может противостоять своему влиянию на тебя. Мара — твоя слабость, а ты — ее.