Жестокое возрождение
Конечно, наиболее приятным и конструктивным развитием событий было бы изживание системного кризиса в результате перехода власти к организованной, внутренне отмобилизованной, относительно цивилизованной и интеллектуальной политической оппозиции – если не партии, то достаточно широкой группе, которая, подхватив власть из грязи, немедленно начала бы реализовывать правильную социальную и экономическую политику, за считаные месяцы стабилизировав ситуацию, а затем перейдя к комплексной модернизации страны.
Образец перед глазами: правительство Примакова – Маслюкова, которое «без шума и пыли» стабилизировало страну после финансовой и идеологической катастрофы августа 1998 года и обеспечило устойчивый восстановительный рост до всякого увеличения мировых цен на нефть (характерно, что Ельцин и «семья» избавились от этого правительства сразу же, как только наметилось удорожание нефти; это, конечно, не единственная и даже не главная, но тем не менее существенная причина).
Однако с того времени страна прошла значительный путь разложения. Кроме того, группа добросовестных здравомыслящих управленцев, унаследованная от прошлой эпохи, достаточна для преодоления социально-экономического шока, но не для комплексной модернизации страны – и правительство Примакова – Маслюкова своей судьбой доказало в том числе и это.
Большое количество политических деятелей и «пикейных жилетов» всех мастей вот уже несколько лет старательно эксплуатируют надежды, связанные с переходом власти в руки «готовой» команды «эффективных политиков и специалистов».
К сожалению, в тех относительно немногих случаях, когда подобные мечтания не являются грубыми и циничными спекуляциями, они представляются плодами глубочайшей безграмотности и оторванности от реальной жизни. Нужно быть предельно наивным и ограниченным (либо, напротив, предельно циничным и извращенным) человеком, чтобы в современной России, в условиях массовой деградации и распада, охвативших едва ли не все стороны жизни общества, хотя бы допускать мысль о возможности такого развития событий.
Ответственной оппозиции как целостной организационной структуры нет и до самого последнего момента не будет, причем далеко не только в силу всеобъемлющего характера общественного кризиса, который, конечно, приведет к смене политической системы, но разрушает именно все общество, включая и саму оппозицию. Весьма важную роль играет и последовательная, кропотливая и скрупулезная работа правящей бюрократии, «пропалывающей» ряды противостоящих ей политических деятелей тщательно и разнообразно, творчески применясь к моменту и конкретным обстоятельствам каждой конкретной личности: «не в кормушку, так в Краснокаменск».
В этих условиях появление дееспособной, органично вызревшей внутри общества эффективной и ответственной политической силы, способной подхватить власть у рассыпающейся от собственной громоздкости «вертикали власти», представляется даже теоретически невозможным.
Конечно, наши знания и тем более прогностические способности ограничены, и мы должны в любой момент помнить классическую формулу Александра Кабакова: «Так не бывает, но как чудо – возможно». Однако чудеса, безусловно, входя в первейшие служебные обязанности каждого ответственного субъекта политики (далеко не только современной российской), никоим образом не имеют никакого отношения к предмету настоящей книги и не могут рассматриваться в ней.
С учетом этого надежды на благоприятное для нашей страны – плавное, конструктивное и гуманное – развитие событий представляются совершенно беспочвенными, а перспективы России – обычными: жестокими и туманными.
Не стоит всерьез верить лакированным пропагандистским сказкам учебников истории о мудрости и гуманности спасителей нашей страны и о всеобщем народном энтузиазме на пути этого спасения. Гуманность спасителей, если она вообще бывала в наличии, умерялась той самой мудростью – порой до полного искоренения, а общество до определенных пороговых моментов вело себя в соответствии с известной максимой «моя хата с краю, ничего не знаю».
Чтобы не тревожить живые в памяти поколений и являющиеся полем жестокой идеологической битвы события последних полутора столетий, обратимся к наиболее схожему с современностью по масштабам и длительностью угрозы страны периоду – Смутному времени начала ХVII века. Учебники истории и в советское время, захлебываясь патокой, рассказывали о том, как охваченные патриотизмом нижегородцы закладывали жен и детей, чтобы собрать средства для финансирования народного ополчения Минина и Пожарского.
Для автора как экономиста хозяйственный смысл и в целом процедура этого акта длительное время оставались глубочайшей хозяйственной загадкой – пока не выяснилось в конце концов, что под этой изящной формулировкой кроется не более и не менее, чем массовый захват в заложники членов семей наиболее обеспеченных жителей города[84] (при этом Минин еще и добился права насильственного изъятия ценностей). Лишь под прямой угрозой своим женам и детям эти жители соглашались выделять средства, необходимые для финансирования ополчения!
Негодование в отношении имущих, не желавших давать деньги на спасение Родины (правда, это объяснимо – хаос продолжался уже долго, а сама попытка Минина выглядела поначалу наивной и обреченной на поражение), понятно и вполне естественно, однако значительно более важно иное – полное оправдание и в общественном сознании, и в российском праве насильственных действий Минина.
Эта причина вызвана не иезуитским «цель оправдывает средства», но ключевой особенностью российского общественного сознания, сохранившейся и последовательно игнорируемой и по сей день: в отличие от общественного сознания Запада, наше носит не «договорной», а мировоззренческий характер.
Человек Запада воспринимает людей по отдельности, и общество – система договоров между ними (остаточно вспомнить о ключевом понятии «общественный договор»). Россиянин же в силу понятных историко-географических причин воспринимает свое общество как целое, как единую семью, члены которой вне зависимости от своего желания, по факту рождения и совместной жизни обладают в отношении друг друга и своей семьи (страны) в целом неотъемлемыми и неотменимыми правами и обязанностями, которые носят первичный характер.
И любое право, любые законы, любой суд действительны только до тех пор, пока они подтверждают и укрепляют эти врожденные права и обязанности. Если же им не посчастливится вступить с врожденными ощущениями этих прав и обязанностей в противоречие, они утрачивают легитимность, перестают восприниматься людьми как что-то действительно существующее и в конечном счете рассеиваются как дым.
Сознание Запада – формально-юридическое, сознание России связано с прямой службой интересам общества. Поэтому то, что по формально имплантированному в наше общество западному закону является тягчайшим уголовным преступлением – захватом заложников (и, в отношении партизан, террористической деятельностью), для России является актом высшего патриотизма.
И пока наше общество не научилось выражать это подразумеваемое «народное», «общественное право» на языке формального западного права, ситуация с противоречием формального закона и общественного правосознания, «закона» и «справедливости», «истины» и «правды» остается глубоко трагической для человека, воспринявшего западные ценности и «правила игры» (хотя бы в ходе коммерческой деятельности). Ведь в критической ситуации западное право вступает в непримиримое, лобовое противоречие с российским правосознанием, выражающим глубинные общественные интересы и ценности в наиболее прямой, откровенной и потому надежной форме.
В результате столкнувшемуся с этим противоречием носителю западных подходов (и тем более западных ценностей) приходится либо жертвовать собой и своими ценностями (становясь вдобавок врагом или, по крайней мере, «отверженным» для «мирового сообщества», то есть Запада), либо становиться предателем своей Родины, своего народа.
И это не преувеличение, а реальная трагедия большого количества людей, уже оказывавшихся перед этим выбором.
400 лет назад дело было сделано, и сделано правильно.
Россия стоит до сих пор, несмотря на всех Николаев II, Гитлеров и реформаторов, не говоря уже о Ельциных с Путиными, – и памятник «гражданину Минину и князю Пожарскому» на Красной площади стоит, как Россия, по праву и стоять будет.
И в ближайшие годы, как бы страшно и тоскливо нам бы от этого ни становилось, Россию будут спасать (а скорее всего – мы сами и будем спасать, не отвертимся, Земля круглая, и деваться все равно некуда) так, как спасали всегда – не лучше, но и не хуже, используя не те методы, которые приятны, моральны или хотя бы поддаются оправданию в устах последующих историков и «мирового сообщества» (совершенно заинтересованного, кстати, в укреплении нашей страны и превращении ее в значимого конкурента), а те, которые работают и обеспечивают спасение России в конкретных критических обстоятельствах.
Для людей с разорванным между Западом и своей Родиной сознанием цель, конечно, не оправдывает средства, и победителей судят, – по крайней мере, в Южной Корее.[85]
Но Родина, особенно наша, такова, что в случае восприятия чужих ценностей, пусть даже неосознанного и неизбежного в силу профессиональной деятельности, платить за нее приходится в том числе и своей совестью, и – для верующих людей – спасением души.
И тщетны, хоть и понятны, и естественны надежды каждого, что именно его чаша сия минует.
Слаб человек, пока не навалится на него история и не потребует его всего, с потрохами и совестью, а от истории, как известно, не спрячешься – ни под диван, ни в эмиграцию.
Мы преодолеем и справимся. А какой ценой – это уж наше дело.
Именно из этой цены, в частности, растет и расти будет великая русская литература.
Кому нужна Россия?
Несмотря на многочисленные недостатки и проблемы современного российского общества, несмотря на его разложение (не говоря уже о разложении его руководителей), оно сделало главный шаг к своему возрождению: осознало собственную самоценность и самодостаточность.
Объективно оценивая деятельность президента Путина[86] и будучи поэтому его последовательным и, похоже, непримиримым противником, автор не может не отметить, что шаг этот массовым сознанием был сделан именно в симбиозе с этим президентом – в ходе его продвижения к власти (при помощи прежде всего терактов в Москве и начала второй чеченской войны) и первичного укрепления в ней.
Заслугу общества в этом нельзя отделить от заслуги его руководителя, каким бы сомнительным он ни был. Человек и страна, неотделимые друг от друга с момента причащения власти, направляли и поддерживали друг друга на верном пути (разумеется, на протяжении того исключительно короткого промежутка времени, в течение которого он еще оставался в основном верным).
Подъем патриотизма, причем не государственнического, а именно гражданского, что для нашей страны особая ценность, в российском обществе не просто исключительно силен, но и всеобъемлющ: в той или иной форме он охватывает практически все его сколь-нибудь значимые слои и группы. Правящая бюрократия, являющаяся по своим интересам и мотивациям практически полным аналогом компрадорской буржуазии, достаточно хорошо описанной на примере стран Латинской Америки и наиболее развитой части Африки, чутко восприняла доминирующее общественное настроение и быстро мимикрировала к нему, эффективно поставив его на пользу своих сиюминутных корыстных устремлений. (Наиболее ярким проявлением этого стало использование государственнической и патриотической риторики для оправдания и обоснования подавления старой коммерческой олигархии эпохи Ельцина новой, силовой олигархией.)
Знаменательным представляется массовость этой мимикрии. Не одна какая-либо группа, но компрадорская буржуазия буквально всех мастей – от силовой олигархии до либеральных фундаменталистов[87] – подняла его на щит. Патриотизм стал, таким образом, главным, а по сути дела и единственным лозунгом правящей бюрократии.
При этом он остался не более чем лозунгом, пропагандой, элементом стратегической маскировки, прикрывающей обуревающую силовую бюрократию жажду наживы, являющуюся ее главной целью и смыслом существования. Однако лживость патриотических заявлений представителей силовой олигархии обусловлена еще и тем, что в своем стремлении к комфортному потреблению они, за редчайшим исключением, размещают в развитых странах свои критически значимые активы. Это касается не только счетов, имущества и компаний, но и направления туда своих детей на учебу (в том числе длительную), а жен и родителей – на постоянное место жительства, а также стремления проводить там, в максимально комфортных и безопасных условиях, максимально возможное время. В результате преимущественно (и почти исключительная) коммерческая ориентация представителей силовой олигархии объективно обуславливает их зависимость от развитых стран и лишает их возможности отстаивать национальные интересы России в глобальной конкуренции с этими странами точно так же, как и представителей официально проклинаемой ими коммерческой олигархии эпохи Ельцина.
Изначальная лживость современного официального патриотизма не позволит воспользоваться им тем, для кого, если использовать печально известное высказывание Толстого, патриотизм действительно является не убеждением и свойством личности, а не более чем «прибежищем», причем, как правило, «последним».[88]
Однако патриотизм страны, всего российского общества является, в отличие от официальной пропаганды, искренним и глубоко органичным. Практически все социальные слои и группы современной России не просто кровно заинтересованы в сохранении ее целостности, но и, в отличие от периода распада Советского Союза (когда он уже рухнул, а в это еще почти никто не верил) остро осознают угрозу самому существованию нашей страны и ужасаются перспективе ее гибели, считая ее вполне реальной. Это исключительно важно и существенно повышает жизнеспособность общества, так как «предупрежден – значит вооружен».
Конечно, население как политический фактор попросту не существует в условиях всевластия правящей бюрократии в режимах, подобных нынешнему российскому. Однако агония таких режимов, ввергая несчастные захваченные ими страны в жестокий системный кризис, выталкивает их население – пусть сколь угодно обленившееся и даже развращенное – обратно на арену политики, возвращая ему его изначальные вес и значение.
При этом воспоминание о Советском Союзе в силу естественных причин меркнущее, но все еще живое, играет исключительно важную роль, постоянно доказывая и утверждая относительную эффективность и справедливость единства и территориальной целостности государства. Классический пример сегодняшнего отношения к советскому государству по сравнению с нынешним российским дает социологический опрос, проведенный в ноябре 2005 года Аналитическим центром Ю. Левады.
Сравнение отношения россиян к советской и современной российской власти без всякого преувеличения оказалось чудовищным для последней. Граждане России решительно и последовательно характеризуют советскую власть значительно лучше, чем российскую. Баланс позитивных и негативных оценок (из предложенных 22 определений, из которых 11 было позитивными и 11 негативными, надо было выделять 4–5) для советской власти составлял +212/–127, а для нынешней российской +72/–256. Таким образом, количество позитивных оценок советской власти превышает количество негативных на две трети, в то время как для нынешней российской количество негативных оценок превышает количество позитивных в 3,6 раза.
Особенно пикантно, что даже те граждане России, которые считают современный режим лучшей политической системой, чем советская власть или западные демократии, также оценивают советскую власть лучше, чем сегодняшнюю! Баланс позитивных и негативных оценок составляет для советской власти +178/–158 (то есть ее оценка в целом позитивна), а для нынешней российской +135/–228 (то есть количество негативных оценок превышает количество позитивных почти в 1,7 раза!).
Причина этого парадокса, вероятно, в том, что, говоря о предпочтении той или иной политической системы, граждане исходят из своих идеологических представлений, отделенных от повседневной жизни. Сравнивают же советскую власть с российской они на основании своих непосредственных впечатлений (или представлений окружающих, что особенно верно для восприятия молодежью советской власти).
Весьма характерно, что и сторонники западной демократии как политической системы лучше относятся к советской власти, чем к нынешнему режиму. Понятно, что советская власть с точки зрения ценностей западной демократии была «не подарок»: баланс позитивных и негативных оценок составляет для нее +144/–174. Однако это вполне приемлемо на фоне оценок нынешней российской власти, для которой баланс оценок составляет +87/–252. Таким образом, если негативные оценки советской власти носителями западных ценностей превышают позитивные лишь на 20,8 %, то в отношении нынешней российской власти этот разрыв составляет 2,9 раза!
Хуже относятся к современной российской власти только сторонники власти советской. У них баланс оценок составляет +282/–84 для советской власти и +45/–310 для российской. Стоит отметить, что эта категория людей признает недостатки советской власти в два раза более охотно, чем достоинства российской, что свидетельствует как минимум о некоторой объективности: их любовь к Советскому Союзу не совсем слепа.
Наиболее единодушны россияне в характеристике нынешней российской власти.
Еще бы – каждый день перед глазами!
62 % считает ее «криминальной, коррумпированной» (советскую таковой считает лишь 12 %), 42 % – «далекой от народа, чужой» (для советской власти это 10 %), 39 % – «бюрократичной» (это один из двух пунктов, по которому отторжение советской власти – 30 % – приближается к отторжению власти российской), 29 % – «непоследовательной» (9 %), 25 % – «недальновидной» (21 %), 20 % – «слабой, беспомощной» (8 %), 16 % – «незаконной» (3 %), 15 % – «паразитической» (5 %).
Оценки советской власти значительно более сглажены. Наиболее сильное впечатление – «близость к народу, людям» – испытывает 34 % (в отношении российской власти такое мнение разделяет лишь 5 %); в отношении российской власти впечатление такого уровня (то есть набравшее 34 %) было бы лишь четвертым по силе. Это и понятно – как-никак, с момента крушения Советского Союза прошло 15 бурных лет, для каждого из нас наполненных исключительно сильными переживаниями и драматическими событиями.
По 30 % опрошенных считает советскую власть «сильной, прочной» (российскую – 7 %) и «бюрократичной» (российскую – 39 %), 28 % – «законной» (9 %). Для 26 % россиян советская власть – «своя, привычная» (4 %: удивительно, за 15 лет россияне так и не привыкли к нынешней власти!), 24 % – «авторитетная, уважаемая» (7 %), по 21 % – «справедливая» (3 %) и «недальновидная» (25 %).
По 8 наиболее характерным критериям (с изъятием повторного счета по бюрократичности и недальновидности) разрыв в балансе оценок между советской и российской властями еще сильнее: для советской позитивные оценки превышают негативные на две трети (+163/–98), для российской негативные превышают позитивные в 6,7 раза (+37/–248).
При этом все наиболее 8 распространенных оценок нынешней российской власти негативны, а для советской власти негативны лишь 2 оценки, а 6 позитивны.
Принципиально важным является то, что, помимо постепенно тускнеющих живых воспоминаний, крепнет миф о Советском Союзе как своего рода «земле обетованной», Золотом веке человеческой, подлинно гуманистической цивилизации.[89] Несмотря на безумное раздражение и страх, который он вызывает у либеральных фундаменталистов и «демшизы», он играет исключительно важную позитивную роль, не только поддерживая (а часто и созидая) позитивные настроения и ожидания в обществе, но и постоянно дополнительно подкрепляя его убежденность в эффективности и разумности крупных, объединенных государств в противоположность разъединенным и мелким.
Таким образом, население России, будучи внезапно для себя вытолкнуто системным кризисом на авансцену политической жизни, может в критический (а возможно, даже и в «последний») момент резко изменить баланс политических сил, бывший до этого момента исключительно внутриэлитным. Пудовая гиря общественной убежденности и решимости, неожиданно брошенная обществом на шаткие весы политических симуляций, способна, как представляется, обеспечить сохранение целостности страны даже в ситуации, которая на сторонний взгляд, привыкший к бюрократическим способам решения общественных проблем, ничего подобного не предвещала.
Однако и внутри сегодняшних российских элит, за исключением их наиболее близкой к власти и потому наиболее развращенной части, сегодня безусловно преобладают как стремление к сохранению целостности нашей Родины, так и жесткое понимание того, что любое ее разделение и даже любое, кажущееся совершенно незначительным умаление ее территории может привести к ее полному и безвозвратному уничтожению. Как правило, ни в коей мере не симпатизируя правящей бюрократии и искренне не собираясь ее защищать, они тем не менее будут защищать свою страну, весьма мало интересуясь тем, приходится ли им в силу конкретных преходящих исторических обстоятельств делать это в союзе с правящей бюрократией или же в непримиримой борьбе с нею. Более того: уже в настоящее время очевидна значительная потребность в новых общественных лидерах и авторитетах, отстаивающих патриотические ценности против правящей бюрократии и, что особенно важно, выдвигающих позитивную программу, созвучную длительное время доминирующим в обществе и уже достигшим высокой степени конкретизации настроениям и представлениям.
Эту потребность испытывают и элиты, и общество. Однако и помимо нее ключевые социальные группы осознают свою потребность в сохранении территориальной целостности России, исходя не только из чудовищного опыта распада Советского Союза и связанного с этим крахом всех надежд, но и из своих конкретных интересов – как стратегических, так и сиюминутных.
Так, крупный бизнес, относительно самостоятельно участвующий в глобальной конкуренции, уже в полной мере ощутил необходимость если не постоянно опираться на значимое национальное государство, не являющееся марионеткой развитых стран, то, по крайней мере, иметь его за своей спиной в качестве не используемого постоянно и лишь подразумеваемого, но тем не менее безусловного аргумента, важного в отношениях не только с конкурентами, но и с партнерами.
Нынешнее государство не соответствует этому требованию в силу своих политически обусловленных неэффективности и враждебности к российскому бизнесу, однако его оздоровление и модернизация вернут ему способности исполнять свои обязанности перед национальным капиталом. Территориальная же дезинтеграция России слишком очевидно лишит ее возможности вновь создать государство, значимое в глобальной конкуренции, и потому является неприемлемой для связывающего свою судьбу со своей страной крупного капитала. Не следует забывать, что, вопреки распространенным схоластическим представлениям, сохранение национального лица и опора на соответствующее государство является неотъемлемым условием сохранения глобальной конкурентоспособности соответствующих коммерческих структур.
Интересы среднего бизнеса, играющего значительную роль на региональном уровне, еще более очевидны. Сегодня он подрывается, а в ряде отраслей практически уничтожается как произволом правящей бюрократии, так и ужесточением конкуренции со стороны импорта (особенно китайского). При этом у большинства бизнесменов не вызывает сомнений, что и обуздание регионального чиновничества, и защита национальных рынков совершенно не под силу правящей в настоящее время федеральной бюрократии и, соответственно, спасение России должно будет осуществляться им не в союзе, а в жестокой борьбе с этой бюрократией.
Понятно, что такая позиция двойственна – слишком легко и соблазнительно опереться в ней на разного рода сепаратистов. Однако средний бизнес, наученный большим количеством разнообразных примеров, в массе своей хорошо понимает, что победа сепаратизма и распад страны несут ему (за исключением его отдельных представителей, которые могут надеяться непосредственно захватить власть над обломками России) если и не немедленную гибель, то, во всяком случае, длительные «тяжелые времена».
Безусловно, кровно заинтересованы в сохранении целостности России и региональные власти (помимо элит в целом, не говоря уже о населении) большинства регионов, зависящие от финансовой поддержки центра, то есть перераспределения средств 10 наиболее обеспеченных регионов страны.
Не следует забывать и о светской по своему характеру власти регионов, в которых наиболее быстро распространяется радикальный ислам (понятно, в первую очередь это касается «титульно»-мусульманских республик). При всем негативизме отношения к неадекватному федеральному центру руководители этих регионов очень хорошо понимают, что ослабление последнего, не говоря уже о распаде России, поставит их перед кошмарной необходимостью делиться властью (не говоря уже о финансовых потоках) с исламскими пассионариями. А поскольку многие из последних превращены местной разложившейся и склонной к насилию бюрократией в своих кровных врагов, речь идет в ряде случаев о сохранении уже не власти и денег, но самой жизни. При всей несимпатичности подобных союзников их искренняя заинтересованность в сохранении России не вызывает сомнения.
Возрождение через непродолжительный распад
Несмотря на изложенное, центробежные силы в современной России достаточно сильны. В условиях хаоса и утраты управляемости, вызванных системным кризисом, они вполне смогут привести к разделению страны на несколько крупных «кусков». Вероятно, по чисто экономическим причинам обособленными группами регионов, слабо или вообще не подчиняющимися федеральному центру, окажутся Забайкалье и Дальний Восток (вероятнее всего, что с Восточной Сибирью), а также Северный Кавказ.
Ключевым вопросом для сохранения возможности последующей реинтеграции представляется сохранение федерального центра за Татарией и Башкирией. Рассматриваемые обычно исключительно как «мусульманские республики Поволжья», на самом деле они имеют политическое значение прежде всего как центры нефтепереработки, нефтехимии и, главное, – территории, через которые проходят важнейшие магистральные трубопроводы.
Сохранение этих республик в составе России даже в самых критических ситуациях позволит удержать в ее составе и Западную Сибирь (которой просто некуда больше девать свою нефть), и промышленно развитые районы Урала. Усиление же в них сепаратизма создаст реальную угрозу сначала технологического, а затем уже хозяйственного и политического «отсечения» от Центральной России и Урала, и Западной Сибири. Понятно, что при подобном развитии событий шансы на последующее «собирание земель» и реинтеграцию России снижаются самым угрожающим образом, хотя и не до нуля.
Принципиально важно, что описанное усиление сепаратизма может наблюдаться как со стороны заскорузлых элит, находящихся у власти в настоящее время (и имеющих богатейший опыт «разводки» центральных властей еще во времена распада Советского Союза), так и со стороны рвущихся им на смену сравнительно «молодых и голодных» политических и экономических сил.
Механизм противодействия тенденциям сепаратизма в ключевых для будущего России регионах – Татарии и Башкирии – достаточно очевиден. В самом деле, поскольку их самостоятельность создаст неприемлемые трудности для регионов Урала и Западной Сибири, элиты последних являются естественным союзником федерального центра в деле сохранения Татарии и Башкирии в составе России в условиях сколь угодно глубокого системного кризиса. На эти элиты можно и нужно опираться, активизировать и направлять их на удержание этих субъектов Федерации в ее составе, в полной мере используя для этого их весьма значительные (в том числе и неформальные) ресурсы.
Разделение России на несколько крупных региональных блоков при любом последующем развитии событий будет оставаться чудовищной трагедией. Однако до тех пор, пока в этих блоках не сложится самостоятельное управление, контролирующее силовые структуры, финансы, связь и ключевые хозяйственные объекты, распад России будет оставаться обратимым, и не то что последовательные усилия, но даже простая демонстрация новым федеральным центром минимальной разумности и уважения к гражданам страны вернет «временно отпавшие» регионы обратно в состав единого государства.
Разумеется, если в отдельных регионах процессы сепаратизации успеют зайти дальше, чем в основной их массе, интересы нового руководства этими регионами, стремящегося к укреплению собственной власти, объективно войдет в противоречие с общенациональными интересами восстановления целостности страны. В этих условиях никакие сантименты по отношению к людям, ставящим интересы личной власти выше общенациональных общероссийских интересов (если, конечно, такие люди действительно найдутся), не могут быть оправданы. С противниками реинтеграции России, принадлежащими к тем или иным региональным элитам, придется поступать быстро и решительно, так, как положено поступать в чрезвычайных по сути дела ситуациях с изменниками Родины – какими они, строго говоря, и окажутся.
Разумеется, этот подход ни при каких условиях не может распространяться на обычных людей, которые могут под воздействием пропаганды и собственных личных бедствий впасть в добросовестное заблуждение. Человек, не участвующий лично и непосредственно в общественном управлении, оказывает качественно меньшее влияние на общество, чем член его элиты; соответственно, он должен нести и качественно меньшую ответственность перед обществом.
Поэтому после устранения непосредственной опасности, исходящей от разного рода сепаратистских движений, участие в них для обычных членов общества не должно рассматриваться как что-то порочащее ни государством, ни обществом в целом. В конце концов, каждый имеет право на заблуждение, и если это личное заблуждение не нанесло никому вреда (а в отношении людей, не участвующих в общественном управлении, это соответствует действительности хотя бы в силу незначительности их индивидуального влияния), оно не является не только преступлением, но и проступком.
После преодоления угрозы распада России рядовые участники сепаратистских движений, не совершившие уголовных преступлений, могут быть судимы всецело и исключительно только судом собственной совести. Даже моральное осуждение их, учитывая возможные реалии предстоящего нам всем системного кризиса, представляется чрезмерным, а в конечном счете – и неоправданным.
Конечно, разделение России, даже временное, качественно затруднит и заметно отдалит начало ее модернизации. Преодоление этого разделения потребует быстрой и жесткой реакции федерального центра, а также сверхусилия со стороны всего российского общества.
Вместе с тем нельзя исключать возможности того, что именно это разделение вызовет тот шок, который покажет российскому обществу глубину пропасти, на краю которой оно оказалось, и пробудит его к активному, сознательному и самоотверженному историческому творчеству. Тем самым именно оно станет началом возрождения России, ее политической и социально-экономической модернизации.
Конечно, никаких гарантий этого нет, и шансы на распад и окончательную гибель после начала разделения будут более высокими, чем шансы на возрождение.
Однако последние все же останутся, и если мы, не дай бог, окажемся перед лицом начавшегося разделения страны, мы должны будем помнить, что это еще не конец, что ситуация еще не безнадежна и обратима. Оказавшись в ситуации начавшегося распада, ответственные силы общества должны будут не опускать руки, не предаваться отчаянию и не переходить к решению задач личного спасения, но удесятерить свои усилия для того, чтобы показать стране критичность ее положения и, пробудив ее, превратить национальный кризис в катарсис.
Никто и никогда не знал и не знает, где проходит последняя линия обороны России. Поэтому, столкнувшись с угрозой распада, мы должны будем сражаться в каждой точке так, как будто она и есть последняя линия обороны. Только так мы сможем сохранить нашу страну – если, конечно, дело действительно дойдет до начала ее наглядного и очевидного разделения.
Между прочим, восстановление разрушенных связей и реинтеграция – это задача, которую нам предстоит решать практически при любом развитии событий, вне зависимости от того, сохранится ли Россия к моменту формирования в ней ответственной власти в нынешних границах, разделится ли на несколько «кусков» или же, наоборот, прирастет некоторыми новыми территориями.[90]
Экономически и политически Россия не может эффективно участвовать в глобальной конкуренции без в первую очередь Украины, а также Белоруссии, Казахстана и Туркменистана. Более того: без них она даже не может устойчиво развиваться. Поэтому реинтеграция с указанными государствами, которая может быть результатом только политической модернизации России и становления в ней ответственного перед своим обществом государства, в свою очередь, является категорическим условием социально-экономической модернизации России.
При этом наша страна получит необходимую возможность обогатить себя достижениями своих соседей, не мучительно «изобретая велосипед» в каждом отдельно взятом случае, а просто используя то, что уже сделано и доказало свою эффективность.
Вклад Украины понятен: это глубокий демократизм, естественный для народа, по сути дела совершившего восстание. Никакие политтехнологи и медиаманипуляторы просто не успеют за ближайшие годы вытравить это общенародное чувство, – по крайней мере, до той степени, в которой это наблюдается в России. Реинтеграция с Украиной, какие бы усилия ни предпринимали для недопущения ее наши политиканы и коррупционеры, сделает российскому обществу сильнейшую и необходимую для него «прививку демократии» – не формальной, сводящейся к разрушительному заимствованию западных институтов, но подлинной, характеризующейся общей ответственностью за свое будущее и неразрывно связанным с нею глубоким чувством собственного достоинства.
Вклад Белоруссии в общую культурно-управленческую копилку столь же очевиден. Это умение создавать и поддерживать полезный для народа и соответствующий его интересам и устремлениям порядок при некоррумпированных (по крайней мере, относительно сегодняшней России) силовых структурах и государственном управлении в целом. Весьма полезны также наработанные белорусской системой государственного управления навыки эффективного использования на благо общества весьма ограниченных ресурсов, которые, в отличие от российской демократической пропаганды, отнюдь не сводятся к умению «выбивать» из России дешевый газ.
Наконец, Казахстан – едва ли не единственное из постсоветских государств, руководство которого, при всех недостатках, смогло проводить рыночные преобразования, не слепо копируя разрозненные западные образцы, а осмысливая их и приспосабливая к реалиям своей страны. В результате реформы в целом оказались не только не вредны, но даже полезны для экономики и общества. При этом казахстанское руководство проводило последовательную и достаточно успешную политику модернизации правящей элиты, преодоления естественной на первых порах провинциальной ограниченности, вписывания этой элиты в разнообразные процессы современной глобализации без утраты ею не только национального своеобразия, но и патриотизма.
Понятно, что для сегодняшней России не только этот достаточно разнообразный и разносторонний опыт, но даже и сама его принципиальная возможность выглядит чуть ли не как откровением. В сфере модернизации элиты, не говоря уже о социально-экономической сфере, Казахстан настолько обогнал деградирующую Россию, что представляет собой для нее прямой и непосредственный ориентир.
Возрождение через решение конкретных проблем
Дорога в тысячу ли начинается с одного шага.
Дорогу осилит идущий.
После краха движения народников – прежде всего морального, ибо именно это движение, из-за отчаяния, охватившего в конце концов лучших и наиболее искренних его представителей, выродилось в действительно жуткий по тем временам и вбивший клин между государством и разумной частью общества эсеровский террор (а этот-то клин и сделал неизбежной революцию), – да и всех вообще попыток реализации на практике теории «малых дел» поверить в возможность решения каких бы то ни было серьезных российских проблем за счет их последовательного поэтапного решения просто невозможно.
От этого подхода отдает безнадежной европейскостью в самом схоластическом и затхлом, самом вульгарном и примитивном ее понимании.
Однако дело в том, что при масштабе проблем, стоящих перед сегодняшней и тем более завтрашней, бьющейся в агонии системного кризиса России ни о каких «малых» делах, да еще и растянутых во времени, просто не может быть и речи!
Сегодня бессмысленно спорить с упертыми западниками о наличии у России «своего пути» даже при вполне научной решенности этого вопроса еще в начале ХХ века. Напомним, что тогда множеством мыслителей и философов было доказано, что формальное, внешнее приятие западных стандартов может только разрушить, а никак не создать Россию. И весь опыт и царской, и советской, и демократической, и авторитарной власти в нашей стране убедительно подтвердил это: слепое заимствование внешних рекомендаций вело к краху, учет национальной специфики, в том числе национального характера, – к победам и расцвету.
Понятно, что идеологизированные либеральные фундаменталисты и профессиональные «слуги режима» не способны не то что услышать голос разума, но даже захотеть прислушаться к нему. Однако в сегодняшней и завтрашней России уникальный масштаб и глубина проблем предопределяет и уникальность методов их решения, которые тоже должны иметь уникальный масштаб и, соответственно, с уникальной глубиной преобразовывать, «перелопачивать» все наше общество!
При этом острота практически всех этих проблем – будь то массовая бедность (причем работающих людей, а не опустившихся люмпенов, поколениями сидящих на социальной помощи государства, как в развитых странах), бездомные дети, организованная преступность и разгул наркомании, коррупция в силовых структурах и прежде всего милиции, разрушение инфраструктуры жизнеобеспечения, отсутствие возможности получить качественное образование, разрушение здравоохранения, отсутствие нормального жилья и многих, многих других – такова, что даже незначительные усилия в соответствующих сферах обеспечат ощутимые для широких масс населения перемены к лучшему.
Современная правящая бюрократия в принципе не сможет это сделать – ей это просто незачем и, кроме того, за 15 лет национальной катастрофы у действующего государства просто атрофировались соответствующие структуры. Даже простое указание на эти проблемы, даже безобидное упоминание о методах их решения (вроде «промышленной политики») вызывает истерическую реакцию правящей бюрократии и активное отторжение соответствующих лозунгов вместе с теми, кто имел неосторожность их выдвигать.
Поэтому, какими бы элементарными, напрашивающимися, несложными и недорогими ни были методы решения стоящих перед страной проблем (основные будут описаны в главе 18[91] ), правящая Россией бюрократия органически не способна не то что применить, но даже воспринять эти методы.
Именно поэтому она будет последовательно разрушать Россию и ударными темпами доведет ее до системного кризиса.
Именно поэтому возродить Россию сможет только то поколение политиков, которое придет ей на смену.
При этом граждане нашей страны настолько истосковались по здравому смыслу и хотя бы минимальной ответственности, что новому руководству для завоевания массовой поддержки и возбуждения самого широкого оптимизма будет достаточно обеспечить хотя бы маленький, самый локальный, самый робкий поворот к лучшему.
Российское общество автоматически предоставит колоссальный «кредит доверия» всякой власти, которая добьется хотя бы незначительного, но реального улучшения (ибо рекламой обмануть людей уже очень сложно) ситуации.
А это значит, что терапевтическое лечение терзающих страну социально-экономических недугов обеспечит такой энтузиазм и доверие к власти, что угроза распада страны (представляющаяся простым отражением массового недоверия населения и региональных элит федеральному центру) просто перестанет существовать.
Исключительно важно, что лечение это может быть только терапевтическим. Не только потому, что лимит мер хирургических исчерпан и они могут привести к смерти истощенного разнообразными «шоками без терапии» общества, которое, кстати, и не верит уже в саму возможность полезного шока, но и потому, что российские проблемы по самой своей природе требуют для своего решения именно постепенных, последовательных терапевтических, а никак не хирургических мер. Исключения из этого правила, конечно же, есть, но они крайне ограничены по своим масштабам и связаны в основном с организацией борьбы с разного рода преступными сообществами, укоренившимися в том числе и в современной правящей бюрократии.
Таким образом, России нужен сегодня (и будет нужен завтра) не хирург, но терапевт (а с учетом состояния российского общества – скорее даже педиатр). И для излечения нашего общества, для перехода к его скорейшей модернизации в сегодняшней и завтрашней ситуации не нужно исключительных знаний и умений (хотя и отказываться от них заранее – грех). Достаточно простого здравого смысла и правильной мотивации – стремления руководителей страны в первую очередь к общественному благу, а не к личной корысти.
И здесь напрашивается естественный вопрос: а каким же образом обретут и, самое главное, сохранят после прихода к власти эту мотивацию будущие лидеры нашей страны?
Что помешает им после первых же незначительных успехов и получения связанного с ними «кредита доверия» начать «почивать на лаврах» и успешнейшим образом переродиться в новую реинкарнацию компрадорской буржуазии, разрушающей страну?
Что заставит их служить общественным интересам не в ходе завоевания и упрочения власти, но по завершении этого процесса? Ведь тогда непосредственной угрозы их положению уже не будет существовать, а общество будет вполне подвластно им и контролируемо ими – хотя бы в силу того доверия и уважения, которые будет испытывать к ним за выход из системного кризиса.
К сожалению, всерьез рассчитывать на демократию как стандартный для развитых стран Запада инструмент принуждения государства к ответственности просто не приходится. Российское общество, даже после своего выхода из системного кризиса, еще длительное время будет оставаться не только разложенным, но и незрелым для восприятия стандартных демократических форм и процедур. Перенесенные в недостаточно развитое для них общество, они, как это обычно бывает (и как мы можем наблюдать на примере современной России), выродятся в простые декорации, скрывающие прямо противоположное их сути и предназначению содержание государственного управления.
Это отнюдь не значит, что для мимикрии под развитые страны и для улучшения отношений с Западом в модернизирующейся России не будут воздвигнуты новые декорации, своего рода «потемкинские деревни» формальной демократии. Однако это будет не более чем вынужденный акт маскировки, не влияющий на реальное содержание государственного управления и тем более не способный сохранить ответственность лидеров страны перед своим обществом.
Эту ответственность, как представляется, будет обеспечивать совершенно иной, значительно более примитивный и неприятный механизм – страх.
Люди, пришедшие к власти сквозь кошмары системного кризиса, навсегда запомнят свой путь и навсегда же будут контужены им. Ярким примером служит Брежнев и члены его Политбюро, которые, по всей видимости, так и не узнав (как, впрочем, и весь советский народ), что же на самом деле произошло в 1941 году, на всю оставшуюся жизнь были потрясены ужасами большой войны, и еще через 40 лет после 1941 года подчиняли всю свою политику и все свои помыслы недопущению повторения этих ужасов.
Ведь «лишь бы не было войны» был лозунгом не только народа и не только обмана народа и удержания его в покорности; это был лозунг, отражающий самые глубинные чаяния и высшего руководства страны, оказывающегося, таким образом, единым со своим народом.
Автор данной книги хорошо помнит, как профессиональные коррупционеры и истинные реформаторы заглянули в пучину вызванного их последовательными действиями кризиса, разразившегося в стране после дефолта 1998 года (когда с конца августа и как минимум до середины сентября в стране, например, резко сократилась интенсивность грузоперевозок по железной дороге). Они ужаснулись, испугались и стали исполнять свои непосредственные служебные обязанности исключительно старательно и аккуратно, понимая, что, если они будут работать плохо или только на себя, как они привыкли, в стране может произойти экономический коллапс, спастись в котором будет исключительно трудно или вообще нельзя.
Кризис 1998 года был относительно небольшим. Он был вызван лишь неправильной финансовой политикой государства, и простая ее отмена в сочетании с некоторыми разумными преобразованиями стабилизировали положение. С другой стороны, и либеральные фундаменталисты были уже тогда крайне развращены всей своей предшествовавшей деятельностью. Поэтому испуга им, как сейчас несложно вспомнить, хватило ненадолго – большинству на считаные месяцы.
Предстоящий нашему обществу системный кризис будет значительно более всеобъемлющим, опасным и пугающим, близким скорее к 1941, чем к 1998 году, да и впечатление от него будет сохраняться в душах людей, значительно менее развращенных и более цельных, чем профессиональные реформаторы.
И люди, пришедшие к власти в результате системного кризиса, навсегда запомнят, что бывает при пренебрежении национальными интересами и подчинении их личной корысти, и навсегда же, до дрожи и истерики испугаются последствий этого.
Сама глубина системного кризиса преобразует этих людей, навсегда впечатает в них свой след и, как перенесенная оспа, изуродовав их психику в той или иной степени (а без этого в политической борьбе не обходится), принудительно привьет им ответственность перед своей страной.
Не «по-хорошему» – через демократию, а «по-плохому» – через страх, но, по крайней мере, не менее надежно.
Да, эта прививка будет действовать на протяжении политической жизни лишь одного, посткризисного поколения лидеров и руководителей России. Однако, даже если забыть о том, что в отсутствие формальной демократии успешные лидеры правят своими странами долго, это поколение как минимум, начав полномасштабную комплексную модернизацию, обеспечит в результате нее рост благосостояния и реальной образованности общества, из которых вполне естественно и органично и разовьется демократия. Это принципиально важно: только по мере восстановления благосостояния и человеческого капитала, но никак не раньше, без всякого забегания вперед.
И следующие поколения российских руководителей будут принуждаться к ответственности перед своим обществом уже «по-хорошему», через если и не стандартные, то близкие и постепенно приближающиеся к ним демократические процедуры.