Необычность замысла заключалась в том, что до выстрела Блюмкина Лубянка сотрудничала с Савинковым и агентами Великобритании и Франции, а после убийства Мирбаха — с немцами, с «Комиссией № 4», представлявшей воинское подразделение в полторы тысячи солдат. Блюмкин вспомнил, что накануне мятежа чекисты произвели налёт на штаб савинковской организации, помещавшийся в Молочном переулке, арестовали около ста человек, но не захватили ни Савинкова, ни полковника Перхурова, его ближайшего помощника. Савинкова в это время не было в Москве, он выехал в Вологду для встречи с послом Франции Нулансом, а полковник Перхуров уже находился в Ярославле. И Савинков, и Перхуров ощущали острую нужду в деньгах. Планы предстояли грандиозные. Заговорщики собирались взорвать несколько кораблей в Кронштадте, а также мосты вокруг Петрограда (чтобы вызвать голод и бунт рабочих). Планировался дополнительно подрыв поездов возле Нижнего Новгорода и Череповца. Сигнала к выступлению ждали боевые отряды в нескольких крупных городах Сибири и Поволжья. Англичанин Брюс Локкарт неутомимо доставлял оружие и взрывчатку. Ну и деньги, разумеется. У него на связи постоянно находились мистер Пуль из американского консульства, капитан Лоран и некие Эрлих и Анри, бывший морской офицер.
Венцом всего замысла планировалась высадка английского десанта в Архангельске.
В те лихорадочные дни окрепла дружба Локкарта с Савинковым. Местом их встреч чаще всего были квартира врача Винтерфельда возле Смоленского рынка и дача в Томилино.
На всякий случай заговорщики тщательно прослеживали маршруты Ленина. Первоначальной задачей мятежа было физическое уничтожение членов Совнаркома.
Новое задание, полученное Блюмкиным, было необычным даже для него, привыкшего к исполнению самых диковинных поручений своего изобретательного и строгого начальства.
Он поступил в распоряжение Глеба Бокия, лубянского руководителя из когорты самых «железных». В Петрограде Бокий работал заместителем Урицкого. После выстрела Канегиссера он заменил убитого и возглавил не только кровавую вакханалию мести в городе на Неве (в первую же ночь он расстрелял 512 заложников), но и стал главным расстрельщиком в республике Советов. Все списки жертв «красного террора» утверждены его размашистой подписью.
Блюмкин оробел под взглядом Бокия. Лицо его поражало измождённостью (в отличие от упитанных Петерса и Лациса). Глаза были глубоки и почти безумны. Сказывалось постоянное нечеловеческое напряжение. В замкнутом мире Лубянки понятия чести считались диковинкой, здесь ничего не принималось на веру и всё подвергалось сомнению.
В поле зрения Лубянки попал некий А. В. Барченко, сотрудник института мозга. Врач по образованию, он со студенческих лет заинтересовался явлениями мира нематериального, неосязаемого. Занимаясь изучением высшей нервной деятельности человека, Барченко подал идею существования в природе «невидимых мозговых волн». На Лубянке идея понравилась, её обсудили со всех сторон. Наклёвывалась возможность научиться читать мысли на расстоянии. Перспективы открывались самые завлекательные!
Блюмкин впервые услышал о таком явлении, как телепатия, и о первых опытах Барченко по передаче мыслей на расстоянии.
Барченко был прямо-таки помешан на Тибете, уверяя, что именно там находится настоящий духовный центр нашей планеты.
Проникновение в загадочную Шамбалу откроет возможность разгадать секрет неведомых таинственных сил, управляющих миром.
31 июля 1925 года Барченко и Блюмкин побывали на приёме у наркома иностранных дел Чичерина. Экспедиция на Тибет показалась наркому подозрительной. Он внимательно приглядывался к лихорадочной жестикуляции Барченко. Проводив посетителей, он позвонил своему хорошему знакомцу Трилиссеру. Тот неожиданно вскипел и назвал Бокия «негодяем». На следующий день Трилиссер вызвал Блюмкина и они вдвоём направились к Ягоде, заместителю Дзержинского. События принимали такой оборот, что Блюмкин испугался. Он чувствовал, что вокруг затеи с экспедицией кипит начальственная интрига, в которой замешаны какие-то слишком высокие интересы.
В итоге экспедиция сорвалась: визы в Тибет получить не удалось.
Тем не менее Бокий приказал Блюмкину отправляться в Тибет одному. Стало известно, что к поискам таинственной Шамбалы готовится американская экспедиция под руководством русского художника Н. К. Рериха. Блюмкин должен был присоединиться к ней.
В конце лета Янкель Блюмкин уехал в Монголию.
На Восток он попал впервые. Его покорили огромные пространства, о которых и не догадывается житель перенаселённых центральных губерний России, красота нетронутой человеком природы и удивительный колорит местного населения, его одежды, нравы, обычаи, культура и религия. Он помнил, что именно здесь, в монгольском аймаке, увидел свет великий потрясатель Вселенной Чингисхан.
Блюмкин обзавёлся одеждой странствующего ламы и покинул Ургу. Где-то в конце сентября он издали увидел пыль на степной дороге. Это двигался солидный караван экспедиции Рериха. Лама, каких бродило много по степям, присоединился к едущим и бредущим.
Личность художника Н. К. Рериха до наших дней окружена ореолом загадочности, таинственности. Он прожил за границей почти всю жизнь и прославился не столько живописными полотнами, сколько своей так и не объяснённой до конца привязанностью к Индии. При этом его чрезвычайно интересовал как раз Тибет. Не совсем понятны и его отношения с советской властью. Как известно, они никак не складывались, да так и не сложились.
Экспедиция Рериха была оснащена прекрасно. Американцы не поскупились. Единственное, что угнетало путешественников, — страх. О Тибете рассказывали разнообразные ужасы. Чтобы преодолеть весь путь до конечной цели, требовалось покорить не менее тридцати высокогорных перевалов. Эти перевалы будто бы настолько ужасны, что вьючные животные отказывались идти, а люди седели.
Блюмкин-лама некоторое время не вызывал никаких подозрений. Подвела его привычка разговаривать во сне (понятное дело — по-русски). Узнав об этом, Рерих пригласил навязавшегося ламу для беседы. Блюмкин решил не запираться. Тотчас выяснилось, что художник страшно рад такому неожиданному стечению обстоятельств. Он стал даже заискивать перед чекистом. Речь руководителя экспедиции приняла горячечный характер, он не справлялся с напором мыслей. Блюмкин узнал, что в загадочный Тибет стремился сам Александр Македонский! Сейчас считается, что именно такое жгучее внимание к Востоку и стало причиной ранней смерти полководца — будто бы вмешались какие-то загадочные высшие силы… Тут же выяснилось, что из современных деятелей Рерих почитает барона Унгерна, мечтавшего, как известно, о «жёлтых поводьях Чингисхана», и, как это ни странно, Ленина. Художник уверял, что Вождь революции являлся носителем магической ауры и с полным правом мог считаться махатмой.
«Тоже чокнутый», — печально заключил Блюмкин, выслушав лихорадочную речь художника.
О том, как закончил путешествие Блюмкин, ничего достоверно не известно. Вместе с экспедицией он достиг перевала Дангла. Действительно, и людям, и животным предстояли испытания жестокие. А впереди, по рассказам проводников, ожидали ещё 34 таких же перевала. Не то устрашившись трудностей, не то добившись от Рериха обещания непременно побывать в Москве, Блюмкин повернул назад. Забегая вперёд, скажем, что Н. К. Рерих на самом деле приехал в СССР в 1926 году.
Скорей всего, именно в такой своеобразной «вербовке» художника и заключалось особое задание Бокия, которое Блюмкину и удалось исполнить. Следовательно, подвергать себя трудностям дальнейшего пути он посчитал излишним.
Блюмкин недаром опасался зависти товарищей. Его стали ненавидеть. Тёмный человек, ловкач, любимчик самого высокого начальства! Ему не поздоровилось бы при первой же чистке, однако и Бокий, и Трилиссер не дали его в обиду.
Время, когда Блюмкин возвратился из Монголии, выдалось бурным. Переступил все мыслимые границы неповиновения и фрондёрства Зиновьев — и его с треском сняли, заменив Кировым. Много надежд возлагалось на путч Троцкого — и снова неудача. Развенчанного кумира Блюмкина сначала сослали в Алма-Ату, а затем выкинули в Турцию.
Туда же, в Турцию, отправился и Блюмкин, став резидентом советской разведки.
По паспорту на имя Якуба Султан-заде «лисий глаз» открыл лавку антиквара. Торговал он старинными хасидскими рукописями из хранилищ библиотеки им. Ленина. Торговля пошла бойко. Блюмкин писал на Лубянку, поторапливая с присылкой свежего товара, и указывал, что желательны сокровища Эрмитажа.
Само собой, резидент установил тесные связи со своим кумиром. Сын Троцкого, Лев Седов, стал частым гостем в антикварной лавке удачливого торговца. Время от времени он приводил Блюмкина к отцу. Троцкий, жестоко разгромленный в России, не падал духом. Он был уверен, что большевики не справятся с трудностями государственного управления и сами призовут его во власть.
Осенью 1929 года Блюмкина неожиданно вызвали в Москву.
На прощальном свидании Троцкий настроился на деловой лад. Он устремил на Блюмкина долгий взгляд, как бы оценивая его надежность для предстоящих дел. Для передачи в Москву у него были приготовлены две книги. Там, на условленных страницах, он написал конспиративными чернилами свои инструкции. Книги следовало передать снохе Анне Самойловне, жене Льва Седова… Внезапно Троцкий встал, прошёлся по кабинету и вдруг положил на плечо Блюмкину руку — жест доверия старшего товарища. Он заговорил о том, что ОГПУ не спускает с него глаз. Ждать хорошего от этих «товарищей» не приходится. Блюмкину поручалось разузнать о тех мерах, которые вынашивают его недруги в СССР. И постараться сообщить ему сюда, в Турцию… Затем он сообщил о серии арестов, случившихся в Москве. Что скрывается за ними? Кто взят? Ничего об этом Троцкий не знает. А знать необходимо!.. В связи с этим следовало установить, почему не подаёт о себе вестей Ефим Дрейцер. Надо бы Блюмкину с ним встретиться, ну а если встреч