Оставив его в обмороке, Корчак вернулся на площадку с офисами, где хватало пластика и прессованных опилок. Обильно полив здесь все, он бросил полупустую канистру во вскрытом кабинете и щелкнул зажигалкой. Полыхнуло так, что его обдало жаром. Не теряя времени, Корчак вернулся за охранником и потащил его за руку вниз, чтобы не сгорел на работе.
Примерно на середине пути парень очнулся и, вместо того чтобы сказать спасибо, бросился драться. Лучше бы он этого не делал. Корчак находился не в том состоянии, когда возможно сдерживать силу ударов или хотя бы стараться не калечить противника. Охраннику досталось по полной программе.
В вестибюле стоял холодильный шкаф с напитками. Взяв оттуда воду, Корчак привел парня в чувство и сказал ему следующее:
— Сейчас ты лишился всего-то нескольких зубов, плюс получил пару переломов. Это пустяки. Как говорится, до свадьбы заживет. Но если ты вызовешь пожарных или полицию, то тебе уже не удастся отделаться так легко. Я тебя найду и убью. Посмотри мне в глаза. Веришь, что я говорю правду?
Охранник посмотрел и кивнул.
— Тогда тебе повезло, — сказал Корчак. — Рад, что ты оказался сообразительным. Но иногда люди производят ошибочное впечатление. Признайся, это не тот случай?
Охранник истово помотал головой, рискуя усугубить сотрясение мозга, которое с большой степенью заработал, когда бился головой о ступени, а потом получил взбучку от Корчака.
— Я никому не скажу, — пообещал охранник, с трудом шевеля языком и поврежденной челюстью. — Будьте спокойны.
— Я спокоен, — заверил его Корчак. — Я поджег этот чертов клуб и могу разволноваться только в том случае, если пожар потушат. В здании еще кто-нибудь есть?
— Нет, Игнат Иванович.
— Забудь Игната Ивановича. Нет никакого Игната Ивановича и не было. Уяснил?
Охранник наклонил голову в знак согласия. Наверху уже полыхало и гудело. Не попрощавшись, Корчак покинул клуб и добрых полчаса наблюдал снаружи за тем, как пламя бушует внутри, выламывая стекла и оставляя мазки копоти на бетоне.
Когда заверещали пожарные машины, Корчак отвел взгляд, и отблески огня исчезли из его глаз. А в душе продолжало полыхать. И не существовало в мире средства, чтобы погасить это адское пламя.
Глава 14. В чем правда, брат?
После возвращения из Австралии у генерала Льва Николаевича Левченко еще долго сохранялся загар, и ему это нравилось. Он даже отправил секретаршу Светлану в солярий, предупредив при этом, чтобы загорала не голой, а в купальнике. Его завораживал вид белых участков на загорелом женском теле. Они свидетельствовали о том, что он видит то, что принято скрывать от посторонних глаз. Это возбуждало Левченко до такой степени, что он предавался любовным утехам чуть ли не каждый день, отдавая должное как Светлане, так и жене, которая тоже манила его лоскутами незагорелой кожи. Это было хорошее время. Левченко сбросил несколько килограммов и находился в отличной физической форме.
Завершая «летучку», он постучал ладонью по столу, привлекая к себе всеобщее внимание и давая понять, что сейчас прозвучит нечто крайне важное.
Командир особого подразделения Управления по борьбе с организованной преступностью и оба его взводных обратились в слух.
— Поскольку мы имеем дело с особо опасным и циничным противником, — заговорил Левченко, — я принял решение. Пленных брать не обязательно. Предупредительных выстрелов не давать. Бить на поражение. Когда сдаваться начнут, тогда смотрите по обстоятельствам.
— Письменный приказ будет? — спросил командир ОПУБОП, майор Дмитрий Данилович Семиряжный, мужчина суровый, сдержанный, повидавший на своем веку столько всякого, что глаза у него утратили живой блеск и выражение и казались камешками, вставленными в глазницы.
В ожидании ответа он сидел очень прямо и смотрел тоже прямо, не мигая.
— Зачем тебе письменный приказ, Данилыч? — спросил Левченко с упреком. — С каких пор тебе моего слова мало?
Семиряжный пожал плечами. Вопрос вырвался у него машинально, по многолетней привычке. Никакие письменные приказы ему были не нужны. Хоть сто приказов предъявляй потом, это ничего не изменит, ничего не даст. Не та ситуация. Если что, то вариантов отвертеться у Семиряжного не было. Ни одного. Он знал об этом и совершенно не переживал. Вся жизнь его была одним сплошным военным походом, полным опасностей и смертельного риска. Майор привык ничего не бояться, потому что смысла в этом не было. Стеречься — да. Но гадать, что будет с ним при неудачном раскладе, он давно отучился. Никогда не угадаешь. От судьбы не уйдешь, а она, судьба, любит рисковых.
— Достаточно устного приказа, товарищ генерал, — сказал Семиряжный, слегка наклонив голову, прочно сидящую на толстой бычьей шее.
Его помощники синхронно кивнули, слегка улыбнувшись. Левченко сдвинул брови на переносице и указал на дверь:
— Тогда вперед! Жду доклада. Удачи.
Силовики, топая тяжелыми берцами, покинули кабинет. Оставшись один, Левченко проверил, не отключен ли звук на мобильнике, и положил его на стол, чтобы сразу взять, если ему позвонят. Никто не определил бы этого по лицу генерала, но на душе у него было неспокойно. Не нравилось ему, что Корчак исчез из виду и не выходит на связь. Юношеская дружба осталась в прошлом, а в настоящее Игнат ну никак не вписывался. Конечно, если под настоящим подразумевать то, каким оно представлялось Левченко, но другого для него и не существовало. По его глубокому и искреннему убеждению, мир должен быть комфортным местом обитания прежде всего для него самого.
Он нажал на кнопку:
— Светлана, зайди.
Она появилась считаные секунды спустя, готовая на все и с призывной улыбкой на губах. Левченко, прислушавшись к своим желаниям, решил, что ему сейчас не до утех, ни настольных, ни «подстольных», если так можно выразиться.
— Опять без очков, — заметил он, недовольно хмурясь.
— Глаза болят, если долго в них сижу, — пожаловалась Светлана.
— Я же говорил тебе, чтобы стекла заменила на обычные.
— Так времени же нет, Лев Николаевич. Сами никуда не отпускаете.
— Дел непочатый край, — сказал он.
— Вот видите, — улыбнулась Светлана. — Приходится как-то приспосабливаться. Вы не беспокойтесь, если супруга ваша появится, я не забуду очки надеть. Мало ли почему сняла.
Левченко еще раз мысленно проверил, не подает ли организм недвусмысленных сигналов, и отпустил секретаршу. Не успел он разобраться с бумагами, оставленными на подпись, как позвонил Семиряжный и доложил, что Вальтеру и его группировке снова удалось скрыться.
— Должно быть, предупредил кто-то, — заметил он.
— Поймать бы этого сукиного сына, — процедил Левченко. — Ничего, рано или поздно выдаст себя, гаденыш. Соберите там все, сфотографируйте, запротоколируйте…
— Так нечего протоколировать, товарищ генерал, — сказал Семиряжный. — Вы же знаете этих «вальтеровцев», они после себя ничего не оставляют, ни улик, ни хотя бы мусора. Чисто работают.
Тирада завершилась смешком, который можно было принять за уважительный. Человек посторонний так и воспринял бы звук, изданный майором. Но Левченко не был человеком посторонним и тоже не удержался от усмешки, которую, впрочем, поспешил согнать с лица.
— Ладно, отбой, — проговорил он устало. — Выдвигайтесь на базу. Позже решим, что и как. Я сам подъеду. До новых распоряжений базу не покидать.
Закончив этот короткий инструктаж, Левченко с хрустом потянулся и почувствовал, что все же хочет Светлану. Словно поймав волны радаром, она вошла в кабинет, но не для того, чтобы утолить его страсть, а для сообщения.
— Он опять здесь, Лев Николаевич.
— Кто? — спросил Левченко, хотя моментально понял, о ком идет речь.
— Да Орешкин этот, — произнесла секретарша с досадой. — Ходит и ходит. Никак отвадить не могу. Хоть кол на голове теши. Не понимает русского языка.
— Поймет, — пообещал генерал мрачно. — Запускай.
— Но…
— Два раза повторять тебе? — рыкнул он. — Пусть войдет.
В голове мелькнула мысль, что хорошо бы вернуть те времена, когда было совершенно немыслимо, чтобы какой-то безродный капитанишка, да еще отстраненный от дел и уволенный с должности, осмелился бы досаждать генералу. Однако на самом деле Левченко вполне устраивал нынешний порядок вещей. Да, раньше власти у него было бы значительно больше, но и ответственности — тоже. И тогда не существовало ни такого количества способов заработать шальные деньги, ни возможности тратить их открыто, без оглядки, причем тратить на все, что душа пожелает, в любой точке земного шара.
Вот только орешкины всякие под ногами путаются. Упрямая порода. Твердолобая. По-хорошему не понимают.
— Давай, Орешкин, присаживайся, — пригласил Левченко с радушием, несколько удивившим визитера. — Ты опять за свое?
— Опять, — ответил Орешкин с вызовом. — И предупреждаю, товарищ генерал, если вы снова откажетесь рассмотреть мое заявление…
— Я рассмотрел, Орешкин.
— Но не дали ходу. Так вот, товарищ генерал…
— Давай без официальщины этой, Орешкин, — сказал Левченко, поморщившись. — Я тебе не начальник больше. Не знаю, чего к тебе кадровик прицепился, но сам знаешь, чем дело обернулось.
— Знаю, — подтвердил отставной капитан, и краешки его скул поголубели.
— Так что формально не товарищи мы больше, — закончил мысль Левченко. — Зови меня Львом Николаевичем, так будет правильно. Во всем порядок должен быть.
— Тогда дайте ход моему заявлению, — сказал Орешкин. — Проверьте факты и дайте ответ. Официальный.
— О чем там речь у тебя? Ах да, ты утверждаешь, что ОПГ Вальтера является на самом деле военным подразделением, а не обычной бандой…
— Совершенно верно. Может быть, они только в прошлом военные. Но их мобильность и дисциплина говорят сами за себя. Горячих точек и военных конфликтов полным-полно. Есть где боевого опыта набраться…
— Так, не части, не части, Орешкин. Не гони лошадей и не беги впереди паровоза. Я понял твою мысль. Будем заниматься.