— «Конь блед», — ответил Савинков сквозь сжатые зубы.
— По-моему, вы хороший писатель, мистер Савинков.
— Я политический деятель, мистер Черчилль.
— Господи! Зачем вам это? — почти искренне воскликнул Черчилль. — Да если бы я умел писать, я бы купил себе домик в Ницце, ящик сигар, кучу великолепной бумаги…
— Я борец, мистер Черчилль, — прервал его Савинков. — Россия, плененная большевиками, — моя кровоточащая рана. Мне нужна помощь.
— Я всего-навсего министр колоний, — развел короткие руки Черчилль, и его широкая черная визитка распахнулась, открывая белоснежный жилет.
— Вы Черчилль! — вспомнил Савинков ход мыслей Деренталя. — И я знаю ваше отношение к большевикам.
— Что вы знаете… — вздохнул Черчилль. Он встал из-за стола, не спеша подошел к камину и сказал, вороша угасшие угли: — Не хотел бы быть пророком, но дело идет к тому, что мы увидим в Букингеме их посла в кожаном фраке…
— Политическая игра.
— Все не так просто, мистер Савинков. Вы, надеюсь, Маркса читали?
— Конечно.
— Так что не так все просто…
— В ваше примирение с большевиками я не верю!
— Что касается меня — да, этого не произойдет никогда, — твердо и с чувством сказал Черчилль. — Но большевикам от этого ни жарко ни холодно. — Он вернулся за стол, тяжело вжался в кресло и выразительно посмотрел на часы, стоявшие на камине.
— Помогите моему движению, и большевикам станет жарко, — тоном сдержанной страсти начал Савинков. — Сейчас у меня создается весьма благоприятное положение в России. Ленин скоро умрет, а тысячи моих людей в России начинают действовать. Это не могло не случиться, мистер Черчилль! Альянс русского народа с большевиками невозможен. Я от его имени обращаюсь к вам, мистер Черчилль!
— Да, да, я понимаю… — сочувственно кивнул Черчилль, отстригая кончик сигары. — Но поймите и вы: мы подвергаемся атакам слева. Впереди выборы.
После этого он закуривает и так долго молчит, что возникшая было у Савинкова надежда на благоприятный исход свидания испаряется и уже становится просто неприличным ждать. Он собирается встать, но в это время Черчилль приоткрывает тяжелые веки и, уставившись на Савинкова своими острыми глазками, говорит не то серьезно, не то шутя:
— Как министр колоний, могу предложить — не хотите ли поехать от нас в Индию? Нам в колониях очень нужны сильные люди.
Савинков встает и, чуть наклонив голову, говорит:
— Прошу извинить за отнятое время. До свидания, мистер Черчилль… — Он совершенно бесстрастен, холоден, и только ноздри его тонкого неправильного носа выдают волнение.
Неожиданно быстро и легко вынув свое толстое тело из кресла, Черчилль так же легко выходит из-за стола и обнимает за талию только что повернувшегося было уходить Савинкова. Они вместе идут к дверям, как добрые близкие друзья.
— Больше оптимизма, мистер Савинков, — говорит Черчилль, добродушно пыхтя сигарой. — Далеко не все еще потеряно. И мир в общем-то существо благоразумное… У вас есть шансы на успех, и, кроме всего прочего, вы еще имеете возможность купить домик в Ницце… запастись великолепной бумагой… Желаю счастья, мистер Савинков!..
В этот же день под свежим впечатлением Савинков написал Деренталю нервное, полное сарказма письмо, где назвал своего друга и советника гадалкой от политики и комнатным пророком, а себя доверчивым идиотом. Черчиллю досталась характеристика политика, у которого мозги заплыли жиром…
Между тем вскоре после ухода Савинкова в кабинет Черчилля пришел руководитель британской разведки. Они обсудили дела, касавшиеся министерства колоний, потом Черчилль сказал:
— У меня сегодня был Савинков. Как бы ему помочь?
— А крикуны Макдональда?
— Ерунда! — воскликнул Черчилль, и толстые щеки его задрожали. — Запомните мои слова: если, не дай бог, лейбористы поселятся на Даунинг-стрит, вы, как и при нас, будете подкармливать таких людей, как Савинков. Разведка России нам, Англии, черт возьми, нужна как воздух!
— Пока они кричат, будто единственная государственная мудрость состоит только в том, чтобы не делать того, что делалось нами, — ответил руководитель разведки.
Черчилль пренебрежительно махнул рукой:
— Не обращайте внимания. Но советую — установите за Савинковым внимательное наблюдение в Париже. Он намекал, будто у него в России дела пошли в гору. Верить ему на слово не стоит, но нам не простят, если мы здесь что-нибудь прозеваем.
— Наблюдение за ним можно поручить Сиднею Рейли. Последнее время он часто бывает в Париже и видится с Савинковым.
— Согласен.
— Между прочим, есть сообщение из Праги, что Савинков был принят Бенешем.
— Подробности? — энергично спросил Черчилль. — Выясните непременно. Масарик и Бенеш зря ничего не делают. Не забудьте, как они ловко сыграли на послевоенном хаосе и сделали себе государство!
Черчилль помолчал, смотря куда-то вдаль, а потом сказал задумчиво:
— Если кому-нибудь специально надо разучиться логически мыслить, лучший для этого способ — заняться русскими делами…
Савинков направлялся в Италию. Он ехал туда почти уверенный в бесполезности своей поездки — и все-таки ехал. Это было похоже на действие под самогипнозом, когда его вела за собой некая неосознанная упрямая сила. Трезвый рассудок предупреждал, что поездка в Рим принесет ему только новые унижения. А внутренний голос той упрямой силы кричал: «Поезжай! Мир состоит из неожиданностей!»
Свидание с Муссолини ему устроил живший в эмиграции русский писатель Александр Амфитеатров, сын которого Данила служил в личной охране итальянского дуче.
Муссолини в это время находился на курорте, и Савинкову пришлось из Парижа выехать не в Рим, а в Леванто. Это было гораздо ближе Рима, всего в ста километрах от Генуи, и дорога сюда по побережью была поистине волшебно красивой, казалось, она вела от голубого моря в голубое небо.
В Леванто его встретил Данила Амфитеатров. Очень важный от сознания, что устраивает встречу двух великих людей, он, соблюдая наивную конспирацию, отвез Савинкова в бедный пансион, пропахший луковым супом и каким-то химическим средством против клопов, заметим сразу, средством тщетным — в этом Савинков убедился в первую же ночь.
Амфитеатров сказал, что удобнее всего представить Савинкова дуче прямо на пляже, и утром они направились к морю.
Савинков не предполагал, что попадет в курортное место, и выглядел довольно странно в своем черном пиджаке и стоячем крахмальном воротничке. Леванто по случаю присутствия итальянского вождя было переполнено агентами, и Савинкова наверняка сцапали бы, если бы не присутствие рядом охранника дуче Амфитеатрова-младшего.
Однако на этот раз Савинкову встретиться с Муссолини не удалось. Когда дуче в сопровождении своей супруги донны Ракеле появился на пляже, сбежавшиеся итальянцы устроили ему такую восторженную встречу, что впору было подумать о его безопасности. Данила Амфитеатров оставил Савинкова и бросился сквозь толпу к дуче…
Муссолини рассердился, отказался от мысли совершить прогулку по морю. Он сел в подъехавший к берегу автомобиль и уехал в свою резиденцию.
Савинков наблюдал все это с острой завистью — именно о таком восторженном поклонении народа мечтал он втайне. И думал о том, что Муссолини это гарантирует вечность. Откуда было знать Савинкову, что пройдет всего двадцать лет, и итальянцы будут равнодушно наблюдать, как партизаны вешают их обожаемого дуче на фонарном столбе вниз головой…
Только на третий день, когда из-за гор наползли тучи и с утра зарядил дождь, Муссолини принял Савинкова. Охранники — черноглазые и черноволосые красавцы с белоснежными зубами — бесцеремонно его обыскали, а затем провели в кабинет дуче. Савинков принял все это как должное, он считал, что Муссолини достоин такой охраны, и теперь с любопытством оглядывал громадную комнату, обставленную с безудержной роскошью. У стены, закрытой гигантским гобеленом с изображением пасторального пастушка, стоял огромный мраморный стол, под креслом был специальный постамент — дуче был мал ростом.
Муссолини ворвался в свой кабинет с такой быстротой, будто не хотел, чтобы посетители долго видели его маленький рост. Забежав за стол, он сразу стал выше и, выкинув вперед и вверх короткую руку, негромко произнес: «Чао».
Савинков, садясь в кресло перед столом, как-то странно провалился и понял, что у его кресла укорочены ножки. Сидеть ему было неудобно, колени высоко задрались, и он не знал, куда девать ноги. Но зато он сразу стал невообразимо ниже вождя.
— Итак, синьор Савинков? Прекрасно! — не садясь, заговорил Муссолини на дурном немецком языке. Видимо, Данила Амфитеатров предупредил его, что гость не владеет итальянским. — Мне рассказали кратко вашу биографию — она похожа на сюжет авантюрного романа! Вы мне нравитесь, а это уже немало! — Муссолини опирался сжатыми кулаками на мрамор стола, как мог бы это делать высокий человек. — Да, да, синьор Савинков! В нашу с вами эпоху взрывов и катаклизмов не в ходу вожди с благопорядочными буржуазными биографиями. Конечно, кое-кому такие люди, как мы с вами, кажутся выскочками. Ха-ха! Поглядели б вы, как год назад сам король отдавал мне в руки Италию! Эта старая перечница поняла, что под ним, вот здесь, — дуче похлопал себя по налитому заду, — накаленная сковородка. И я сразу из выскочки превратился в надежду Италии. Так он это и сказал, бывший король бывшей Италии. А теперь он для меня нуль, и я поведу Италию к таким высотам, что у мира закружится голова, наблюдая за нашим взлетом!
Муссолини на мгновение умолк, и Савинков не замедлил врезаться в эту паузу — он знал о способности дуче часами говорить о себе.
— Господин Муссолини, я приехал к вам с надеждой.
— О! Еще бы — без надежды! — злорадно заорал Муссолини, распахнув свой огромный рот. — Моя Италия отныне и на века для всех — Мекка! Для всех, кто думает о будущем. Не будь я Муссолини, если я не увижу весь мир стоящим на коленях перед моей Италией! Древний Рим — чепуха! Обожрались и потеряли чувство ответственности перед историей! Италия моей эпохи создаст нечто такое, перед чем человечество ахнет! Остолбенеет! Вы читали мою последнюю речь? Зря, синьор Савинков. Все, кто хочет идти вперед не с завязанными глазами, должны читать мои речи! Запомните!