Часы показывали лишь самое начало седьмого, но спать больше не хотелось. Казалось, закрой Лера глаза, тут же вновь послышится тоненький, слабый голос: «Не вовремя я погибла».
Она встала с постели, приняла прохладный душ, накинула халат и вышла на кухню готовить завтрак. За окном еще был кромешный мрак, но вьюга утихла. Лера не спеша перебрала гречку, залила ее водой, посолила и поставила на плиту. Включила электрический чайник и в ожидании кипятка уселась на табуретку.
Сонную тишину квартиры неожиданно прорезал телефонный звонок. Недоумевая, кому она могла понадобиться в шесть утра, Лера бросилась в прихожую, где висел аппарат.
Схватила трубку — в ней коротко гудел отбой. Она нажала на рычаг, вернула трубку на место, подождала минуту-другую. Телефон больше не звонил. Почему-то Лере вдруг стало страшно. Это был не тот страх, который чувствовала она, лежа в постели у Максимова и слыша из-за стены, как он договаривается об убийстве старика. Тогда страх был сильным, но конкретным, она опасалась реального человека, который находился в соседней комнате, и знала, что при желании может убежать от него.
Теперешний страх был совершенно иным. Он липкой паутиной опутывал тело, парализуя руки, ноги, дыхание, делая ее беспомощной и уязвимой. Лера не могла определить его причину. Ей казалось, что стены квартиры вдруг стали живыми, чужими и враждебными, из-за каждого угла на нее смотрит пара злобных, нечеловеческих глаз, подстерегая, выманивая. Одно неверное движение — и тишина взорвется диким ревом, змеиным шипением, разбойничьим свистом.
Лера с трудом заставила себя вернуться на кухню. Гречка вовсю кипела на плите, из чайника с треском выскочила кнопка. От этих уютных, привычных, бытовых звуков ей на минуту стало легче. Но лишь на минуту. Затем страх навалился с новой силой. Это был уже не страх, а настоящий ужас. И в то же время в глубине сознания зародилась какая-то мысль, совершенно неуловимая, но явно очень важная. Охвативший Леру ужас был как-то связан с этой мыслью, связан напрямую, но чем, она не могла определить.
Телефон зазвонил вновь. На этот раз Лера не стала подходить, просто стояла и слушала, как надрывается он в тишине: три звонка, пять, семь. На десятом трезвон стих. И в то же мгновения Лера поняла, о чем думает вот уже пятнадцать минут.
Она думала о том, что Настина смерть наступила вовсе не «не вовремя». Вернее, не вовремя для нее, Леры, которая так и не узнала, о чем та хотела ей рассказать. Но, абсолютно своевременно для того, кто, ни в коем случае не желал, чтобы девушка совершила признание. Для того, кто вынудил ее пойти на преступление.
Максимов за полчаса до того, как Настя упала с балкона, за что-то сурово выговаривал ей, даже кричал, как рассказывала Анна со слов санитарок. До этого он наверняка слышал, как Настя звонила Лере и договаривалась с ней о встрече. Конечно, слышал, ведь телефон барахлил — и Настя вынуждена была кричать.
Максимову не составило труда догадаться, о чем хочет рассказать Лере медсестра. Возможно, пригласив ее к себе в кабинет после телефонного разговора, он стал угрожать, требуя, чтобы та молчала и не смела встречаться с Лерой. Скорее всего, Настя пообещала ему, что так и сделает.
Но Максимов не поверил ей до конца. Он прекрасно знал Настину привычку свешиваться вниз с балкона. Когда девушка вышла покурить, он неслышно подошел сзади, подтолкнул ее и…
Лера закрыла глаза ладонями. Значит, она спит с убийцей! Не с организатором преступлений, который задумывает уничтожение стариков, пользуясь медикаментозными средствами, а с настоящим убийцей, способным скинуть с балкона молодую девушку, годящуюся ему в дочери!
И он говорит ей о любви и нежности, жалуется на одиночество, гордится своим отцовством! А она, не далее, как еще сегодня утром, собиралась закрыть глаза на занятия своего любовника, благополучно жить с ним дальше, пользуясь всеми благами, которые он ей предложил!
Лера была настолько потрясена и раздавлена, что не сразу заметила стоящую на пороге кухни Машку. Видимо, ту разбудил телефон.
— Доброе утро! — улыбнулась она Лере.
— Доброе утро. Беги скорее умываться.
Лера постаралась взять себя в руки. За прошедшие три дня она не сказала ребенку и десятка слов. Бедная Машка никак не может взять в толк, отчего это мама все время молчит, хмурится или вполголоса беседует сама с собой.
Настю не вернешь, и фальшивое назначение из карты не вычеркнешь, как нельзя вычеркнуть все, что случилось за этот месяц. А так хотелось бы вычеркнуть его, вернуть то время, когда она по утрам бежала на работу, втайне мечтая об одном: скорей войти в восьмую палату, скорей увидеть Андрея, поймать его ждущий, внимательный взгляд!
Если бы только она могла поговорить с ним, сказать, что ни в чем не виновата, что сама стала жертвой изощренной и таинственной интриги, может быть, все удалось бы исправить?
Лера горько усмехнулась своей наивности. Какая теперь разница, виновата она или нет? Теперь, когда худшее, что могло быть, уже произошло, когда отчаяние и безнадежность толкнули ее в постель к врагу, к тому, кто ловко сплел вокруг нее свою паутину, кто уверенно идет по жизни, оставляя за спиной трупы.
Из-за этого чудовища у Леры теперь нет ни прошлого, ни будущего. Только настоящее, мрачное, как эта декабрьская мгла за окнами, полное страха и лжи.
Она кормила дочку завтраком и думала о том, как встретится через пару часов с Максимовым, как посмотрит ему в глаза, зная про него правду. А еще она — представляла, как потом, после работы, он снова зайдет в ординаторскую и спросит, готова ли Лера ехать с ним.
И ей придется ответить, что готова, потому что отныне у нее нет другого выхода: ей не уличить его, а стало быть, нельзя и обнаруживать, что она в курсе его деяний. Разве можно верить убийце? Может быть, Насте он тоже клялся в любви и преданности совсем незадолго до того, как столкнуть ее с пятого этажа?
Итак, она заложница Максимова. Но лучше сейчас не думать об этом. Позавтракать, выпить чаю, отвести Машку в садик, не опоздав при этом, против обыкновения. Улыбнуться ей на прощанье, пообещав забрать вовремя. А там она что-нибудь придумает.
Лера действовала строго в соответствии с разработанным планом: давясь, проглотила полтарелки гречки, выпила чаю и ровно без десяти минут восемь выпихнула Машку из дому.
Вьюга, очевидно, мела всю ночь, и кругом было белым-бело от снежных сугробов. В дальнем конце двора ожесточенно орудовал лопатой пожилой дворник, безнадежно поглядывая на снежные поля, пытаясь оценить объем работы, которую ему предстоит проделать в одиночку. Зима полностью победила распоясавшуюся было три дня назад весну, мороз пощипывал щеки, деревья стояли, склонив ветви под снежными шапками.
Кто-то из ребятни уже успел вылепить снежную бабу. Она стояла у самого подъезда, чуть кривобокая, с морковью вместо носа и глазами-угольками — точь-в-точь вчерашняя детсадовская няня. Машка с радостным визгом бросилась к ней, обняла за ледяные бока и вдруг остановилась, смолкла.
— Смотри, — она показала куда-то вдаль, в рассеивающуюся темноту. — Там папа.
Лера напрягла зрение. Действительно, поодаль, возле машинной стоянки, маячил какой-то силуэт. Лера взяла Машку за руку. Силуэт стал медленно приближаться. Вот стали различимы очертания ладной, подтянутой фигуры, одетой в лиловую куртку, джинсы и спортивную шапочку-петушок, и через секунду Лера узнала Илью.
— Здравствуй, — он стоял перед ней в своей излюбленной позе, слегка расставив ноги и заложив руки за спину. — Я вот… пришел Машу повидать. Мариша с Мишуткой вчера улетели в Норильск на похороны. У Марины отец умер. А я… сюда. Звонил вам, никто не подошел. Спали, наверное, а я боялся, что ты на работу рано уходишь.
— Понятно, — Лера кивнула. Появление бывшего мужа оказалось столь неожиданным, что она слегка растерялась. Вот, оказывается, кто трезвонил в седьмом часу утра.
— Манечка, иди ко мне, — ласково позвал Илья, вынимая руки из-за спины и протягивая их к девочке. В одной руке оказалась зажата большая шоколадка, в другой кукла Барби в блестящем длинном платье и с золотистыми кудрями.
Машка не двинулась с места, продолжая сжимать своей ладошкой Лерину руку, во все глаза глядя на Илью.
— Маня, иди, не бойся! Ты что, не узнаешь меня?
— Узнаю, — тихо проговорила Машка и сделала шаг за Лерину спину.
— Так выходи. — Илья продолжал улыбаться, но улыбка его сделалась вымученной и жалкой. — Я по тебе очень соскучился. А ты?
— И я соскучилась, — серьезно ответила Машка. — Только… — она замялась, задумалась о чем-то, наморщив лоб и сдвинув белесые брови домиком, — ты ведь в командировке.
— Был, — подтвердил Илья и присел на корточки, как делал всегда, когда хотел поднять дочку на руки. — А теперь вернулся.
— Нет. — Машка неожиданно помотала головой. — Не вернулся.
— Да как же? — засмеялся Илья. — Вот дурочка! Я вот он, здесь, значит, вернулся к моей Манечке.
— Нет, — твердо произнесла Машка и сделала еще шаг назад. — Ты в командировке. Я к тебе не пойду.
Илья хотел что-то возразить, но, приглядевшись к Машкиному выражению лица, осекся, замолчал. Потом поднялся во весь рост.
— На, возьми, — протянул он Лере шоколадку и Барби. Та молча забрала подарки, сунула в пакет.
— Все? — Она вопросительно посмотрела на мужа. — Мы спешим. Нам в сад к восьми.
— Подожди, — тихо попросил он. — Можешь отойти? На две минутки!
— Зачем?
— Нужно. Я тебя прошу.
— Маша, постой здесь, — велела Лера. — Поиграй со снеговиком. Я сейчас.
Машка послушно отошла назад, к подъезду. Лера вслед за Ильей сделана несколько шагов по направлению к машинной стоянке.
— Я слушаю. Что ты хотел сказать?
— Почему она так со мной? — В глазах Ильи была боль. — Ты ей что-то сказала?
— Как ты просил, про командировку.
— И больше ничего?
Лера почувствовала гнев.
— Думаешь, я стану издеваться над ребенком и рассказывать, какой отец мерзавец, бросил нас, ушел к другой женщине, усыновил ее ребенка и забыл про собственную маленькую девочку? В отличие от тебя, у меня есть совесть!