— Грег, его ключевое — в прямом смысле ключевое! — заявление состоит в том, что вы с ним встречались в твоей квартире, — предупредил его Ричард. — Я в который раз спрашиваю; была ли у него хоть крохотная возможность попасть к тебе в гости?
Отвечая своему адвокату, Грег не удержался и вспылил:
— Я никогда не приглашал этого вруна к себе домой, и хватит об этом!
Но все же вопрос Ричарда не давал ему покоя «Как может Истон утверждать, что был у меня? Или я повредился в уме?»
Глотнув еще виски, Грег почувствовал, что достаточно собрался с духом для просмотра «Судебных кулуаров», однако стоило передаче начаться, как благотворный эффект от элитного шотландского напитка улетучился. Семьдесят пять процентов зрителей, проголосовавших на сайте передачи, сочли его виновным. «Семьдесят пять процентов! Целых семьдесят пять!»
Грег не верил своим глазам. На экране возникли кадры дневного заседания, где Эмили Уоллес в упор на него смотрела. И вновь, как и в зале суда, он поежился, прочитав презрение и осуждение в ее взгляде. А сейчас все телезрители стали этому свидетелями. «Невиновен, пока вина не доказана, — с горечью подумал Грег. — А уж она-то постарается доказать, что я виновен».
Помимо их очевидного противостояния что-то в облике Эмили Уоллес смущало его и выбивало из равновесия. Один из гостей передачи назвал ее выступление на суде «игрой на зрителя», и Грег согласился с этим. Он прикрыл веки, убавил громкость телевизора, сунул руку в карман и извлек оттуда сложенный листок бумаги; в этот день на заседании суда он заполнил записями не одну страницу.
На листке он обозначил некоторые выкладки. Счетчик взятой напрокат машины вначале показывал пятнадцать тысяч двести миль; когда Грег сдавал ее обратно, набежало еще шестьсот восемьдесят. Путешествие от Манхэттена до Кейп-Кода и обратно насчитывает пятьсот сорок миль. С субботы до вечера воскресенья он пять раз мотался туда-сюда между мотелем в Хайянисе и домом Натали в Деннисе. На каждую такую поездку приходится примерно по двадцать миль. Всего за это время он должен был накатать не больше ста миль.
«Все равно остается еще столько пробега, что вполне хватило бы на поездку до дома Натали, где я мог убить ее и успеть вернуться на Манхэттен, — размышлял Грег. — Неужели это все-таки сделал я? Вроде раньше мне не доводилось бегать по два часа и больше. Я что, настолько отключился от реальности, что сам не помню, как убил ее? И я оставил ее там истекать кровью?»
Грег открыл глаза и добавил звук на телевизоре. Его бывший близкий друг Майкл Горлом возвестил с экрана: «Завтра на заседании суда нас, видимо, ждет нечто невообразимое. Главный свидетель государственного обвинения Джимми Истон даст показания о том, как Грег Олдрич нанял его для совершения убийства своей супруги, известной актрисы Натали Райнс».
Олдрич пультом выключил телевизор и осушил стакан до дна.
18
— Ваша честь, обвинение вызывает Джеймса Истона.
Дверь камеры временного содержания приоткрылась, и из нее показался Истон, с обеих сторон сопровождаемый двумя судебными приставами. Он неторопливо направился к свидетельской трибуне. Как только Эмили взглянула на него, ей на ум пришло любимое изречение ее бабушки: «Из свиного уха шелкового кошелька не сошьешь».
На Джимми был темно-синий костюм, белая рубашка и синий узорчатый галстук — те, что Эмили специально подобрала для его выступления в суде. Ему пришлось согласиться и на посещение тюремной парикмахерской, но, даже сносно подстриженный, Истон не перестал выглядеть отъявленным мошенником, как и предупреждала Эмили своего шефа.
Имея богатый опыт участия в криминальных процессах, Джимми знал, что и как надо делать. Дойдя до судейского стола, он остановился прямо напротив судьи Стивенса, и тот попросил для начала назвать свое полное имя, а фамилию произнести по буквам.
— Джеймс Истон, и-эс-тэ-о-эн.
— Сэр, поднимите правую руку и присягните суду, — велел Стивенс.
Пока Джимми с видом праведника клялся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, по залу прокатились смешки. «Ужасно! — в смятении подумала Эмили. — Дай бог, чтобы мой главный свидетель не обескуражил присяжных».
Судья Стивенс требовательно постучал молоточком и предупредил, что тот, кто вербально или не вербально прокомментирует показания свидетеля, будет немедленно удален из зала и отстранен от участия в дальнейших заседаниях.
Наконец Истон уселся на свидетельское место, и Эмили с серьезным выражением лица спокойно к нему направилась. Ее стратегия заключалась в доверительном рассказе о его преступном прошлом и о заключенной с ним сделке о снисхождении. Во вступительной речи Эмили четко обозначила уголовные тенденции, свойственные Истону, и теперь торопилась подкрепить свои слова подробностями. Она надеялась, что подача сведений «в лоб» убедит присяжных в том, что она честна и откровенна с ними и что ее свидетель, несмотря на свой длинный криминальный перечень, все же заслуживает доверия.
Эмили понимала, что ступает по тонкому льду, который может вот-вот треснуть. Но Джимми Истон просто образцово отвечал на череду ее вопросов, заданных сухим нейтральным тоном. Держался он скромно и покорно признал за собой многочисленные приводы в полицию и неоднократные тюремные сроки. И вдруг без всякого предупреждения он выдал незапланированное:
— Но ни разочка, мэм, я ни одной живой души даже пальцем не тронул. Вот почему я по доброй воле отказался от сделки с Олдричем и не укокошил его жену.
Ричард Мур вскочил со стула:
— Возражаю!
«Молодчина, Джимми, — мысленно похвалила свидетеля Эмили. — Ну и пусть вычеркивают это из протокола — главное, что присяжные услышали».
Первая часть показаний Истона заняла все утро. В двадцать минут первого судья Стивенс, понимая, что обвинитель вскоре приступит к опросу свидетеля по поводу его причастности к делу Олдрича, постановил:
— Мисс Уоллес, поскольку в полпервого мы обычно делаем перерыв на ланч, суд продолжит заседание в тринадцать тридцать.
«Время выверено точь-в-точь! — обрадовалась Эмили. — Так мы хоть немного отделим биографию Истона от его показаний против Олдрича. Благодарю, ваша честь!»
С невозмутимым выражением лица она дождалась, пока Истона препроводят обратно в камеру, а присяжные покинут зал суда. Затем поспешила в кабинет Теда Уэсли, который все утро присутствовал на заседании. Эмили не терпелось узнать мнение шефа о том, как она справилась с допросом Истона.
Две недели прошло с того дня, когда объявили о возможном назначении Теда на пост генерального прокурора Соединенных Штатов; публикации в прессе хлынули лавиной — в большинстве весьма благожелательного свойства. «И что в этом удивительного? — на ходу думала Эмили, торопясь на встречу к начальнику. — Тед показал себя прекрасным профессионалом, а до карьеры прокурора был не последней фигурой в республиканских кругах...»
В кабинете босса ей сразу бросилась в глаза кипа публикаций на рабочем столе — наверняка все о том же назначении. Да и сам Уэсли ничуть не скрывал своего оптимизма.
— Эмили! — воскликнул он. — Подойди сюда. Ты только взгляни.
— Я почти все заметки о вас читала. Вы теперь неслыханно популярны. Поздравляю.
— Ты и сама не промах. Так потрудилась над этим процессом, что даже меня потеснила с первых страниц.
Он успел заказать сэндвичи и кофе и теперь придвинул пакет с провизией и начал распаковывать ланч.
— Для тебя я выбрал ржаные хлебцы с ветчиной и швейцарским сыром. И черный кофе. Угадал?
— То, что надо.
Эмили взяла протянутый сэндвич.
— А теперь присядь и переведи дух. Мне надо с тобой поговорить.
Эмили перестала разворачивать сэндвич. «Что-то не так», — пронеслось у нее в голове, и она вопросительно взглянула на начальника.
— Эмили, я лишь хочу дать тебе один совет. В свое время ты не пожелала предавать огласке, тем более с кем-то обсуждать операцию на сердце, сделанную тебе два с половиной года назад. Вся прокуратура знает, что ты перенесла операцию, ведь несколько месяцев ты отсутствовала по болезни. Но ты старательно умалчивала о подробностях, и, скорее всего, я единственный здесь в курсе, что это была не просто операция, а пересадка.
— Все верно, — спокойно ответила Эмили, выдавливая на хлеб горчицу из пакетика. — Тед, вы ведь видели, что со мной было после гибели Марка. Я превратилась в развалину. Люди жалели меня, мне было просто нечем дышать от их сочувствия... А потом, через год, как гром среди ясного неба — надо менять клапан аорты. В сущности, для меня все осталось по-прежнему. Коллегам было известно, что раньше чем через три месяца я не появлюсь. Клапан не прижился, и стало ясно, что нужна срочная пересадка. Но мне повезло — сразу нашелся донор. Я потихоньку легла в ту же больницу и лишь немногим сказала — в том числе и вам, — что со мной происходит.
Тед, забыв про сэндвич, подался вперед и с искренним сочувствием взглянул в глаза своей подопечной.
— Эмили, я прекрасно понимаю, почему ты ни раньше, ни теперь не хочешь поднимать эту тему. Я же помню, как ты отреагировала, когда полгода назад я поинтересовался, хватит ли у тебя здоровья для этого процесса. Ты боишься показаться кому-то слабой. Но давай смотреть правде в лицо. Сейчас ты ведешь очень показательный случай и скоро сама станешь знаменитостью. Каждый вечер процесс разбирают в ток-шоу «В судебных кулуарах», твое имя там звучит постоянно. Тебя много обсуждают, хотя пока ничего существенного не нарыли. Но поверь — это лишь вопрос времени, скоро все факты станут достоянием гласности. Ничего не поделаешь, люди по природе своей любопытны. Таблоиды скоро растиражируют и операцию, и гибель твоего мужа в Ираке — пусть даже с выгодной для тебя стороны.
Эмили отхлебнула кофе.
— Каков ваш совет, Тед?
— Надо подготовиться ко всяческим вопросам и впредь из-за них не расстраиваться. Желаешь ты того или нет, но ты теперь публичная фигура.