Далее выступила Луиза Пауэлл — секретарша Олдрича. Она рассказала, что даже в самых напряженных ситуациях, которые порой складывались в офисе, Грег никогда не позволял себе выплескивать раздражение.
— Да я вообще ни разу не слышала, чтобы он просто повысил голос, — заверила она суд.
Показания Луизы Пауэлл коснулись и отношений ее начальника с супругой.
— Грег безумно любил ее. Действительно, он часто звонил ей, когда они разъехались, но он вел себя так же и пока они жили вместе. Натали как-то призналась мне, что ей приятно такое участие с его стороны. Возможно, своими звонками Грег пытался дать ей понять, что заботится о ней, как и прежде. Натали обожала находиться в центре внимания, и Грег прекрасно об этом знал.
В десять минут первого, когда Луиза Пауэлл покинула место на трибуне, судья Стивенс осведомился у защитника, будут ли еще свидетели с его стороны.
— Ваша честь, моим следующим и последним свидетелем выступит мистер Грег Олдрич.
— В таком случае объявляется перерыв; в час тридцать мы продолжим заседание, — постановил судья.
Эмили пришла к выводу, что все свидетели показали себя неплохо.
В перерыве на обед она принесла кофе и сэндвич к себе в кабинет и закрылась там одна, с удивлением ощутив неожиданный эмоциональный спад. «Я сама затравила его и вот теперь жалею свою жертву, — призналась себе Эмили. — Заботливый сын, отец-одиночка, мужчина, делающий новую попытку обрести семейное счастье, — и вдруг все это разом рушится».
«А его старания подогнать свой рабочий график под нужды подрастающей дочери? Это совершенно не вяжется с образом антрепренера-плейбоя, — размышляла Эмили. — Если бы только мы с Марком успели родить дочь, смотрела бы она на меня с таким же обожанием, как Кейти на своего отца? Она-то знает его лучше всех людей на свете...»
Сэндвич казался Эмили картонным на вкус. Неужели вся тюремная пища такого качества? Вчера после того, как Джимми Истона увезли обратно в тюрьму, охранник доложил ей, что арестованный попросил добавочную порцию кофе и соленый огурчик, если его снова вызовут на слушание дела.
«Свидетель из него получился отменный, — думала теперь Эмили, — но до чего же ершистый!» Когда Джимми заикнулся о том скрипучем ящике, Грег Олдрич едва не лишился чувств. Это признание стало ключевым в свидетельских показаниях Истона и забило первый гвоздь в крышку гроба обвиняемого — фактически решило его судьбу до конца дней.
Эмили никак не давал покоя нелепый вопрос: почему вдруг Грег Олдрич так жутко побледнел при упоминании о том столике? Может, он просто понял, что теперь точно обречен? Или просто не мог взять в толк, как Джимми Истон умудрился запомнить такую незначительную деталь?
«А я сама запомнила бы?» — спросила у себя Эмили, представив Истона посреди гостиной на Парк-авеню, уже согласившегося на совершение убийства и алчно ожидающего пять тысяч долларов, которые вот-вот окажутся в его руках.
Досадливо отмахнувшись от этих бесполезных мыслей, Эмили собрала со стола материалы, нужные ей для перекрестного допроса Грега Олдрича, и поспешила обратно в зал суда.
25
Ричард Мур постепенно провел своего клиента через всю его жизнь, шаг за шагом — от детства и юности в Джерси-Сити к переезду на Манхэттен после смерти матери, от успеха в качестве театрального агента к первому браку, от смерти первой супруги до свадьбы с Натали.
— Вы с Натали были женаты четыре года? — уточнил Мур.
— По сути, почти пять. Мы разъехались, но пока не разводились. Натали погибла через год после того, как выселилась из нашей квартиры.
— Как бы вы описали ваши отношения с бывшей супругой?
— Как очень счастливые.
— Тогда почему вы разъехались?
— Так Натали решила, не я, — ровным голосом сообщил Грег Олдрич, держась при этом спокойно и вполне уверенно. — Она сочла, что наш брак изжил себя.
— Почему она сделала такой вывод?
— За время нашей совместной жизни Натали трижды соглашалась на такие роли в кино и в театре, которые требовали выезда на натурные съемки или на гастроли. Ни в коем случае не стану отрицать, меня огорчали наши расставания, хотя я часто навещал ее, летал к ней самолетом. Пару раз я брал с собой Кейти, если были школьные каникулы или лето.
Олдрич открыто посмотрел на присяжных и продолжил:
— По профессии я театральный агент, и мне известно, как никому другому, что успешной актрисе необходимо отлучаться из дома на значительные периоды времени. И если я отговаривал Натали от роли, которая сорвала бы ее в дорогу, то только по той причине, что считал эту роль неподходящей, а не потому, что я, вопреки ее желанию, мечтал засадить ее дома на кухне. Это ее собственная трактовка, но никак не моя.
«Еще бы! А разве в то время ее карьерные предложения не были достаточно заманчивыми, ведь она вышла за вас, уже будучи звездой?» — подумала про себя Эмили, наскоро записывая вопрос, который собиралась задать Олдричу, когда подойдет ее очередь.
— Все это создавало напряжение в семейной жизни? — поинтересовался Мур у своего клиента.
— Да, создавало, но причину этого мы с Натали понимали по-разному. Я повторюсь: когда я критиковал качество сценария, она считала, что я ищу повод удержать ее дома. Скучал ли я по ней в ее отсутствие? Конечно, ведь я был ей и мужем, и импресарио, и самым преданным поклонником. Тем не менее я сознавал, что женат на известной актрисе. Тоска по ней в разлуке вовсе не объясняла моих возражений по поводу тех или иных контрактов, которые ей так хотелось подписать.
— Вы пытались объяснить это супруге?
— Вот здесь и начинались трудности. Натали понимала, насколько разлука с ней мучительна для меня и для Кейти, поэтому пришла к выводу, что избавит нас всех от страданий, если съедет с квартиры, и мы останемся лишь друзьями.
— Правда ли, что вначале, сразу после вашего расставания, Натали не планировала отказываться от ваших услуг как агента?
— Да, правда. Я искренне верю, что Натали любила меня ничуть не меньше, чем я ее, и очень хотела сохранить тесные отношения и со мной, и с Кейти. Полагаю, ей тоже было очень грустно после нашего разрыва, но, пока я оставался ее импресарио, мы вынуждены были по-прежнему встречаться, обсуждать деловые вопросы, а затем снова расходиться в разные стороны, словно чужие. Скоро эта ситуация стала тяготить нас обоих.
Эмили записала себе в блокнот: «Ваш кошелек тоже стал меньше тяготить вас после того, как вы потеряли такую выгодную клиентку?»
— Некоторые из друзей Натали утверждали на суде, что после вашего расставания вы изводили ее частыми телефонными звонками, — констатировал Мур. — Не объясните ли им нам, почему так себя вели?
— Объяснение вы услышали сегодня утром от моей секретарши Луизы Пауэлл. Натали активно выражала недовольство тем, что я преследую ее, но на самом деле, и мне это доподлинно известно, испытывала весьма противоречивые чувства по поводу того, стоит ли ей добиваться развода. В любом случае, пока мы жили вместе, она мои частые звонки только приветствовала.
Далее Мур спросил своего подзащитного о скрипучем столике, в котором, по утверждению Джимми Истона, Грег хранил деньги и из которого якобы выдал первый взнос от суммы, причитающейся за убийство Натали.
— Этот столик стоит у меня еще со времен Кэтлин, семнадцать лет назад я купил его на распродаже. Скрипучий ящик в нем стал для нас своеобразной фамильной шуткой: мы смеялись, что это послание с того света. Как узнал о нем Джимми Истон, я понятия не имею. Ни разу при мне он не заходил в мою гостиную, да и без меня, если мне память не изменяет, тоже никогда там не был.
Затем Мур задал Олдричу вопрос о встрече с Истоном в баре.
— Я сидел в баре в одиночестве, пропустил там пару стаканчиков. Не стану скрывать: настроение у меня было — хоть вешайся. Истон занял место рядом со мной, на соседнем стуле, и сам со мной заговорил.
— Что вы с ним обсуждали? — уточнил защитник.
— Команды «Янкиз» и «Метс». Бейсбольный сезон был как раз на подходе.
— Вы сообщали ему, что женаты на Натали Райнс?
— Нет, не сообщал. Его это совершенно не касалось.
— Пока вы находились в баре, выяснил ли он как-то, что Натали — ваша жена?
— Да, выяснил. Меня увидел Уолтер Робинсон, бродвейский спонсор. Собственно, он подошел лишь высказать мнение, что Натали в «Трамвае» сыграла замечательно. Истон все слышал и с лету ухватил, что я — муж Натали. Потом он обмолвился, что читал о нашем разводе в журнале «Пипл». Я вежливо намекнул, что вовсе не хочу касаться этой темы.
Мур поинтересовался звонками, совершен- и ими с телефона Олдрича в тот вечер: сначала на мобильник Натали, затем — Истона.
— Я набрал номер Натали просто поздороваться. В тот момент она отдыхала у себя в гримерке. У нее болела голова, и она сильно устала. Она рассердилась, что я потревожил се, и действительно повысила голос, как показал ранее мистер Истон. Впрочем, я уже говорил, что Натали испытывала противоречивые чувства. За день до этого мы с ней проболтали по телефону целых двадцать минут, и Натали призналась мне, что наше расставание стало для нее нелегким испытанием.
— А как вы объясните звонок Истону? — осведомился защитник.
У Эмили внутри все сжалось от предвкушения того, как именно Олдрич станет выкручиваться. Его адвокат на перекрестном допросе уже предложил альтернативную версию происходившего в баре, но сам Олдрич с тех пор, как возник Истон, словно черт из табакерки, не спешил с заявлениями. Эмили понимала: наступает момент, который может решить исход всего процесса.
— Почти сразу, как Истон поинтересовался моей женой, он заторопился в туалет. Мне, собственно, было глубоко наплевать на его потребности, особенно после проявленного к моей личной жизни любопытства. В тот момент я почувствовал, что слегка проголодался. Я решил заказать гамбургер и съесть его тут же, в баре. Примерно через пять минут снова появился Истон и пожаловался, что потерял мобильник — вероятно, положил где-нибудь поблизости. Он попросил меня набрать его номер — тогда телефон зазвонит и, дай бог, отыщется.