И он, о боже, и впрямь собрался куда-то уходить!
— Стойте! — ахнула Тэна. — Вы что, собираетесь вот в таком виде… за ворота? За территорию посольства?
— А в каком виде? — удивленно поинтересовался Крюков. — Отличный теплый спортивный костюм.
— В… в таком.
— Думаете, Джеку надо остаться здесь? Он может кого-то напугать?
— Нет, Джека никто не испугается, он же излучает, но вы…
— Вот и отлично! — Крюков замахнулся лапой, и Тэна чуть не отшатнулась — вовремя сообразила, что он не замахивается на нее, а отмахивается. — Тогда мы помчались!
И они скрылись в метели.
«О господи, — подумала Тэна с некоторой тревогой, — ладно, если их просто арестуют… а если у кого-то случится сердечный приступ?»
Кира подтвердила ее тревогу короткой трелью.
Рената Мейснер то ли не отличалась хорошей памятью, то ли прочла досье Тима мельком да и забыла о нем. Потому что в К-9 он никогда не служил, и Джек у него появился только в самом конце службы, уже перед тем, как его комиссовали. Или, может, это он появился у Джека, Тим точно не знал.
Как бы то ни было, а служил Тим в десанте.
Всего оттрубил там восемь лет и поднялся до старшего сержанта. Выше можно было идти только через Академию. Все в его отделении удивлялись, чего Тим не подает документы, и прочили его в командиры роты, а то и батальона когда-нибудь. «Ты умник, Тим, — говорили ему. — Чудо, что ты вообще задержался в веселых войсках так долго!»
Тим шутливо отвечал на это, что тут важно знать, когда свой ум включать, а когда отключать. А этому на службе учишься быстро — или погибаешь.
Когда в институте его одногруппники, вчерашние мальчишки и девчонки, просили рассказать что-нибудь интересное (чаще всего с этакой смесью восторженности и снисходительности в голосе), Тим выдавал стандартную смесь казарменных баек. Такие, наверное, травили еще римские легионеры. «Заходит как-то центурион с проверкой, а у меня ремешок на сандалии порвался…»
Но сам он, когда вспоминал о службе, вспоминал чаще всего один конкретный эпизод. Тот самый, который научил его отключать мозги.
К тому времени Тим «оттрубил» пару лет. Первоначальная подготовка уже закончилась, их гоняли и в хвост, и в гриву, потом отправили в пару условно боевых выбросов — против дарнийских драконов, тварей тупых, но агрессивных. Выбросы эти потому и назывались «условными», что драконы разумом не отличались — просто роевые животные, которые угрожали колонии на Дарнии.
В общем, у Тима и его сослуживцев, всех молодых парней от восемнадцати до двадцати двух, кипела кровь, бурлил адреналин, и им хотелось себя попробовать в настоящем деле.
И тут как раз начались беспорядки на Перекрестке.
Перекресток — одна из старейших колоний Земли, и уже пару раз в прошлом веке пыталась отделиться, но тут у них случилось общепланетарное бедствие — то ли ураганы, то ли раскол материка, Тим не помнил — и пришлось им пойти с Землей на мировую.
Но в этом веке колония разбогатела и обнаглела совсем: прогнала назначенного Конфедерацией губернатора и наблюдателей от правозащитных организаций, заявила, что отныне не будет платить Земле налогов (не то чтобы раньше они платили их регулярно, но теперь вообще отказались), а будет зато брать с земных кораблей, стыкующихся к космическим станциям у Перекрестка, пошлину.
Этого, конечно, Земля потерпеть уже не могла.
Потом, в Институте, Тим с интересом прослушал выступление своей сокурсницы на семинаре. Девочка анализировала конфликт на Перекрестке с экономической точки зрения и доказывала, что обеим сторонам не стоило воевать: космические войны, даже с недавним удешевлением перелетов, чудовищно дороги и неэффективны. Она выводила войну на Перекрестке из дипломатических просчетов: колонисты не сомневались, что их поддержит межпланетное сообщество, но межпланетное сообщество демонстративно («Брезгливо», — подумал Тим) отказалось принимать участие в дрязгах людей. И колонисты оказались сами по себе.
Что же касается Земли, то землянам, может, и проще было отпустить Перекресток, но это означало рискнуть порядком на других колониях, и во имя поддержания реноме пришлось идти до конца.
«Войны начинаются по экономическим причинам, — мог бы сказать Тим своей однокурснице, — но развиваются по своим законам».
И вот по законам войны они с товарищами часами мариновались в боевых капсулах, готовые к высадке «по свистку» (свисток звучал редко, ибо в этой войне Земля предпочитала скорее грозить, чем сечь), либо, сбросившись на грунт, патрулировали какие-то голые, каменистые участки пустыни, имевшие некую стратегическую важность: под ними проходили подземные коммуникации колонистов.
Тогда, матерясь под жарким, свинцовым, как сковородка, но абсолютно безоблачным небом Перекрестка, Тим, конечно, не предполагал, что через несколько лет будет слышать звонкий голос двадцатилетней девочки, читающей доклад об этом всем, и слушать будет он в прохладной аудитории, и перед ним будет стоять бутылка с холодным клюквенным морсом…
Случай же, о котором он вспоминал, произошел несколько позже, когда боевые действия вступили в активную фазу.
Земля, не желая разрушать подземные жилища колонистов ударами с орбиты, применяла тактику запугивания, но теперь колонисты вооружили свои отряды и столкновения происходили чаще. Потом они все-таки умудрились купить у инопланетян боевую технику, и война начала набирать обороты.
Так случилось, их рота преследовала группу мятежников, которые отступали к своему лагерю. В их отделении чуть не треть была вроде Тима — орлы, слегка нюхнувшие пороху, но не крови, поэтому их держали в резерве. Но именно они засекли на сканерах отступающий отряд мятежников, и командир роты отрядил на преследование именно их.
Мятежники поступили странно: вместо того, чтобы отступать в горы или в свои тоннели, они почему-то засели в небольшом полузасыпанном кратере. Казалось бы, что за дурь: атаковать сверху вниз всегда удобнее, обороняться снизу вверх практически невозможно.
Их сержант заподозрил за этой кажущейся глупостью какой-то расчет и повел себя осторожно: не велел очертя голову всем бросаться в кратер, а расставил народ через равные промежутки вдоль верхнего края, чтобы засечь любое движение, и велел распаковать телепатический сканер.
Тогда еще не придумали использовать собак в качестве телепатических сканеров, приходилось таскать сложную и тонкую аппаратуру. Пока капрал Бронович, бубня себе под нос, распаковывал эту херню да настраивал все антеннки, они вдруг и без телепатии что-то почувствовали.
Это… странное как будто навалилось и придавило разом. Не захотелось ни жить, ни двигаться — ничего. Черная рука потянулась с неба и сдавила душу. Тим вспомнил совершенно живо, как в голодный год мама испекла ему блинчик на день рождения, и как этот блинчик лежал посередине большого праздничного блюда на столе, и стало ему так тошно, что он едва не наблевал себе прямо в кислородную маску.
— Отходим! — заорал сержант по рации. — В кратере осьминог! Повторяю, отходим, в кратере осьминог, жизнь прекрасна, мать вашу! Ни о чем не думайте! В голове темнота, ясно вам? Очистили мозги!
Сержант происходил с Перекрестка, поэтому он отлично знал, что это за твари.
Нет, как раз осьминоги местными не были: на Перекрестке никакой фауны крупнее бактерий отродясь не водилось. Осьминогов сюда завезли с Тусканора. Изначально их продавали как домашних питомцев, и ведь нашлись же люди, заводили такую пакость… а все потому, что осьминоги владели слабыми телепатическими способностями и, накормленные и поглаженные, излучали на хозяев довольство.
Потом выяснилась одна мелочь: осьминоги росли всю жизнь. На родной планете они с какими-то водорослями получали гормон, сдерживающий рост, но за пределами Тусканора этот гормон приходилось им вводить специально.
На деле эти зверюги на земных осьминогов походили мало и в воде не нуждались. Почему-то прекрасно прижились на поверхности Перекрестка, в его тонкой разреженной атмосфере, только жратву давай. Поэтому нашлись многие, кто гормон этот им специально не вводили, а держали своих питомцев на поверхности, как этакие экзотические украшения экстерьера. Тем более, что разрастаясь, твари теряли способность к передвижению.
Голодный раздраженный осьминог на дне гигантского кратера…
Тоска и боль, навалившиеся на Тима, не имели равных. Он вновь словно стал мальчишкой, снова жевал траву, но на сей раз ломкие зеленые стебли не приносили даже иллюзии облегчения. И мама с папой куда-то пропали. Мама с папой ушли, отвернулись, бросили. Он остался совсем один: голодный, обреченный, никому не нужный…
Нет, черт, не думать! Жизнь прекрасна! В голове пустота и темнота!
Словно во сне Тим видел, как серебряные щупальца, длинные и тонкие, перехлестнули грань кратера и обвили Бойза и Денниса — он различал их по разноцветным наклейкам на респираторах.
Бойз начал стрелять, а Деннис почему-то выронил излучатель, даже не попытавшись открыть огонь, и просто махал в воздухе руками. Импульсы Бойза тоже летели в молоко.
Тут чей-то выстрел срезал половину щупальца, держащего Денниса. Тим посмотрел на свои руки и с удивлением увидел, что стрелял он — вот оно, действовать с пустой головой.
— Считайте назад от тысячи! — орал сержант в наушнике — Тим его не видел и вообще не видел больше никого из отделения. — Девятьсот девяносто девять, девятьсот девяносто… Малыш, Тайчи, поддержите Крюка огнем! Восемь…
Правильно, Малыш и Тайчи должны были быть рядом.
Но никто Тима огнем не поддержал, а Бойз уже исчез за краем.
И тогда Тим почувствовал предвкушение — а потом внезапную, сладкую, невыразимо приятную сытость.
Он не выдержал, сорвал респиратор, и его вывернуло-таки на сухую, растрескавшуюся землю Перекрестка.
Чуть позже он подержал на коленях живого маленького осьминога — очаровательное существо, похожее на хлебный мякиш и размером с кошку — а также узнал, что осьминоги никогда, как бы ни проголодались, не нападают на того, кого считают своим хозяином. Тогда ему стало еще противнее, но блевать уже не потянуло.