– Джетт, – сказал мистер Уильямс, видимо, уже не в первый раз, – сегодня вы мой гость. Можете присоединиться к остальным в гостиной.
Джетт, вероятно, не хотел находиться в одной комнате с моей мамой, хотя я не была уверена, чего он боялся больше: что она начнет на него орать или флиртовать с ним. Так что он не послушал, а вместо этого подошел к миске, стоявшей на стойке, и начал мешать салат, который и без того уже был хорошо перемешан.
– Все еще не понимаю, почему вы не работаете сегодня, – сказал он мистеру Уильямсу. – Люди платят втридорога за еду на День благодарения.
– Это семейный праздник, Джетт, вот почему, – ответил мистер Уильямс. – Иногда деньги – не главное.
Джетт хмыкнул.
– Я и в Рождество не буду работать.
– Многое теряете, – отозвался Джетт.
– Я предпочитаю думать, что наоборот, многое приобретаю, – возразил мистер Уильямс. – Вы можете и на Рождество к нам присоединиться, если захотите.
– Раз вы не будете работать, думаю, на Рождество мы вернемся домой, – ответил Джетт.
– В Манхэттен? – спросила я.
– Да, – ответил он.
– Софи хочет поступить в колледж в Манхэттене, – сказал мистер Уильямс.
– Может быть, – ответила я. В последнее время я многое осознала. Например, что, как бы мне ни хотелось, едва появившись в городе, по волшебству превратиться в утонченную и возвышенную персону у меня не получится. То, кем я являлась и кем могла стать, не зависело от того, где я жила. – Я подам заявки в несколько мест.
Мика, направлявшаяся к двери с четырьмя бокалами, резко повернулась ко мне.
– Что? – спросила она. – Никакого Нью-Йорка? С каких это пор?
– С таких… я не знаю, с каких. Когда-нибудь. Я все еще хочу когда-нибудь там оказаться. – Наверное, мне стоило быть немного увереннее, чтобы не растерять последних кусочков себя, которые я еле находила во всем этом хаосе.
Впервые за все время нашего знакомства Джетт, кажется, посмотрел на меня с интересом.
Мика толкнула дверь и унесла бокалы. Я перестала мешать.
– Мне кажется, подливка готова, – сообщила я.
– Хорошо, хорошо, – сказал мистер Уильямс. – Налей ее вон в тот соусник, и давайте начнем накрывать на стол.
Я понесла соусник с подливкой в столовую. Там, в центре длинного стола, стоял в вазе букет, который я сама вчера собрала.
В основном он состоял из лилий-калла, обернутых несколькими пальмовыми листьями. Записка, которую для меня оставила Кэролайн, принимавшая заказ по телефону, гласила: букет из оранжевых лилий-калла, как вы и просили. Заберут вечером в среду.
Вчера я ушла с работы в четыре, поэтому понятия не имела, кто заберет букет. Это миссис Уильямс его заказала? Я огляделась, но в столовой больше никого не было. Из гостиной доносился смех.
– Я отдал один из своих долгов, – раздался за моей спиной голос. – Букет, купленный мной и составленный тобой. Оранжевые лилии-калла.
Я обернулась к Эндрю, слегка расплескав подливку. Было жарко. Я втянула воздух между зубами, поставила соусник на стол и вытерла руку салфеткой.
– Они красивые, – сказал он, когда я продолжила молчать.
– Мои любимые.
– Просто потому что красивые – или с ними связана какая-то история?
История у меня и правда была. Когда в школе были танцы для пап и дочек, мой папа принес мне одну-единственную лилию-калла. Мама вплела ее мне в хвост. Был чудесный вечер; мы тогда еще были довольно крепкой семьей. Мой папа бросил это все, и сейчас продолжал бросать. После его «Прости», я позвонила ему, и он подтвердил, что все это время врал мне. Он не накопил для меня и пенса. Сказал, что собирался начать и все еще надеялся догнать меня. Сказал, чтобы я дала ему еще немного времени.
– Я чувствую, что все-таки история, – сказал Эндрю.
Я поняла, что смотрю на букет во все глаза и, возможно, не с самым приятным выражением. Я собиралась ответить ему, но в столовую вдруг вошли остальные гости с блюдами в руках.
– Спасибо, – тихо сказала я ему.
– Кстати, с февраля я не украл ни одного цветка. Я преображен.
Я улыбнулась.
– Давайте есть! – огласил мистер Уильямс.
Моя тарелка опустела уже второй раз за вечер, зато живот был забит под завязку. Я застонала и отклонилась назад на стуле.
Мистер Уильямс приготовил индейку, макароны с сыром, зеленые бобы, испек мягкие булочки и многое другое, и я попробовала почти каждое блюдо.
– Ну вот, ты поторопилась, – сказал Эндрю, сидевший справа от меня. По левую руку сидел мой брат; он запихивал в рот картофельное пюре.
– Знаю, – сказала я. – Ошибка новичка.
Эндрю поднял миску с амброзией и подал мне.
– Ты даже этот салат не попробовала, – сказал он.
Я специально не притронулась к амброзии. Это бы напомнило мне об одном жарком дне у одного сарая, когда мне довелось поцеловаться с одним мальчиком, от которого пахло коктейльными вишнями. Мне не следовало сейчас думать о поцелуях с Эндрю. Я пыталась вбить себе в голову напоминание о его неизбежном отъезде, а не о том, как мне хочется, чтобы он остался.
– Нет, спасибо, – протянула я.
Мика, сидевшая справа от Эндрю, наклонилась вперед и посмотрела на меня. Она еще никак не прокомментировала мое заявление по поводу Нью-Йорка, и я думала, что она сделает это сейчас. Но она всего лишь сказала:
– Надеюсь, у тебя еще осталось место для десерта.
Я застонала, потирая живот.
– Эй, Мика, – протянула я, – у вас еще остался тот аппарат с караоке. – Я уже пару лет его не видела.
– Да, – ответила она осторожно. – А что?
– Потому что моя мама просто зажгла бы в караоке.
– Ты думаешь, я никогда не пела караоке? – спросила мама, сидевшая напротив меня. Я пожала плечами.
– Я ни разу этого не видела.
– Ты права. У меня шикарно получается. Мы можем устроить соревнование.
Я улыбнулась; Мика снова смерила меня удивленным взглядом, ничего не понимая. День благодарения мы обычно проводили по-другому: после ужина мы с Микой гуляли по району или пинали футбольный мячик по заднему двору, пока взрослые болтали, но новые традиции тоже могли оказаться неплохи.
Мика перевела взгляд на свою маму. Та улыбнулась и кивнула.
– Окей, – сказала Мика тогда, – установлю караоке после ужина.
Эндрю откусил небольшой кусочек кукурузного пудинга.
– Не идет? – спросила я.
– Нет, довольно интересно. – Он положил вилку. – Кстати, что выиграл?
– За что?
– За то, что никто не заметил моих прекрасных глаз.
– А что ты хочешь? – спросила я. В его глазах заиграл озорной огонек. Прежде, чем он успел озвучить свои мысли, я добавила: – Я буду должна тебе пять долларов. И раз ты уже задолжал мне пять долларов раньше, у нас ничья.
– Зануда.
– Еще какая. – Я улыбнулась и встала из-за стола.
Мама получала огромное удовольствие, во все горло распевая песни Кэрри Андервуд. Я пыталась не думать о том, что творится в мозгу у Джетта, который сидел в кресле в углу и выглядел мрачнее тучи. Но именно из-за этого были все мои проблемы: я слишком сильно переживала, что подумают другие люди. Нужно было больше заботиться о том, что думаю я сама. И мне нравилось видеть маму такой счастливой. У нее и правда был неплохой голос. Наверное, получше, чем у Глории с ее дочерью.
– Это ты должна была петь гимн в старшей школе! – проорала я, перекрикивая музыку.
– Я же говорю! – сказала она в микрофон. – Но некоторые скупердяи не хотят делиться! Jesus, take the wheel! – добавила она, продолжая подпевать.
Эндрю рассмеялся.
– Твоя мама уморительная.
– Это факт, – ответила я.
В кармане вдруг завибрировал телефон. Я удивилась: все, с кем я обычно общалась, были в этой комнате. Я вытащила мобильник и посмотрела на экран.
Папа.
Я встала и, выскользнув за стеклянную дверь, вышла на задний двор.
– Алло?
– Соф! – сказал папа. С момента того мучительного разговора мы обменялись всего парой сообщений, и я удивилась, какая ярость закипела во мне от одного только звука его голоса.
– Привет, – холодно сказала я.
– С Днем благодарения, детка. Вы все в доме у Мики?
– Да.
– Я скучаю по семейным праздникам с Уильямсами.
– Серьезно?
– Конечно.
Задний двор тянулся по обе стороны от дома; я прошла мимо нескольких гигантских горшков с цветами к качелям в алькове у забора и села.
– Ты еще тут? – спросил папа.
– Это все, по чему ты скучаешь? – Я знала, что докапываюсь, желая услышать, как он начнет оправдываться, чтобы самой не объяснять, чего я хочу. Все эти эмоции были мне в новинку. Разговоры с папой обычно были очень легкими, поверхностными. Раньше я этого не замечала.
– Я много по чему скучаю, – ответил он. – Но больше всего – по тебе и твоему брату.
Я кивнула, хотя понимала, что он не может меня увидеть.
– Но ты счастлив? – спросила я.
– Что происходит, Софи? Все хорошо?
– Да, знаешь, у нас все очень неплохо. Мне кажется, все эти годы я была не на той стороне.
– Я не понимаю, о чем ты.
– Выбирая между тобой и мамой.
– Нет никаких сторон, – сказал он. – Мы оба любим тебя.
– Это я понимаю. Но показываете вы это по-разному, и один сильно чаще другого.
– Дело все еще в деньгах?
– Нет, – честно ответила я. – Деньги тут ни при чем, пап. Дело в твоем вранье. Дело в том, что я все эти годы думала, что мама меня позорит, что она несправедлива со мной и эгоистична. Но она мать-одиночка, которая пытается вырастить нас. Конечно, она опаздывает. Конечно, ей нужна помощь с Ганнаром. Ей приходится все делать самой. А ты можешь просто позвонить разок и сказать пару приятных вещей.
– Откуда это все взялось, Софи? – спросил папа. – Дай мне поговорить с Лариссой.
– Это не от нее взялось, а от меня. Поздновато, конечно, но лучше поздно, чем никогда. – Я толкнулась на качелях и сделала глубокий вдох. – Я люблю тебя. Всегда буду. Ты мой папа. Но ты должен что-то изменить. Приезжай в гости или позови к себе Ганнара. Сделай хоть что-нибудь.