– Поверить не могу, – сказал папа – и повесил трубку. Это так удивило меня, что сначала я решила, что мне показалось. Но звонок был окончен. Я закрыла глаза на мгновение. Он был беглецом, напомнила я себе. Когда становилось трудно, он сдавался. Я подтянула колени к груди и положила на них подбородок.
В следующий момент я услышала, как за углом говорили двое людей. Они разговаривали, очевидно, понятия не имея, что я слышу каждое их слово. Голоса принадлежали Мике и Эндрю, и говорили они обо мне.
Глава 36
– Это я заморочила ей голову или ты? – спрашивала Мика. Она, должно быть, ударила рукой по листьям того растения в горшке, которое скрывало меня из виду: я услышала шлепок и увидела, как огромный куст затрясся.
– О чем ты говоришь? – спросил Эндрю. Он говорил тише, но я все еще слышала каждое слово.
– Это ты виноват с твоими разговорами про то, что ей не место в Нью-Йорке? Или я с моими обвинениями типа «ты ненавидишь наш город и местных жителей»?
– Я никогда не говорил, что ей не место в Нью-Йорке.
– Говорил.
Я потянулась вперед на качелях, задержав дыхание.
– Я мог сказать что-то о том, что там тяжело пробиться и что этот город сжирает людей живьем, но я говорил не о ней. Вообще-то я говорил о себе.
– Она подумала, что ты говорил о ней.
– У нее, наверное, и правда не получится слиться с толпой в Нью-Йорке, – проговорил Эндрю. – Но Нью-Йорк – такое место, где нужно выделяться. И она точно будет выделяться.
– Ты должен сказать это ей.
– Она думает, что я отговаривал ее от поездки в Нью-Йорк? Неудивительно, что она меня ненавидит.
– Она тебя не ненавидит, – сказала Мика. – Ты просто сломал ее.
– А как же твои разговоры о снобизме – они не сломали?
– Ты прав. Я тоже ее сломала. – Мика вздохнула. – Мы оба виноваты, и теперь она не хочет ехать в Нью-Йорк. Это была мечта всей ее жизни, а теперь она сдалась. Признала поражение. Теперь она тут осядет.
– Не собираюсь я оседать! – крикнула я.
Мика взвизгнула, заглянула за куст, за которым я сидела, слегка покачиваясь, отталкиваясь ногой от земли.
– Соф, ну ты и шпионка, – сказала она. – Подслушиваешь?
– Может, вам не следует болтать обо мне за моей спиной.
– Я всегда болтаю о тебе за твоей спиной. В основном хорошее. Или, как в этом случае, обсуждаю идеи, как тебя починить.
– Я не сломана.
Мика подошла ко мне и опустилась рядом на качели.
– Тогда почему? Это как-то связано с тем, что я сказала на осеннем фестивале?
Я бросила взгляд в сторону Эндрю, который так и остался стоять на заднем плане, как будто не зная, стоит ли ему уйти. Мои размышления о Нью-Йорке и Алабаме никак не были связаны с тем, что мне сказала Мика. Нет, связаны они были с тем, что с того самого момента, как в моей жизни появился город в лице Эндрю Харта, который якобы заявлял, что мои дизайны и я сама не заслуживали городской жизни, я чувствовала себя недостойной. Но это было только мое собственное восприятие. Моя неуверенность в себе, которую я проецировала на него.
– Это из-за меня, – подал голос Эндрю. – Если я как-то заставил тебя думать, что ты не выживешь в Нью-Йорке, то я сделал это ненарочно. Нью-Йорку с тобой очень повезет. – Он опустил взгляд в землю, потом снова посмотрел на меня.
– Нет, вы оба тут ни при чем, – сказала я, переводя взгляд с Эндрю на Мику. – Честно. Дело во мне. Дело в том дурацком альбоме, в котором нет ничего стоящего и достаточно уникального, чтобы куда-нибудь подать. Я просто должна немного разобраться в себе, и Нью-Йорк мне для этого не нужен.
Мика положила голову мне на плечо.
– Ты прекрасно разбираешься в себе. Лучше, чем тебе самой кажется.
Я рассмеялась.
– Эти два предложения противоречат друг другу, и именно об этом я и говорю.
– Так что, получается, ты примешь ту стипендию? – спросила Мика. Месяц назад она бы, наверное, радовалась этому, но сейчас от этой радости не осталось и следа.
– Думаю, да.
– Я сейчас вернусь. – Мика вдруг вскочила и понеслась за угол. Голос моей мамы, поющей уже совершенно другую песню, прозвучал и снова затих, когда дверь открылась и закрылась.
Эндрю стоял рядом молча. Он вопросительно показал пальцем в сторону качелей, где только что сидела Мика. Я кивнула, и он сел.
– Это твой папа звонил? – спросил он.
Точно, мой папа. Я почти успела забыть, как неприятно закончился наш разговор.
– Да.
– Все нормально?
– Не знаю. В последнее время очень много стало мне ясно, и некоторые вещи сложновато принять.
– Думаю, это значит, что мы взрослеем. – Он произнес это в шутку, но в его словах была доля правды. Я думала, в этом и заключался процесс взросления: когда ты начинаешь видеть истинную природу вещей, а то, что тебе хочется. Прямо как с тобой, Эндрю, хотелось мне сказать. Я много чего хотела, но реальность была другой – и в будущем наши пути должны были разойтись.
– Ты такая грустная, – сказал он, накрыв мою руку своей. – Я могу что-нибудь сделать?
– Я не грустная, – сказала я, поднимая на него взгляд. Его голубые глаза смотрели очень пристально. – Просто пытаюсь быть реалисткой… Мне просто нужно… Твои глаза очень отвлекают. Тебе надо срочно смыть подводку.
Он улыбнулся. Я повернула руку ладонью вверх и переплела наши пальцы.
– Прости, что весь этот год вел себя, как говнюк.
Я улыбнулась.
– Аналогично. Я рада, что теперь мы друзья.
Он опустил взгляд на наши руки.
– Я тоже.
Друзья, твердо сказала я себе. Мы можем просто оставаться друзьями.
Из-за угла послышалось топанье Мики по деревянному крыльцу. Я отпустила руку Эндрю и повернулась к ней, когда она завернула за угол. В руках она несла мой альбом, лицо у нее было взволнованное.
– Только не сердись! – попросила она. – Знаю, ты никому не разрешаешь его брать. Но может, мы сможем тебе помочь? Позволь нам помочь.
Я нахмурилась.
– И как вы мне поможете?
– Может быть, мы полистаем его. – Она кивнула в сторону Эндрю. – Скажем, что выделяется, что кажется нам уникальным.
Инстинктивно мне захотелось спрятаться в кокон и закопать альбом где-нибудь на заднем дворе под ивой, но это было больно уж драматично. Это был плохой инстинкт, моя гордость. Не было ничего плохого в том, чтобы позволить людям помочь.
– Окей, – тихо сказала я.
– Да? – спросила она взволнованно.
Я кивнула.
Она подошла к качелям и жестом приказала нам потесниться:
– Так, двигайтесь, двигайтесь.
Качели были маловаты для троих, но Эндрю сдвинулся вправо, как только мог, и откинул руку на спинку, чтобы освободить еще больше места. Я придвинулась к нему ближе. От него приятно пахло свежим бельем и мускусным одеколоном. Мика села слева от меня и положила альбом мне на колени. Потом они с Эндрю наклонились вперед в ожидании.
– Короче, тут все очень неаккуратное, я рисую первое, что придет в голову в порыве вдохновения, без какой-либо логики и смысла, – быстро проговорила я, сжимая альбом в руках.
– Не тяни, – сказал Эндрю.
– Да, мы хотим узнать, что происходит в твоем беспорядочном мозгу, – заявила Мика.
– Ты не помогаешь, – сказала я.
Она слегка пихнула меня плечом, и я открыла альбом.
На первой странице был набросок, который я нарисовала еще года два назад: стандартная юбка-карандаш и свободная блузка. Ничего особенного, но работа добротная. Я помнила, как вырисовывала на ней каждый штришок. Я перевернула страницу, на следующей была приклеена вырезка из журнала с розовым платьем, которое мне понравилось. Я даже уже не помнила, почему оно нравилось мне. Оно было симпатичное, но совсем не в моем стиле. Мика и Эндрю совсем притихли, и я подумала, что они, видимо, ждут, когда я спрошу их мнения. Но для этого я слишком нервничала.
Я продолжила листать. Содержание дальше не сильно отличалось: кучи страниц с набросками, вырезками из журналов или кусочками ткани. Мика еле слышно хмыкала, когда какая-то страничка казалась ей интересной.
– И как это должно мне помочь? – спросила я наконец. Мне казалось, что этот просмотр работ только уменьшил мою уверенность в том, что когда-нибудь я смогу стать приличной художницей.
– Это очень классные работы, Соф, – сказала Мика. – Я надеялась, что ты это увидишь.
Я снова перелистнула страницу. Я уже собиралась сделать это снова, но вдруг остановилась. Этот набросок был не особенно прорисованным: линии получились неровными, а сам рисунок был не закончен, но он все равно сильно отличался от остальных. Юбка обтягивала талию, но расширялась книзу; передняя часть была короче, а задняя – мягко струилась вниз. Она была чем-то похожа на лилию. Перевернутую лилию. Я посмотрела на дату, которую накарябала в углу. Я нарисовала это, когда начала работать в цветочном магазине – в первую неделю.
Эндрю, видимо, тоже заметил в этом наброске что-то необычное.
– Что изменилось? – спросил он.
– Тогда я устроилась на работу, – ответила я, снова перелистывая страницу. Там было нарисовано платье – пуговицы в форме маленьких розочек, юбка – слоями, как лепестки.
– Цветы, – прошептала Мика. – Вот твоя фишка.
Я продолжила листать. Не все дизайны были связаны с цветами, даже не каждый третий, но редкие цветочные работы бросались в глаза, как будто оживали. Я вспомнила все те образы, которые приходили мне в голову, пока я работала с цветами: девочки в платьях на поле тюльпанов, балерины, танцующие в подсолнухах. Может быть, до источника вдохновения все это время было рукой подать.
– Это тот цветок, который я тебе подарил? – спросил Эндрю. Он не дал мне перелистнуть страницу, придержав ее рукой. Внутрь альбома был вложен засушенный розовый тюльпан. На страничке за ним была набросана блузка с волнистыми рукавами. В тот день я встретила Эндрю. Тогда я думала, что дизайн получился неудачным, но это было не так. Сейчас я смотрела на набросок и понимала, что к рукавам стоит добавить слои, не только складки.