т. Его звали Жером Приор, но я тут же окрестил его Копом. На самом деле он был правой рукой пророка, человеком номер два в организации (вообще-то они называли это иначе, у них была целая куча титулов типа «архисвященство седьмого ранга», но смысл был именно такой). «Здесь продвигаются в зависимости от стажа и от заслуг, как в любой организации, – сказал он без тени улыбки. – От стажа и от заслуг». Например, Учёный всего лишь пять лет состоит в рядах элохимитов, но является номером третьим. Что же до номера четвертого, то я вас непременно должен познакомить, заявил Патрик, он очень ценит ваше творчество, у него у самого хорошее чувство юмора. «О, чувство юмора…» – что еще я мог ответить?
После обеда лекцию читала Одиль, дама лет пятидесяти, чья сексуальная жизнь была примерно в том же роде, что у Катрин Милле[40]; она была даже немного на нее похожа. Выглядела она вполне симпатично, без проблем – опять же как Катрин Милле, – но доклад у нее получился довольно вялый. Я знал, что бывают женщины вроде Катрин Милле, у которых вкусы в таком же роде, – по моим понятиям, примерно одна на сто тысяч; по-моему, процент их оставался постоянным во все эпохи и вряд ли когда-то изменится. Одиль слегка оживилась, дойдя до возможности заражения вирусом ВИЧ через исследуемое ею отверстие: это явно был ее конек, она насобирала гору статистики. Конечно, ведь она была вице-президентом ассоциации «Семьи против ВИЧ», которая пыталась вести на эту тему умную просветительскую работу – иначе говоря, поставляла информацию, позволяющую людям использовать презерватив лишь в случае крайней необходимости. Со своей стороны, я ни разу в жизни не надевал презерватива, и не в моем возрасте, к тому же при нынешнем развитии тройной терапии, начинать им пользоваться – если, конечно, предположить, что у меня еще будет случай кого-нибудь трахнуть; сейчас я был в таком состоянии, что уже одна перспектива кого-то трахать, да еще получать от этого удовольствие, казалась мне более чем уважительной причиной удавиться.
Главная задача доклада сводилась к тому, чтобы перечислить ограничения и запреты, налагаемые элохимитами на сексуальную жизнь. Здесь все было просто: запреты отсутствовали – если все происходило между совершеннолетними и, как говорится, по обоюдному согласию.
На сей раз вопросы были. По большей части они касались педофилии: элохимитам случалось подвергаться судебному преследованию по этому поводу – в конце концов, кто в наши-то дни не преследовался за педофилию? Тут Одиль могла сослаться на предельно ясную позицию пророка: в человеческой жизни есть момент, именуемый пубертатным возрастом, когда возникает сексуальное желание; в зависимости от конкретной личности и от местности возраст этот колеблется от одиннадцати до четырнадцати лет. Заниматься любовью с человеком, который этого не хочет или не в состоянии ясно сформулировать свое согласие, то есть с тем, кто не достиг пубертата, плохо; но все, что происходит после пубертата, безусловно не подлежит никакой моральной оценке, и больше по этому поводу сказать нечего. Вечер стремительно увязал в здравом смысле, и я начинал ощущать потребность в аперитиве; все-таки с этим они переборщили. К счастью, у меня в чемодане имелась заначка, и в качестве ВИПа мне, естественно, был предоставлен одноместный номер. Погрузившись в легкое послеобеденное опьянение, я лежал один на кровати «кинг-сайз», на девственно-чистых простынях, и подводил итоги первого дня. Как ни странно, многие члены секты не выглядели идиотами; а что еще удивительнее, многие женщины не выглядели уродинами. Правда, они любым способом старались привлечь к себе внимание. В этом отношении пророк стоял на твердых позициях: если мужчина должен прилагать усилия, чтобы сдерживать свое мужское начало (мачо и без того залили весь мир кровью, взволнованно восклицал он в различных интервью, которые я видел на его сайте), то женщина, напротив, может дать выход своей женственности и врожденному эксгибиционизму посредством всех блестящих, прозрачных и облегающих нарядов, какие только предоставлены в ее распоряжение фантазией всяческих кутюрье и художников: в глазах Элохим нет ничего приятнее и великолепнее.
Именно этим они и занимались, и за ужином уже ощущалось легкое, но неослабное эротическое возбуждение. Я чувствовал, что всю неделю оно будет нарастать; а еще я чувствовал, что реально не буду от этого страдать и мне вполне достаточно мирно накачиваться спиртным, глядя, как клочья тумана ползут в лунном свете. Сочные пастбища, коровы с шоколадок «Милка», заснеженные вершины – отличное место, чтобы забыться или умереть.
На следующее утро первую лекцию читал сам пророк: он явился весь в белом и стремительно взлетел на сцену под лучи прожекторов среди оглушительной овации; его встречали standing ovation – ему аплодировали стоя! Я вдруг подумал, что издали он смахивает на обезьяну; возможно, дело было в соотношении длины передних и задних конечностей или в позе, не знаю, впечатление было очень мимолетным. К тому же он не казался злой обезьяной: просто обезьяна, с приплюснутым черепом, вполне жизнелюбивая, не более.
А еще он, безусловно, смахивал на француза: ироничный взгляд так и искрился лукавством и насмешливостью; он бы отлично смотрелся в какой-нибудь пьесе Фейдо.
А еще он выглядел куда моложе своих шестидесяти пяти лет.
– Сколько будет избранных? – Пророк сразу взял быка за рога. – Быть может, 1729, наименьшее из чисел, которые можно представить в виде суммы двух кубов двумя различными способами? Или же 9240, число с 64 делителями? Или 40 755, число одновременно треугольное, пятиугольное и шестиугольное? Или же оно будет равняться 144 000, как считают наши друзья свидетели Иеговы – вот уж действительно опасная секта, к слову сказать.
Как профессионал, не могу не признать: на сцене он смотрелся великолепно. Кофе в гостинице был отвратный, я не выспался – но он меня увлек.
– Будет ли число избранных равно 698 896, палиндрому и точному квадрату? – продолжал он. – Или 12 960 000, числу, воплощающему «квадратную гармонию» у Платона? Или же 33 550 336, пятому совершенному числу, начертанному в одном анонимном средневековом манускрипте?
Он замер в точке, где скрещивались лучи прожекторов, выдержал долгую паузу и изрек:
– Избранным станет каждый, кто возжелает этого в сердце своем… – Пауза покороче. – И будет вести себя соответственно.
Далее он вполне логично рассуждал об условиях избранничества, а затем перешел к наставлению миссионеров: тема эта явно была ему особенно дорога. Лекция длилась чуть больше двух часов, и, честное слово, это было здорово, отличная работа, я аплодировал чуть ли не громче всех. Сидевший рядом Патрик шепнул мне на ухо: – Он действительно в очень хорошей форме в этом году…
Когда мы шли обедать, у выхода из конференц-зала нас перехватил Коп.
– Пророк приглашает тебя за свой стол, – важно сообщил он мне, потом добавил – тебя тоже, Патрик.
Тот покраснел от удовольствия, а я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Даже когда Коп сообщал приятную новость, он делал это так, что душа уходила в пятки.
Пророк занимал целое крыло отеля; там у него была даже собственная столовая. Пока мы ждали под дверью, а какая-то девица вела переговоры по рации, к нам присоединился Венсан, ВИП от изобразительных искусств; его привел один из подчиненных Копа.
Пророк занимался живописью, и везде висели его творения, которые он на время школы перевез из Калифорнии. На них были изображены только женщины – обнаженные или в весьма условных нарядах – на фоне различных пейзажей, от Тироля до Багамских островов; теперь я понял, откуда берутся иллюстрации в брошюрах и на сайте. Пока мы шли по коридору, я заметил, что Венсан старается не смотреть на полотна и с трудом сдерживает презрительную усмешку. Я тоже подошел поближе и с отвращением отшатнулся: слово «китч» было слишком слабым для этой мазни; в жизни не видел ничего более уродливого.
Гвоздь выставки находился в столовой, огромной светлой зале, из громадных окон которой открывался вид на горы. За стулом пророка висела здоровенная, восемь на четыре метра, картина, изображавшая его самого в окружении двенадцати юных женщин в прозрачных туниках; они простирали к нему руки, кто с молитвенным обожанием, а кто и с выражением более откровенных чувств. Белые, черные, одна азиатка и две индианки. По крайней мере, расистом пророк не был. Зато он явно был неравнодушен к большим грудям и любил, чтобы волосы на лобке были погуще; в сущности, этот человек имел простые и незатейливые вкусы.
В ожидании пророка Патрик представил мне юмориста Жерара, номера четыре в организации. Он удостоился этой чести как один из первых соратников пророка. Тридцать семь лет назад, когда создавалась секта, он уже был рядом и с тех пор неизменно хранил ему верность, несмотря на все его порой неожиданные кульбиты. Из четырех человек, стоявших «у колыбели», один скончался, второй стал адвентистом, а третий ушел несколько лет назад, когда пророк призвал голосовать во втором туре президентских выборов за Жан-Мари Ле Пена против Жака Ширака, дабы «ускорить развал французской псевдодемократии» – примерно как маоисты в свой звездный час призывали голосовать за Жискара против Миттерана, дабы обострить противоречия капитализма. В общем, с тех пор остался один Жерар, удостоенный за выслугу лет некоторых привилегий – к примеру, каждый день завтракать вместе с пророком (это не дозволялось ни Ученому, ни даже Копу) или время от времени иронизировать над его внешними данными – скажем, поминать его «жирную задницу» или «сальные гляделки». Как выяснилось из разговора, Жерар прекрасно меня знал, смотрел все спектакли и вообще давно следил за тем, что я делаю. Пророк, живший в Калифорнии и к тому же абсолютно равнодушный ко всему, имевшему отношение к культуре (из актеров он знал по именам только Тома Круза и Брюса Уиллиса), никогда обо мне не слышал; так что своим статусом ВИПа я был обязан Жерару, и только ему. Он же занимался прессой и связями с медиа.