Возможность острова — страница 24 из 64


На пятый день, вечером, я позвонил ей сам. Она как будто совсем не удивилась моему звонку, ей показалось, что время пролетело очень быстро. Она сразу согласилась приехать ко мне в Сан-Хосе; она бывала в провинции Альмерия, в детстве она не раз проводила там каникулы, но в последние годы она ездит на Ибицу или на Форментеру. Она не против провести у меня весь уикенд, только не ближайший, а через один; я сделал глубокий вдох, чтобы не выдать своего разочарования. «Un besito…» – сказала она перед тем, как повесить трубку. Ну вот, шестеренка сдвинулась еще на один зубец.

Даниель25,2

Фокс умер через две недели после моего прибытия, когда солнце уже зашло. Я лежал на кровати; он подошел, с большим трудом попытался взобраться ко мне; его хвост нервно подергивался. С самого первого дня он не притронулся к миске и очень исхудал. Я помог ему устроиться у меня на груди; несколько секунд он смотрел на меня со странным выражением вины и бесконечной усталости; потом, успокоившись, опустил голову. Его дыхание замедлилось, он закрыл глаза. Спустя две минуты его не стало. Я закопал его на территории виллы, рядом с его предшественниками – на западной оконечности участка, обнесенного оградой. Ночью скоростной транспорт из Центрального Населенного пункта доставил мне идентичного пса; им было известно, как работает ограждение, они знали все коды, и я не стал их встречать. Маленький бело-рыжий метис подошел ко мне, виляя хвостом; я сделал ему знак, он запрыгнул на кровать и улегся рядом со мной.


Любовь легко поддается определению, но редко возникает в череде наших существований. Благодаря собакам мы воздаем должное любви, самой ее возможности. Что есть собака, если не устройство для любви? Ей дают человека и возлагают на нее миссию любить его; и каким бы мерзким, гнусным, кособоким или тупым он ни был, собака его любит. Эта ее особенность вызывала у человеческих существ прежней расы такое изумление и потрясение, что большинство – в этом сходятся все свидетельства – в конце концов начинали отвечать собаке взаимностью. Таким образом, собака являлась устройством для любви с обучающим эффектом, который, однако, имел место только применительно к собакам и никогда – к другим людям.


В рассказах о жизни людей и в корпусе литературных текстов, оставленных ими нам в наследство, тема любви возникает чаще, чем какая бы то ни было иная; в них упоминается как гомосексуальная, так и гетеросексуальная любовь (установить сколько-нибудь значимое различие между ними до сих пор не удалось); ни одна другая тема не вызывала столько споров и дебатов, особенно в заключительный период человеческой истории, когда циклотимические колебания, связанные с верой в любовь, сделались постоянными и достигли головокружительной амплитуды. Видимо, эта тема вообще занимала людей больше, чем что-либо: в сравнении с ней даже деньги, даже упоение битвой или славой отчасти лишаются драматизма. Для человеческих существ последнего периода любовь, похоже, вобрала в себя акме и невозможное, сожаление и благодать, стала тем фокусом, где могли сойтись воедино все страдания и все радости. Рассказ Даниеля1, прерывистый, мучительный, безудержно сентиментальный и в то же время откровенно циничный, противоречивый со всех точек зрения, представляется в этом смысле весьма характерным.

Даниель1,14

Отправляясь встречать Эстер в аэропорт Альмерии, я чуть было не взял напрокат другую машину: я боялся, что «Мерседес 600 SL», и бассейн, и джакузи, и вообще мой откровенно роскошный образ жизни произведет на нее неблагоприятное впечатление. Я ошибся, Эстер была реалисткой – она знала, что я знаменит, и делала из этого вполне логичный вывод, что я должен жить на широкую ногу; среди ее знакомых попадались самые разные люди, как богатые, так и очень бедные, она ничего не имела против, она принимала это неравенство, равно как и все прочие, абсолютно просто. Мое поколение еще несло на себе отпечаток разнообразных дебатов по вопросу о наиболее удачном экономическом укладе – дебатов, неизменно завершавшихся выводом о превосходстве рыночной экономики; обычно в ее пользу приводили тот убойный аргумент, что все народы, которым пытались навязать иную форму организации, при первой же возможности поспешно, порой даже стремительно, от этой иной формы отказывались. В поколении же Эстер прекратились и сами споры: капитализм служил для нее естественной средой обитания, она чувствовала себя в ней легко и просто, и это сказывалось во всех ее поступках; демонстрация против сокращения рабочих мест показалась бы ей не меньшим абсурдом, нежели акция протеста против похолодания или нашествия саранчи в Северной Африке. Ей вообще была чужда идея коллективного выступления, она с детства привыкла считать, что и в финансовом плане, и во всех главных жизненных вопросах каждый должен бороться сам, в одиночку, что править своей лодкой надо без посторонней помощи. Она всегда – наверное, чтобы закалить характер, – стремилась к полной финансовой независимости, хотя ее сестра не страдала от недостатка средств, Эстер с пятнадцати лет сама зарабатывала на карманные расходы, покупала себе диски и шмотки, даже если для этого ей приходилось заниматься такими нудными вещами, как раздавать брошюры или доставлять пиццу. Со мной она, конечно, не пыталась заплатить за себя в ресторане или что-нибудь в этом роде, но я с самого начала почувствовал, что слишком роскошный подарок вызвал бы у нее чувство неловкости, словно легкое посягательство на ее независимость.


Она приехала в плиссированной мини-юбке бирюзового цвета и футболке «Бетти Буп». В паркинге аэропорта я попытался ее обнять; она смутилась и сразу высвободилась. Когда она устраивала чемодан в багажник, порыв ветра приподнял ее юбку, и мне показалось, что на ней нет белья. Сев за руль, я сразу задал ей этот вопрос. Она с улыбкой покачала головой, задрала юбку до талии и слегка раздвинула бедра: волосы у нее на лобке образовывали маленький, четко очерченный белокурый прямоугольник.

Я тронулся с места, и она опустила юбку: теперь я знал, что на ней нет трусов, эффект достигнут, ну и довольно. Мы остановились у виллы, и пока я вытаскивал ее чемодан из багажника, она поднялась на несколько ступенек по лестнице, ведущей к двери; от зрелища нижней части ее маленьких ягодиц у меня помутилось в голове, я едва не эякулировал прямо в брюки. Я догнал ее, обнял, прижался к ней. Open the door…[57] – произнесла она, рассеянно потираясь ягодицами о мой член. Я повиновался, но, едва переступив порог, снова прижался к ней; она встала на колени на ближайший коврик, оперлась руками о пол. Я расстегнул ширинку и вошел в нее, но, к несчастью, настолько возбудился от поездки на машине, что почти сразу кончил; она, похоже, была немного разочарована, но не слишком. Ей хотелось переодеться и принять ванну.

Вообще говоря, знаменитая формула Стендаля, которую так любил Ницше, – что красота есть обещание счастья – совершенно неверна, зато прекрасно применима к эротике. Эстер была восхитительна – но и Изабель тоже: в молодости, наверное, она была даже красивее. Зато Эстер была эротична, невероятно, упоительно эротична, я еще раз убедился в этом, когда она вернулась из ванной, натянув широкий пуловер, но тут же приспустив его на плечах, чтобы виднелись бретельки бюстгальтера, а потом поправив стринги так, чтобы они выступали из-под джинсов; все это она проделала автоматически, не задумываясь, с неотразимой естественностью и простодушием.

Утром, проснувшись, я даже вздрогнул от радости при мысли, что мы спустимся на пляж вместе. На Плайя-де-Монсул, да и на всех диких, труднодоступных и, как правило, почти пустынных пляжах природного парка Кабо-де-Гата негласно допускался нудизм. Конечно, нагота не эротична, во всяком случае, так считается, я же, со своей стороны, всегда полагал, что нагота скорее эротична – естественно, если тело красивое, – но, скажем так, не самое эротичное, что может быть; мне случалось иметь по этому поводу тяжелые дискуссии с журналистами во времена, когда я вводил в свои монологи нудистов-неонацистов. Так или иначе, я прекрасно знал, что она что-нибудь придумает; мне не пришлось долго ждать: через несколько минут она вышла в белых мини-шортах, две верхних пуговицы на них были расстегнуты, приоткрывая волосы на лобке; груди она повязала золотистой шалью, не забыв чуть сдвинуть ее вверх, чтобы виднелась их нижняя часть. Море было тихим и гладким. На пляже она немедленно разделась совсем и широко раздвинула ноги, вся открывшись солнцу. Я налил ей на живот масла для загара и начал ее ласкать. У меня всегда был дар на такие вещи, я знал, как обращаться с внутренней стороной бедер, с половыми губами – в общем, это мой маленький талант. Но только я вошел во вкус, с удовольствием констатируя, что Эстер начинает возбуждаться, как услышал «Добрый день!», произнесенное сильным, веселым голосом за моей спиной, совсем рядом. Я обернулся: к нам направлялась Фадия, тоже обнаженная, с полотняной пляжной сумкой через плечо; на белой сумке красовалась разноцветная звезда с загнутыми лучами – опознавательный знак элохимитов; положительно, у Фадии было великолепное тело. Я встал, представил женщин друг другу, завязалась оживленная беседа по-английски. Маленький белый задик Эстер выглядел очень привлекательно, но и округлые, литые ягодицы Фадии были не менее соблазнительны, во всяком случае, я хотел все сильнее, но обе пока делали вид, будто ничего не замечают; в порнофильмах всегда бывает по меньшей мере одна сцена с двумя партнершами, я не сомневался, что Эстер согласится, что-то мне подсказывало, что и Фадия отнюдь не против. Нагибаясь завязать сандалии, Эстер коснулась моего члена, словно бы нечаянно, но я точно знал, что нарочно, я шагнул к ней, теперь он стоял прямо на высоте ее лица. Появление Патрика немного охладило мой пыл; он тоже был голый – хорошо сложенный, но полноватый – я обратил внимание, что у него намечается брюшко – наверное, деловые обеды. Короче, славное млекопитающее средних размеров, в принципе я не возражал и против расклада на четверых, но в тот момент мои сексуальные поползновения скорее поостыли.