оследовательностей событий, совместимых с изменениями во времени глобальной волновой функции Вселенной, но недоступных прямому наблюдению. Однако данная гипотеза не позволяет объяснить, каким образом сны преодолевают обычные границы познания, закрывающие для наблюдателя доступ к параллельным вселенным, удерживающие его внутри его собственной; к тому же я не вполне понимал, неопределенный исход какого события мог породить параллельную вселенную, столь далекую от известной мне наяву.
Согласно другим интерпретациям, некоторые наши сны имеют принципиально иную природу, нежели сны людей; они искусственного происхождения и представляют собой спонтанные полументальные всплески, порожденные изменчивым взаимодействием электронных элементов сети. Уже просится на свет единый гигантский организм, чтобы сформировать общую для всех электронную память; но пока этот организм проявляется лишь во всплесках онирических волн, которые распространяются в эволюционирующих подмножествах сети, ограниченных связывающими неолюдей информационными каналами; контролировать неолюдей – единственный доступный этому нарождающемуся организму способ поставить под контроль и сами информационные каналы. Мы – лишь неполные, промежуточные существа, призванные подготовить пришествие цифрового будущего. Как бы ни относиться к этой гипотезе, одно не подлежит сомнению: в сети – возможно, с самого начала Второго сокращения – разворачивается масштабная мутация ее программного обеспечения, затронувшая в первую очередь систему кодировок, но постепенно распространяющаяся на все ее логические слои; невозможно знать в точности, сколь велика эта мутация, но, по-видимому, она быстро растет, делая надежность нашей системы передачи информации как минимум весьма относительной.
Угроза перепроизводства сновидений была зафиксирована уже в эпоху Основоположников; она могла иметь и еще одно, более простое объяснение – условия абсолютной физической изоляции, в каких нам суждено жить. По-настоящему излечиться от этого невозможно. Единственный способ бороться со сновидениями – это прекратить посылать и получать сообщения, прервать все контакты с неочеловеческим сообществом и целиком сконцентрироваться на элементах своей личной физиологии. Я подчинил себя подобному режиму, применив все основные механизмы биохимического контроля; понадобилось несколько недель, чтобы моя ментальная продукция вернулась к нормальному уровню и я вновь смог сосредоточиться на рассказе о жизни Даниеля1 и на своем комментарии.
Даниель1,16
Чтобы обойти Netstat, надо в него внедриться; тому, кто хочет это сделать, придется изменить весь юзерленд.
Я успел забыть о существовании элохимитов, как вдруг мне позвонил Патрик – напомнить, что через две недели начало школы, и спросить, не передумал ли я на нее ехать. Мне послано приглашение – ВИП-приглашение, уточнил он. Обнаружить его в почтовом ящике не составило труда: бумагу украшали водяные знаки – обнаженные девушки, танцующие среди цветов. Его святейшество пророк приглашал своих выдающихся друзей, в том числе и меня, принять участие в ежегодном празднестве по случаю «чудесной встречи» – с Элохим, надо полагать. Празднество намечалось особенное: с обнародованием ранее неизвестных деталей возведения посольства и при участии единоверцев со всего мира, под водительством девяти архиепископов и сорока девяти епископов; все эти почетные звания не имели никакого отношения к реальной административной структуре, их ввел в употребление Коп, считавший, что без них нельзя эффективно управлять ни одной человеческой организацией. «Оторвемся по полной!» – приписал пророк от руки, для меня лично.
У Эстер, как она и предполагала, были в это время экзамены, ехать со мной она не могла. А поскольку на то, чтобы встречаться со мной, у нее тоже останется не так уж много времени, я, не раздумывая, принял приглашение – в конце концов, я теперь не у дел, могу немного попутешествовать, совершить социологический экскурс, поискать ярких или забавных впечатлений. В своих скетчах я ни разу не затрагивал тему сектантства, а ведь это по-настоящему современный феномен: несмотря на все предостережения и рационалистские кампании, число сект постоянно и безудержно росло. Я немножко покрутил идею монолога об элохимитах, ничего не надумал и купил билет на самолет.
Рейс совершал промежуточную посадку на Гран-Канарии, и, пока мы кружили над островом в ожидании воздушного коридора, я с любопытством разглядывал дюны Маспаломаса. Гигантские песчаные формы плавали в ослепительно синем океане; мы летели на небольшой высоте, я мог различить фигуры, начертанные на пляже порывами ветра, иногда они напоминали буквы, иногда – контуры животных или человеческих лиц; в голове невольно рождалась мысль, что это знаки, наделенные магическим смыслом, и я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание, несмотря на лазурную гладь моря – а может, как раз из-за нее.
В аэропорту Лас-Пальмаса самолет почти опустел; потом на борт поднялись несколько пассажиров, перемещавшихся между островами. Большинство выглядели заядлыми путешественниками, вроде австралийских backpackers[63], вооруженных путеводителем Let’s go Europe[64]и схемой расположения «Макдоналдсов». Они вели себя спокойно, тоже любовались видами, вполголоса обменивались умными, поэтичными замечаниями. Незадолго до посадки мы пролетали над зоной вулканической активности – развороченными темно-багровыми скалами.
Патрик ждал меня в зале прибытия аэропорта Арресифе; на нем были брюки и белая туника с вышитой разноцветной звездой, эмблемой секты, на лице расплылась широчайшая улыбка – по-моему, она появилась за пять минут до моего прилета; он продолжал улыбаться безо всякой видимой причины и пока мы пересекали автостоянку. Там стоял белый микроавтобус «тойота», тоже украшенный разноцветной звездой. Я сел на переднее сиденье; лицо Патрика по-прежнему озаряла беспредметная улыбка; стоя в хвосте машин, чтобы пробить свой талон на выезд, он барабанил пальцами по рулю и покачивал головой, словно в такт какой-то звучавшей в нем мелодии.
Мы катили по насыщенно-черной, отливающей синевой равнине из угловатых, грубых, почти не тронутых эрозией скал, когда Патрик нарушил молчание.
– Вот увидишь, это будет потрясающе… – произнес он вполголоса, как будто говорил сам с собой или сообщал мне какую-то тайну. – Тут особые вибрации… В самом деле, тут есть какая-то эманация.
Я вежливо кивнул. Не то чтобы он меня удивил: почти во всех сочинениях «нью-эйдж» говорится, что в регионах с повышенной вулканической активностью бывают особые сейсмические колебания, к которым чувствительны многие млекопитающие, в частности человек; считается, что, помимо прочего, они возбуждают тягу к сексуальному промискуитету.
– Именно, именно… – произнес Патрик все в том же экстазе, – мы – дети огня!
Я счел за лучшее промолчать.
Под конец дорога шла вдоль пляжа с черным песком, усеянным мелкими белыми камушками; признаться, выглядело это необычно, даже фантастично. Сперва я смотрел внимательно, но потом отвернулся: меня как-то неприятно поразила эта резкая инверсия цветов. Я бы, наверное, ничего не имел против, если бы море стало красным; но оно оставалось все таким же синим, таким же безнадежно синим.
Шоссе резко вильнуло в глубь острова, и метров через пятьсот мы остановились: вправо и влево, насколько хватало глаз, тянулась массивная металлическая ограда высотой метра в три и с колючей проволокой. У ворот, которые, судя по всему, были единственным выходом отсюда, дежурили двое охранников с автоматами. Патрик сделал им знак, они открыли ворота, подошли к машине и, прежде чем нас пропустить, внимательно осмотрели меня. «Это необходимо… – произнес Патрик все тем же еле слышным голосом. – Журналисты…»
Дорога, вполне сносная, пересекала ровное пыльное пространство с каменистой красноватой почвой. Когда вдали завиднелось нечто вроде белого палаточного городка, Патрик свернул влево, к обрывистой скале, сильно выветрившейся с одной стороны; она состояла из той же черной, по-видимому, вулканической породы, на которую я обратил внимание чуть раньше. Попетляв, машина остановилась на площадке, и дальше мы пошли пешком. Несмотря на мои протесты, он решительно забрал у меня чемодан, довольно тяжелый. «Нет-нет, прошу тебя… Ты же ВИП…» Он говорил вроде бы в шутку, но что-то подсказывало мне, что не совсем. Мы прошли мимо дюжины гротов с узким входом, вырубленных в скале, и наконец, поднявшись еще на одну площадку, почти на вершине небольшой горки, оказались перед еще одним гротом, гораздо больше остальных; у входа, шириной в три метра и высотой в два, тоже стояли двое вооруженных охранников.
Мы вошли в первую залу – квадратную, со стороной примерно метров десять и с голыми стенами; единственной мебелью здесь были несколько складных стульев, расставленных вдоль стен. Затем, следуя за охранником, мы пересекли коридор, освещенный высокими светильниками в форме колонн, очень похожими на те, что были в моде в 1970-е годы: в светящемся геле желтого, бирюзового, оранжевого и бледно-фиолетового цвета вспухали большие пузыри, медленно поднимались вверх и исчезали.
Апартаменты пророка тоже были обставлены в стиле 1970-х годов. На полу лежал толстый оранжевый ковер, исчерченный фиолетовыми молниями. По всей комнате в живописном беспорядке были разбросаны низкие диванчики, покрытые шкурами. В глубине на ступенчатом возвышении стояло вращающееся кресло для отдыха, обитое розовой кожей, со встроенной подставкой для ног; кресло пустовало. За ним я обнаружил знакомую картину с псевдорайским садом, она висела в столовой пророка в Зворке: двенадцать юных дев, облаченных в прозрачные туники, взирали на него с обожанием и вожделением.
Комично, разумеется, но ровно в той – в конечном счете весьма малой – степени, в какой может быть комичной вещь чисто сексуальная: юмор, чувство смешного торжествуют лишь тогда (собственно, мне за то и платили, причем недурно платили, чтобы я это знал), когда направлены на мишени уже беззащитные, вроде религиозности, сентиментальности, преданности, чувства чести, и, напротив, не в силах нанести серьезного урона глубинным, эгоистичным, животным детерминантам человеческого поведения. В любом случае картина была написана настолько плохо, что я далеко не сразу узнал изображенных на ней моделей, вполне живых девушек, которые восседали на ступенях, кое-как пытаясь воспроизвести живописные позы – их, видимо, предупредили о нашем прибытии; впрочем, репродукция из них получилась весьма приблизительная: если некоторые облачились в те же прозрачные туники, отдаленно напоминающие греческие, подняв их до талии, то другие предпочли бюстье и черные латексные бюстгальтеры; так или иначе, половые органы у всех остались обнаженными.