Она смотрела мне прямо в глаза, и я возбудился от одних ее слов. По-моему, ее растрогала эта глубоко сентиментальная, человечная эрекция; она снова легла рядом, положила голову мне на плечо и начала мне помогать. Она действовала не спеша, сжимая мою мошонку в ладони, варьируя амплитуду и силу движений пальцев. Я расслабился, полностью отдавшись её ласке. Что-то рождалось между нами, словно мы были безгрешны – похоже, я переоценил масштабы собственного цинизма. Она жила в Шестнадцатом округе, на холмах Пасси; вдали виднелась линия надземного метро, пересекавшая Сену. День разгорался, уже слышен был шум уличного движения; струя спермы брызнула ей на грудь. Я обнял ее.
– Изабель, – прошептал я ей на ухо, – мне очень хочется, чтобы ты рассказала, как попала в этот журнал.
– На самом деле все началось чуть больше года назад – «Лолиты» вышло всего четырнадцать номеров. Я очень долго работала в журнале «Двадцать лет», занимала почти все должности. Эвелин – наша главная – полагалась на меня во всем. В конце концов, как раз перед тем, как журнал был перепродан, она назначила меня своим замом – а что ей оставалось, я уже два года делала за нее всю работу. При этом она меня терпеть не могла: я помню, с какой ненавистью она смотрела на меня, когда передавала приглашение Лажуани. Ты знаешь, кто такой Лажуани? Тебе это имя о чем-то говорит?
– Кажется, что-то слышал…
– Да, широкая публика его почти не знает. Он был акционером журнала «Двадцать лет», миноритарным акционером, но именно он заставил перепродать журнал; его купила одна итальянская группа. Эвелин, естественно, уволили. Мне итальянцы предлагали остаться, раз тогда Лажуани пригласил меня в воскресенье на завтрак, значит, у него было для меня что-то другое. Эвелин не могла этого не понимать, потому и бесилась. Он жил в Маре, недалеко от площади Вогезов. Когда я вошла, то была в шоке: там собрались Карл Лагерфельд, Наоми Кемпбелл, Том Круз, Джейд Джаггер[6], Бьорк… В общем, не совсем те люди, с какими я привыкла встречаться.
– Это не он сделал тот знаменитый журнал для педиков?
– Не совсем. GQ сначала ориентировался не на педиков, скорее наоборот – на супермачо: девки, тачки, чуть-чуть военных новостей… Правда, через полгода они вдруг обнаружили, что среди покупателей журнала огромный процент геев, и это была неожиданность, они вряд ли рассчитывали именно на такой эффект. Так или иначе, вскоре он журнал перепродал, причем поразил всех, кто связан с журналистикой: он продал GQ, когда тот был в топе, хотя все думали, что он даст ему еще подрасти, и запустил «Двадцать один». С тех пор GQ захирел: по-моему, они потеряли процентов сорок в национальном масштабе, а «Двадцать один» стал главным ежемесячным журналом для мужчин – они только что обошли «Шассёр франсе». Рецепт очень простой – строгая метросексуальность: гимнастика, косметика, модные тенденции. Ни грамма культуры, ни грамма новостей, никакого юмора. Короче, я никак не могла понять, что он может мне предложить. Он очень любезно поздоровался, представил меня всем и усадил напротив себя. «Я очень уважаю Эвелин…» – начал он. Я едва не подскочила: никто не мог уважать Эвелин. Эта старая алкоголичка могла внушать презрение, сострадание, брезгливость – в общем, что угодно, но не уважение. Я только потом поняла, что у него такой метод управления персоналом: ни о ком не говорить плохо, никогда, ни при каких обстоятельствах; наоборот, всегда осыпать похвалами, пусть сколь угодно незаслуженными, – что, естественно, отнюдь не мешало ему при необходимости уволить любого. Но я все-таки немного смутилась и попыталась перевести разговор на «Двадцать один».
– Мы дол-жны… – у него была странная манера говорить по слогам, как будто он изъяснялся на иностранном языке. – Мои кол-леги, по-моему, слишком увле-чены аме-ри-кан-ской прессой. Мы остаемся ев-роп-пей-цами… Для нас обра-зец – то, что происходит в Англии…
Ну да, естественно, «Двадцать один» копировал оригинальный английский журнал, но ведь и GQ – тоже; почему же он решил сменить один на другой? Быть может, в Англии проводились какие-то исследования, отмечено изменение спроса?
– Нет, на-сколь-ко я знаю… Вы очень красивы… – продолжал он без видимой связи. – Вы могли бы быть бо-лее ме-дий-ной…
Рядом со мной сидел Карл Лагерфельд, который без остановки поглощал еду: блюдо из лосося он ел руками, макал куски в соус со сливками и анисом и запихивал в рот. Том Круз время от времени бросал в его сторону взгляды, полные отвращения. Бьорк, наоборот, была в восторге; она, надо сказать, всегда пыталась изображать что-то эдакое – поэзию саг, исландскую энергетику и все такое, а на самом деле была жеманная и манерная до предела – естественно, ей было интересно посмотреть на настоящего дикаря. Я вдруг поняла, что, если снять с кутюрье сорочку с жабо, галстук-бант и смокинг на шелковой подкладке и обрядить его в звериные шкуры, он будет отлично смотреться в роли древнего тевтонца. Он выудил вареную картофелину, щедро обмазал ее икрой и повернулся ко мне: «Надо быть медийной хоть немножко. Я вот, например, очень медийный. Я крупная медиашишка…» По-моему, он только что съехал со второй своей диеты, во всяком случае, про первую он книжку уже написал.
Кто-то поставил музыку, толпа зашевелилась. Кажется, Наоми Кемпбелл начала танцевать. Я не спускала глаз с Лажуани, ожидая его предложения. Потом с горя завела разговор с Джейд Джаггер, мы говорили о Форментере[7]или о чем-то таком, но она произвела на меня хорошее впечатление – умная и простая девушка; Лажуани сидел полуприкрыв глаза и, казалось, дремал, но теперь я думаю, он наблюдал, как я буду держать себя с остальными – это тоже входит в его методы руководства персоналом. В какой-то момент он что-то проворчал, но я не расслышала, музыка была слишком громкая; потом раздраженно покосился влево: в углу Карл Лагерфельд решил пройтись на руках; Бьорк смотрела на него и умирала со смеху. Кутюрье уселся на место, смачно хлопнул меня по плечу и заорал: «Ну как дела? Все путем?» – после чего проглотил подряд сразу трех угрей. «Вы тут самая красивая! Вы их всех сделали!..» – и сцапал блюдо с сырами. По-моему, я ему действительно понравилась. Лажуани изумленно глядел, как он поглощает ливаро.[8] «Ты не крупная, ты жирная шишка, Карл… – фыркнул он, потом повернулся ко мне и произнес – Пятьдесят тысяч евро».
И все, больше он ничего не сказал.
На следующий день я пришла к нему в офис, и тогда он объяснил кое-что еще. Журнал должен был называться «Лолита». «Тут все дело в возрастном сдвиге…» – сказал он. Я, в общем, понимала, что он имеет в виду. Например, «Двадцать лет» покупали в основном пятнадцати-шестнадцатилетние девчонки – те, кто хотел выглядеть как женщины без комплексов, особенно сексуальных; с «Лолитой» он хотел проделать то же самое, только в обратном направлении. «Нижняя граница нашей аудитории – десять лет, но верхней границы у нее нет», – сказал он. Он сделал ставку на то, что матери чем дальше, тем больше будут подражать дочерям. Конечно, несколько смешно, когда тридцатилетняя женщина покупает журнал под названием «Лолита», но ведь это не смешнее, чем когда она покупает обтягивающий топ или мини-шорты. Он поставил на то, что страх показаться смешной, так сильно развитый у женщин вообще и у француженок в частности, постепенно сойдёт на нет, сменится чистым преклонением перед безграничной молодостью.
Сказать, что он выиграл, – значит ничего не сказать. Средний возраст наших читательниц – двадцать восемь лет, и каждый месяц он еще подрастает. Рекламный отдел утверждает, что мы входим в обойму главных женских журналов, – говорю что слышала, у меня самой это с трудом укладывается в голове. Я рулю, пытаюсь рулить, вернее, делаю вид, что рулю, но, по сути, я перестала что-либо понимать. Я действительно хороший профессионал, это правда, я тебе говорила, что у меня ригидная психика, отсюда все и идет: в нашем журнале нет ни одной опечатки, фотографии правильно кадрированы, мы всегда выходим точно в срок… Но содержание… Что люди боятся стареть, особенно женщины, – это нормально, это всегда было, но чтобы так… Это выходит за всякие рамки, по-моему, они все просто посходили с ума.
Даниель24,2
Сегодня, когда все вокруг предстает в свете пустоты, я могу вволю смотреть на снег. Поселиться в этом месте решил мой далекий предшественник, незадачливый комик; раскопки и сохранившиеся фотографии свидетельствуют, что его вилла стояла там, где ныне находится подразделение Проексьонес XXI, 13. Как ни странно и немного грустно это звучит, но в его время здесь был курорт.
Море ушло, исчезла память о волнах. В нашем распоряжении остались звуковые и визуальные документы, но ни один из них не позволяет по-настоящему ощутить то упорное, неодолимое влечение, какое, судя по множеству стихов, внушало человеку явно однообразное зрелище океана, разбивающегося о песок.
Равным образом нам непонятно возбуждение охоты, преследования добычи, а также религиозное чувство и то оцепенелое, беспредметное исступление, какое люди именовали «мистическим экстазом».
Раньше, когда человеческие существа жили вместе, они удовлетворяли друг друга посредством физических контактов; это для нас понятно, ибо мы получили сообщение от Верховной Сестры. Вот сообщение Верховной Сестры в его интермедийном варианте:
Усвоить, что люди не обладают ни достоинством, ни правами; что добро и зло суть простые понятия, слегка теоретизированные формы удовольствия и страдания.
Во всём обращаться с людьми как с животными, заслуживающими понимания и жалости, как в отношении их души, так и тела.
Не сворачивать с этого благородного, великого пути.
Свернув с пути удовольствия и не найдя ему замены, мы лишь продолжили позднейшие тенденции в развитии человечества. Когда проституция была окончательно запрещена и запрет вступил в силу на всей планете, для людей началась сумрачная эпоха. Видимо, она для них так и не кончилась, по крайней мере пока они реально существовали как самостоятельный вид. До сих пор никто не выдвинул сколько-нибудь убедительной теории, объясняющей явление, имевшее все признаки коллективного суицида.