Даниель25,9
Блестящие металлические сферы парили в воздухе, медленно вращаясь вокруг своей оси и издавая певучий, слегка вибрирующий звук. Местное население относилось к ним странно, в его поведении сочетались поклонение и сарказм. Население это, безусловно, состояло из социально организованных приматов, но кто они – дикари, неолюди или какой-то третий биологический вид? По их одеянию – широким черным плащам и черным капюшонам с прорезями для глаз – определить это было невозможно. Развалины вокруг, вероятно, соотносились с какой-то реальной местностью: временами пейзаж напоминал описания Лансароте у Даниеля1; я не совсем понимал, что Мария23 хочет сказать их иконографическим воспроизведением.
Мы несем в себе весть
О системе апперцептивной,
Об IGUS эмотивной,
Той, что была и есть.
Мне иногда приходило в голову, что и Мария23, и вообще неолюди, включая меня самого, – всего лишь программные фантомы; однако сама прегнантность этих фантомов доказывает существование одной или многих IGUS (независимо оттого, какова их природа – биологическая, цифровая или интермедийная). Существования же хотя бы одной IGUS самого по себе достаточно, чтобы вызвать в то время, пока она существует, сужение поля бесчисленных потенций. Подобное сужение является обязательным условием парадигмы существования. Даже Грядущие, обретая бытие, должны будут привести свой онтологический статус в соответствие с общими предпосылками функционирования IGUS. Уже Хартл и Гелл-Манн показали, что когнитивная функция IGUS (Information Gathering and Utilizing Systems[88]) предполагает такие условия, как устойчивость последовательностей событий и их взаимоисключение. IGUS наблюдателя, природного или созданного искусственно, наделяет реальным существованием лишь одну из всего множества параллельных вселенных; подобный вывод, отнюдь не исключая возможного существования иных вселенных, тем не менее не позволяет любому заданному наблюдателю получить какой-либо доступ к ним; если воспользоваться довольно загадочной, но обобщающей формулой Гелл-Манна, «в каждой вселенной присутствует только эта вселенная». Существование сообщества наблюдателей, даже если оно включает всего две IGUS, само по себе доказывает существование некоей реальности.
Если придерживаться общепринятой гипотезы о непрерывной эволюции органических соединений, то у нас нет никаких оснований полагать, будто эволюция дикарей была прервана Великой Засухой; но нет и никаких признаков того, что они, как полагала Мария23, сумели вновь овладеть речевой деятельностью и образовать разумные сообщества, воссоздав новые социумы на принципах, отличающихся от тех, что в свое время были заданы Основоположниками. Однако Мария23 буквально одержима этой проблемой дикарских социумов и постоянно затрагивает ее в ходе нашего общения, принимающего все более оживленный характер. Я чувствую в ней какое-то интеллектуальное брожение, нетерпение, которое понемногу передается и мне, хотя внешние обстоятельства никак не оправдывают выхода из обычного для нас состояния стаза; после очередного отрезка нашей интермедиации я все чаще чувствую себя взволнованным и словно ослабшим. К счастью, Фокс своим присутствием быстро возвращает мне покой, я устраиваюсь в любимом кресле в северной части главной комнаты, и, закрыв глаза, спокойно сижу на солнце, ожидая следующего контакта.
Даниель1,21
В тот же день я сел в поезд и уехал в Биарриц; в Андае была пересадка, толпились девушки в коротких юбках, и вообще царила каникулярная атмосфера, не имевшая ко мне, естественно, почти никакого отношения, но все-таки я еще не утратил способности замечать такие вещи, еще не перестал быть человеком, незачем себя обманывать, я не стал непрошибаемым, и мне неоткуда ждать окончательного избавления – вплоть до реальной, физической смерти. Приехав, я поселился на «Вилле Евгении», старинной загородной резиденции Наполеона III, подаренной им императрице и превращенной в двадцатом веке в отель класса люкс. Ресторан тоже назывался «Вилла Евгения» и был отмечен одной звездой в путеводителе Мишлена. Я взял ризотто с чернилами каракатицы; вкусно. Мне казалось, что я мог бы есть то же самое каждый день и вообще мог бы остаться здесь надолго, быть может, до конца жизни. Наутро я купил ноутбук Samsung X10 и принтер Canon 180 со смутным намерением приступить к проекту, о котором говорил Венсану, и поведать какому-то неизвестному пока читателю о событиях, развернувшихся на моих глазах на Лансароте. Далеко не сразу, лишь после нескольких наших с ним разговоров, после того как я долго объяснял, насколько заметное, пускай и слабое, успокоение и ощущение хотя бы относительной внутренней ясности приносят мне эти записки, ему пришла мысль попросить всех претендентов на бессмертие написать свой рассказ о жизни, причем как можно более исчерпывающий; в свете этого мой собственный замысел приобрел гораздо более выраженный автобиографический характер.
Конечно, я приехал в Биарриц, чтобы повидать Изабель, но, поселившись в отеле, неожиданно понял, что, как ни странно, это может и подождать, – странно, потому что я отчетливо сознавал, что жить мне остается недолго. Каждый день я совершал небольшую, минут на пятнадцать, прогулку по пляжу, говоря себе, что у меня есть шанс встретить их с Фоксом, но так никого и не встретил и недели через две все-таки решил ей позвонить. В конце концов, она могла просто уехать из города, мы не общались уже больше года.
Она никуда не уехала, но сказала, что собирается уехать, как только умрет ее мать – это должно случиться через неделю-другую, максимум через месяц. Судя по голосу, она была не особенно рада меня слышать, мне пришлось самому предложить ей встретиться. Я пригласил ее позавтракать в ресторане моего отеля; это невозможно, ответила она, туда не пускают с собаками. В конце концов мы договорились встретиться, как обычно, в «Серебряном серфере», но я сразу почувствовал – что-то изменилось. Как ни странно, даже необъяснимо, но мне показалось, что она на меня сердита; и еще я понял, что никогда не говорил ей об Эстер, даже словом не обмолвился, – непонятно почему, ведь мы разошлись, повторяю, как цивилизованные, современные люди, без всяких мелочных, тем более денежных расчетов, можно сказать, расстались добрыми друзьями.
Фокс слегка постарел и потолстел, но был все такой же ласковый и веселый; просто пришлось немного помочь ему взобраться на колени. Минут десять мы поговорили о нем: он приводил в восторг всех рок-н-ролльных старых перечниц Биаррица, видимо потому, что такая собака была у английской королевы – а еще у Мика Джаггера, после того как он стал рыцарем. Оказывается, сообщила Изабель, он вовсе не дворняжка, а вельш-корги пемброк, штатный пес королевской фамилии; откуда это трехмесячное существо голубых кровей взялось в стае бродячих собак на обочине испанской автотрассы, так навсегда и останется тайной.
Мы поболтали об этом минут пятнадцать, а потом неотвратимо, словно повинуясь закону природы, перешли к самой сути, и я заговорил о своем романе с Эстер. Я рассказал Изабель все, с самого начала и до мадридской party по случаю дня ее рождения; мой рассказ длился больше двух часов. Она слушала внимательно, не перебивая, и без особого удивления. «Да, ты всегда любил секс…» – вполголоса обронила она, когда я высказывал какие-то свои эротические соображения. Когда я кончил, она сказала, что уже давно о чем-то таком догадывалась и рада, что я решился обо всем ей рассказать.
– По существу, в моей жизни были, наверное, всего две женщины, – подытожил я. – Одна, то есть ты, недостаточно любила секс, а другая, Эстер, недостаточно любила любовь.
На этот раз она не стала скрывать улыбку.
– Это точно, – произнесла она каким-то другим, удивительно лукавым и юным голосом, – не повезло тебе… – И, подумав, добавила: – В конце концов, мужчины всегда недовольны своими женщинами…
– Да, исключения – редкость.
– Просто они хотят прямо противоположных вещей. Правда, женщины теперь тоже такие, но это случилось сравнительно недавно. В сущности, полигамия, наверно, была неплохим выходом из положения…
Грустная вещь – крушение цивилизации, грустно видеть, как тонут ее лучшие умы: поначалу чувствуешь себя в жизни не слишком уютно, а под конец мечтаешь об исламистской республике. Ну или, скажем, немного грустная – безусловно, бывают вещи и погрустнее. Изабель всегда любила теоретические дискуссии, отчасти это меня в ней и привлекало; насколько бесплодным, а иногда и пагубным бывает теоретизирование ради теоретизирования, настолько же глубоким, творческим и нежным оно может оказаться сразу после любви – сразу после настоящей жизни. Мы смотрели друг другу прямо в глаза, и я знал, я чувствовал, что-то должно произойти, казалось, все звуки в кафе стихли, я словно вступил в полосу тишины, только еще не решил, на время или окончательно, и наконец, по-прежнему глядя мне прямо в глаза, четко и убежденно она сказала мне: «Я до сих пор люблю тебя».
В ту же ночь я остался у нее, и в следующие ночи тоже – сохранив, однако, за собой номер в отеле. Как я и ожидал, квартира у нее была отделана с большим вкусом; находилась она в маленьком особняке в парке, в сотне метров от океана. Я с удовольствием кормил Фокса и водил его на прогулку; он теперь бегал не так быстро и меньше интересовался другими собаками.
По утрам Изабель садилась в машину и ехала в больницу; большую часть дня она проводила в палате матери; по ее словам, за больной хорошо ухаживали, теперь это величайшая редкость. Каждый год летом во Франции начинался сезон отпусков, и каждый год в больницах и домах для престарелых множество стариков умирали от отсутствия ухода; но никто уже давно не возмущался, в известном смысле это вошло в обычай, превратилось во вполне естественный способ решить статистическую проблему, снизить процент пожилых людей, неизбежно оказывающий пагубное влияние на экономический баланс страны. Изабель была не такая; пожив рядом с ней, я вновь осознал ее моральное превосходство над большинством мужчин и женщин своего поколения: она была гораздо более благородной, внимательной, любящей. В сексуальном же плане между нами не произошло ничего; мы спали в одной постели, нисколько не смущаясь, но и не имея сил смириться с этой ситуацией. Чес