— Бог мой! Прости, что я смеюсь, но это просто сумасшествие. Хочешь, я схожу домой и принесу тебе брюки?
— Это было бы замечательно, только ключи от дома были в кармане моих брюк.
— Вот дерьмо! — Она кинула мне свои стринги. — Вот.
— Что ты делаешь?
— Надень их.
— Этот кусочек материи не прикроет даже половину моего хозяйства.
— Это лучше, чем ничего.
Потерев виски, я попытался решить, что делать дальше. Мой дом был в полумиле от озера.
— Давай отправимся к дому Гордона. Его дом гораздо ближе, чем мой. Он живет прямо за углом. Он, вероятно, уже спит, но он держит ключ в горшке с цветами рядом с дверью. Я войду к нему и поищу какие-нибудь брюки.
Мы с Кендалл побежали к дому Гордона, смеясь, как сумасшедшие. Одной рукой я держал ее за руку, другой прикрывал свою задницу. Наконец мы добрались до двери дома Гордона, и Кендалл осталась ждать меня снаружи.
Когда я вошел в спальню, Гордон храпел. Но дверь его шкафа заскрипела, когда я открыл ее, и это его разбудило.
— Папа, — прошептал я, — это я. Все в порядке.
— Брюси?
— Да.
— Что ты здесь делаешь?
— Хочу позаимствовать у тебя какие-нибудь брюки.
— И во что ты вляпался?
— Я купался голышом с девушкой, и кто-то стащил мои вещи.
— С Мишель Пфайффер?
— Да, — улыбнулся я в темноте.
— Вот так парень!
И с этими словами он просто перекатился на другой бок и снова захрапел.
Взяв из шкафа брюки Гордона с ремнем, я вышел из дома. Всю дорогу до моего кондоминиума мы с Кендалл не могли сдерживать смех. Брюки были мне широки и до смешного коротки.
Мы залезли в дом через окно, и я подхватил Кендалл на руки и отнес в свою спальню. Не спуская ее с рук, я выдвинул ящик своего стола и достал оттуда презерватив.
— Пожалуйста, скажи мне, что снимешь эти штаны.
Я рассмеялся и кивнул. Расстегнув ремень, я позволил брюкам Гордона упасть на пол. Зубами разорвав обертку презерватива, я натянул его на себя, при этом ухитрившись не спустить Кендалл на пол. И погрузившись в нее, я задохнулся от восторга. Она была уже влажной и горячей.
— Черт. Я теперь не смогу расстаться с тобой, Дерзкая. Ты же знаешь это, верно? Это так восхитительно. Так чертовски восхитительно.
Я уже прикипел к ней. И я не мог представить себе, что она исчезнет из моей жизни.
— Картер… — простонала она.
Я глубже вонзился в нее.
— Кендалл.
Молчание.
— Кендалл.
Снова молчание.
— Черт, Кендалл. Как я смогу теперь управлять самолетом, когда единственное, чего мне хочется, — это трахаться с тобой всю мою оставшуюся жизнь?
Ее мышцы внезапно начали сокращаться, и я тут же в ответ кончил. Она ударялась спиной о дверь, когда я резко входил и выходил из нее, требуя большего, хотя больше уже нечего было требовать.
По нашим телам стекали струйки пота. Она обмякла, и я проговорил ей на ухо:
— Я чувствую, что с тобой потерял голову. Я никогда не испытывал ничего подобного. Не знаю, что принесет нам завтрашний день. Я даже не знаю, где мои чертовы штаны! Знаю лишь одно — я не смогу отпустить тебя, детка. — Я крепче прижал ее к себе. — Я не смогу отпустить тебя.
Мое сердце билось сильнее, чем обычно после секса. И я знал, что это происходило потому, что впервые в моей жизни это был не просто секс. Это было что-то гораздо большее.
Глава 17Кендалл
Запах бекона витал в воздухе. Обернув простыню вокруг моего голого тела, я пошла на запах в кухню. И остановилась в дверях, замерев. Картер, полностью обнаженный, стоял у плиты и жарил бекон, покачиваясь в такт звучавшей по радио песне «Битлз» «У меня есть женщина». Это было потрясающее зрелище. От Картера Клайнза исходил невероятный магнетизм. Он был роскошным, уверенным в себе, игривым, любящим, немного сумасшедшим и потрясающе волшебным.
Когда он увидел меня, стоявшую в дверях, от его улыбки у меня сжалось сердце. Он подошел ко мне, взял за руку, а другой рукой обнял меня. Он притянул меня к себе, и мы медленно начали танцевать под музыку.
Он начал напевать мне на ухо:
— У меня есть женщина. У меня есть женщина.
Это был один из тех волшебных моментов в жизни, когда происходящее кажется сном. Я хотела, чтобы это длилось вечно. Я хотела, чтобы мы вечно были вместе.
Песня закончилась, и Картер прижался губами к моему лбу.
— Доброе утро, красавица.
Боже, не было лучшего способа начать новый день, не так ли?
— Как давно ты поднялся? — спросила я.
— Не так давно. Может быть, полчаса назад.
Со сковородки позади него начал подниматься дым.
— М-мм… по-моему, бекон горит.
— Черт. — Он бросился к плите и убавил огонь. Шипящий бекон издал оглушающий треск, и горячий жир брызнул на живот Картеру. — Ой. Черт! Вот дерьмо!
Я хихикнула.
— Возможно, тебе следует подумать о том, чтобы надеть какие-нибудь брюки, прежде чем ты обожжешь самые ценные части твоего тела.
Он махнул в мою сторону лопаткой.
— Самые ценные части, да? Ты имеешь в виду мои руки?
— Ну… они очень хороши. Но я беспокоилась не о них.
Он указал на свои губы и улыбнулся.
— Мой рот? Должно быть, ты о нем беспокоишься?
— Он тоже решительно хорош. Особенно твой язык, когда он дотрагивается до моей кожи.
Его зрачки расширились, и его голос был низким и серьезным:
— Тебе это нравится, да?
Не спуская с меня глаз, он протянул руку и выключил плиту. А потом переставил сковородку с горячей конфорки на холодную.
— Я уже не помню, о чем мы говорили.
— Я предложила тебе прикрыть некоторые части тела, чтобы не обжечь их горячим жиром.
— О, я прикрою их прямо сейчас. — Он сделал несколько шагов навстречу мне и, к моему удивлению, схватил меня и перекинул через плечо. — Я собираюсь прикрыться тобой через десять секунд.
Он похлопал меня по попе и направился в спальню.
— А как же бекон?
— К черту завтрак. Я собираюсь съесть тебя.
Наступил уже день, когда мы снова обратились мыслями к еде. Картер разогрел в микроволновой печи содержимое одного из пластиковых контейнеров, и мы сидели в кровати, поедая гуляш и передавая контейнер друг другу. Он втянул в рот яичную лапшу и скрестил глаза на носу. Это была шутка в духе шестилетнего ребенка, и мне захотелось узнать, как выглядел Картер, когда был маленьким.
— У тебя есть какие-нибудь альбомы с фотографиями? — спросила я.
— Есть, но только со старыми фотографиями.
— А есть такие, на которых ты снят ребенком?
— На самом деле есть. Когда я переезжал во Флориду, мама сделала для меня альбом со старыми семейными фотографиями. Я обнаружил его, когда распаковывал вещи. Там было еще письмо. Мама написала мне, что хочет, чтобы я помнил, как сильно меня любили, и попросила меня просматривать этот альбом хотя бы два раза в год — на мой день рождения и на ее.
— Это очень мило.
Он протянул мне почти пустой контейнер, но я отказалась дальше набивать живот.
— Я уже сыта. Ты можешь доесть все, что осталось.
— Мне нравится есть с тобой. Ты съедаешь только половину своей порции, и мне достается все остальное.
— Лучше будь поосторожнее с этим. Если ты будешь съедать по два ужина постоянно, у тебя вырастет большой живот.
— Мы сгоним весь жир физическими упражнениями.
В этом я не сомневалась. Картер протянул мне бутылку с водой, которую мы делили на двоих, и я сделала глоток.
— И ты выполняешь мамину просьбу? Смотришь альбом два раза в году?
— Да.
— Кстати, а когда у тебя день рождения?
— Четвертого июля.
— Ты шутишь?
— Нет. А что?
— Но у меня тоже день рождения четвертого июля.
Картер пробормотал:
— И наконец все встало на свои места.
— Что это значит?
— Ничего. Так всегда говорила моя мама.
— И что ты в детстве делал на свой день рождения?
Картер прикончил остатки лапши и поднялся с кровати.
— Я покажу тебе.
Он вернулся через несколько минут с толстым альбомом и сел, опершись спиной о подголовник. Он помог мне сесть рядом с ним, положил альбом на колени и открыл его. На первой странице были две фотографии пухленького обнаженного малыша около трех или четырех месяцев от роду.
— Это ты?
— Да. Посмотри на размер моих яиц. Почему они такие большие? Они такие большие у всех младенцев или мне предстояло догнать их в росте?
Я рассмеялась.
— Не знаю. Но ты был таким прелестным! И пухленьким тоже.
На следующей фотографии были сняты две девочки, лет шести или семи, и мальчик лет четырех, который определенно был Картером. Даже если он и не был похож на себя, его выдавала ямочка на подбородке.
— Это твои сестры?
Он кивнул.
— Катерина и Камилла.
Они, казалось, были одного возраста.
— Они близнецы?
— Да. Двуяйцевые. Моя мама тоже близняшка.
Картер, Катерина, Камилла.
— А как зовут твоих родителей?
— Маму зовут Каллиопа, а папу — Картер.
— Значит, вы одна из тех семей, да? — Я толкнула его плечом в плечо. — Все ваши имена начинаются с одной и той же буквы.
— Пять человек, и у всех одни инициалы. По какой-то причине я был недоволен этим, когда был ребенком.
Он перевернул еще несколько страниц. И я смотрела, каким был Картер по мере взросления. Он был прелестным младенцем и еще более прелестным маленьким мальчиком. Но бог мой, как он похорошел в подростковом возрасте! Мы от души посмеялись над его прическами, которые он постоянно менял с годами. Последние несколько страниц альбома были заполнены более поздними фотографиями. Я взяла в руки фотографию, на которой Картер держал маленькую девочку примерно лет двух. Они сидели у рождественской елки.
— Кто это? Она прелестна.
У нее были платиновые волосы, завязанные в хвостики, а капитанская фуражка Картера сползла ей на глаза. Она улыбалась, показывая зубки, и ее рот был перепачкан шоколадом. А в руке она держала глазированный шоколадом эклер.