Мой путь лежит через мостик над сонным ручейком, берега которого заросли облетающими уже камышами. Морской ветер теребит их головки, разносит ватную требуху. Приметив нелепую женскую фигуру, примостившуюся на самой верхушке пирамиды-паутинки посреди огороженной детской площадки, направляюсь туда. Светло-рыжие волосы блестят на солнце. Джой похожа на одинокий маяк. Пока я вожусь с воротцами, она машет Рукой и спускается с осторожностью, которая приводит меня в недоумение: зачем она вообще туда полезла? Поверхность площадки покрыта синтетиком, почувствовав, как приятно пружинят колеса, заношу это ощущение в свой тайный список крохотных радостей, которыми жизнь компенсирует все остальное дерьмо.
— Я часто привожу сюда детей, — говорит Джой и, преодолев последние метры, садится на нижнюю перекладину, лицом ко мне. Руки она не протягивает, и слава богу. По неким причинам психологического свойства я предпочла бы не снимать перчаток. — Трое, — отвечает она, не дожидаясь вопроса. — Две девочки и мальчик.
На ней джинсы, защитного цвета футболка, массивные ботинки. Как будто она собралась в джунгли — Джейн двадцать первого века.
— Мне нужно поддерживать форму, — продолжает она. — Ради детей. Ронану всего семь. Витамины, здоровая пища, минимум стресса.
Рыжие пряди колышутся над плечами, сияя неземным светом, который перечеркивает воинскую экипировку. Лицо с его неброской красотой мертвенно-бледно. За исключением двух мамаш и их ясельного возраста отпрысков у песочницы и маячащей вдалеке одинокой фигуры собачника, парк пуст.
— Я тут на две минутки. Пришлось улизнуть. Ник не виноват. Он думает, что поступает правильно. Защищает меня от себя самой и все такое. Он не понимает. — Слова льются сплошным потоком, как у девочки-подростка, которая спешит поделиться с подружкой. — Мой муж из породы тех людей, которые пока сами не увидят, не поверят. А увидев, тут же прячут голову в песок.
Болезнь психологов: машинально анализировать всех и вся.
— Итак, Джой. Расскажите мне, что вас гложет. — Как же я ненавижу этот жаргон! И как трудно без него обойтись. Представляю, как расфыркалась бы Бетани.
— Когда я еще работала в Оксмите, она приставала ко мне с одной просьбой. Я отказалась. За что и поплатилась. И буду расплачиваться до конца своих дней.
Парк был моей идеей, а детскую площадку предложила она. Любопытно: регрессия как защитный механизм. Джой явно пребывает в своем мире — в мире, который отстоит так далеко от отправной точки, что проделанный ею путь вызывает не только удивление, но и уважение.
— Я приняла свою судьбу, но не хочу, чтобы вы ее повторили. Поэтому-то я и следила за вами, и позвонила тоже поэтому. Не хочу, чтобы мою участь разделили другие. Тем более — вы. Вам и своих мучений хватает. — В приступе острой неприязни думаю: кто ты такая, чтобы делать подобные заявления? — Бетани опасна. Ее отец это сразу понял. Жаль, я сразу не сообразила, ведь разгадка была у меня прямо под носом. В истории болезни, черным по белому. Пришлось учиться на горьком опыте.
— Значит, вы согласны с Леонардом Кроллом? По-вашему, Бетани одержима дьяволом?
— Некой силой. Даже не знаю, как это назвать. Когда-то я была такая же, как вы. Не так давно я тоже не верила в зло. Зато теперь верю.
Ее глаза округляются еще больше, дыхание сбивается, как будто слова даются ей ценой больших физических усилий.
— Чего же она от вас требовала?
— Чтобы я помогла ей бежать. Я, естественно, отказалась. Хотя ее дару я верила. Она во мне разочаровалась. Мне стало страшно, вот я и подала заявление.
— На вашем счету было девять звезд. Вы ей нравились. Ладили с ней. Так чего же вам было бояться?
— В ответ на мой отказ она заявила, что меня постигнет страшное несчастье. То было не предсказание. Угроза.
— Какое несчастье, она сказала?
Стремительным движением Джой поднимает руку и — словно шапку — сдергиваете головы волосы. Завороженно смотрю на белую маковку. Скромный такой церковный купол. Архитектура плоти. От неожиданности все слова вылетают у меня из головы. Да и что тут скажешь?
Она сжимает парик в руке. Кудряшки шевелятся, будто нежные отростки медузы. Венец ее славы.
— Рак, — сообщает она и небрежно отшвыривает парик. Он лежит между нами — вещественное доказательство, фактическое свидетельство. Скрепя сердце поднимаю рыжую шапочку, которая оказывается горячей внутри и неожиданно тяжелой. Протягиваю парик Джой, но та рассеянно отмахивается. — Врачи сделали все, что могли. Неизлечимая форма.
В эту минуту перед нами материализуется малыш из песочницы. Лет трех. Удивленно разглядывает лысую тетю, потом мое кресло и, наконец, шапку рыжих волос у меня на коленях, и тут он кривит рот, готовясь разразиться жутким ревом.
И я нисколечко его не виню.
До угла своей улицы я долетаю за шесть минут — потрясенная и твердо уверенная: ничего хуже со мной уже не случится. Простительное, но заблуждение. Потому что на тротуаре перед моим домом, в том же помятом льняном костюме, что он надевал вчера вечером ради своей белокурой гостьи, стоит последний человек, которого мне хотелось бы видеть. Стоит и болтает с моей хозяйкой. С опаской подъезжаю ближе, здороваюсь с миссис Зарнак, физику — коротко киваю.
— Где ты была? — спрашивает он.
— В парке. Хотя какое твое дело?
Улыбка миссис Зарнак гаснет, зато жадно вспыхивают ее глаза. Почуяв напряжение и, возможно, назревающую ссору, подробности которой она впоследствии сможет пересказать одному из своих старичков, она с огромной неохотой и только после моего едкого «до свидания» удаляется в глубину своего промаринованного дома. Что же до нас с физиком, мы остаемся там, где и были, — в патовой ситуации. Приглашать его я не собираюсь. Следующий ход за ним.
Наконец он выбирает фигуру — совершенно неожиданную.
— Мне нужно повидаться с Бетани, — говорит он.
— Не получится. Она в больнице. Ожоги второй степени. — Эти слова доставляют мне извращенное удовлетворение, будто они — часть некоего изощренного наказания, которое вот так, маленькими порциями, будет выдаваться ему в течение всей его жизни. — Она попыталась покончить с собой. Сунула вилку в электросеть, вчера. Как только поправится, ее переведут в другую больницу. С другой философией. Согласно которой ее будут накачивать всеми мыслимыми наркотиками. По самые уши. Из таких мест не выходят.
— Я пыталась сообщить тебе вчера. Но не смогла дозвониться. Интересно почему?
Физик изображает недоумение, но в искусстве притворства он — дилетант. На лице проступают коричневые крупинки веснушек, а на левом виске начинает пульсировать жилка.
— Засиделся на работе. Коммутатор после пяти не работает. И видимо, я забыл включить мобильник. — Я часто его целовала, этот висок. — Домой приехал уже за полночь.
Сглатываю.
— И над чем же ты работал так поздно?
Я похожа на сварливую жену.
— Габриэль, может, объяснишь, почему ты меня допрашиваешь?
Вопреки обыкновению он не присел, а остался стоять. Как горный хребет на далеком горизонте или как Северная Корея, он выдерживает стратегическую дистанцию. Эту прохладцу в его голосе я слышу впервые и надеюсь больше никогда не услышать. Если бы он только наклонился и обнял меня…
Я бы сдалась и возненавидела себя еще больше.
— Не люблю, когда мне лгут.
Складываю руки на груди — жест открытой вражды — и жду, пока он переварит услышанное.
— Я заработался. Все. Точка. Прости, что пропустил твой звонок. — Неужели это все, чего я достойна? Смотрит на меня, сузив глаза. — Какая муха тебя укусила, позволь узнать?
— Господи, просто скажи мне правду. Неужели, по-твоему, я не заслуживаю и такой малости? — Зажмуривается. Надеется, что я исчезну? Но допросчик я въедливый. — Ну и?
Тут он заливается краской и отвечает, пряча глаза:
— Заслуживаешь. Но ты должна мне верить. — Дожили. Ушам своим не верю. И как, спрашивается, у человека, который мне небезразличен — был небезразличен, — повернулся язык такое ляпнуть? И о чем я только… — А с Бетани я все равно увидеться должен.
— Это еще почему?
Физик смотрит на меня исподлобья:
— Проведи меня к ней и узнаешь. — Я ломаю голову, как я могла так катастрофически в нем просчитаться. Он представил себя как человека с сексуальными комплексами — следствием неудачного брака. Может, не без задней мысли? Чтобы я решила, будто тоже делаю ему одолжение? — А где ты-то была все это время? Телефоны обрывала не ты одна.
Видимо, я психолог до мозга костей, потому что ставлю мысленную галочку — почти бесстрастно: злится, значит, виноват.
— Говорят же тебе — в парке.
— В это время суток? И чем ты там занималась?
Откатываюсь чуть дальше.
— Джой Маккоуни.
— О боги, — говорит он, воздевая руки к небу. — Одна? Какого черта?
Я вспыхиваю:
— Потому что она попросила. И, как видишь, ничего со мной не приключилось. — Разбитое сердце не в счет. — Между прочим, она совершенно безобидна.
Стоп. Это ему положено оправдываться.
— Не понимаю, к чему эта ссора, — говорит он и наконец-то садится на корточки. — Давай выкладывай, что там наговорила Джой. На тебе лица нет.
Если я не могу поделиться с ним, то с кем же? Я чувствую себя ужасно одинокой. Нелюбимой и слабой. И при этом ненавижу себя за то, что разнюнилась.
— У нее рак. Она думает, что это Бетани наслала болезнь — вроде как в отместку. За то, что Джой отказалась помочь ей сбежать.
Физик насмешливо фыркает:
— Понятно. Тем больше причин найти научное объяснение тому, что происходит с Бетани, и покончить со всеми этими псевдорелигиозными байками. Поехали, — говорит он, мотнув головой в сторону дороги. — Возьмем твою машину.
Помогать человеку, который только что меня предал, врал мне в глаза и чуть ли не открыто в этом признался? Но лысая голова Джой и ощущение потного парика на коленях нарушили мое душевное равновесие — по причинам, о которых лучше даже не думать, потому что выводы следуют самые гнусные. Выводы, которые меня гложут. Что, если она права? Несмотря на ярость, в которую привела меня жалкая, унизительная игра в кошки — мышки с физиком, в эту минуту мне нужно — позарез — найти объяснение происходящему вокруг. Объяснение, в котором нет места дешевым отговоркам вроде «зла». То, что физику нужно от Бетани, нужно и мне. Хотя бы ради того, чтобы доказать: в том, что касается мотивов Бетани, Джой категорически заблуждается.