Шемякин удивился и обрадовался неожиданному повороту событий.
Входим в зал. Играет оркестр, снуют официанты. Осматриваемся. И вдруг видим Андрея Вознесенского. Подошли, обнялись. Поэт был не один, с какой-то дамой-американкой.
«Какая встреча! – приветствует Андрея Шемякин. – Давно не виделись, надо выпить». Достав из кожаных штанин тысячу франков, Миша дает команду оркестру: «Играйте для моих друзей из Москвы, мы гуляем!» Щедрость Шемякина всеизвестна, тем более на разгул.
Вознесенский выглядел уставшим, и я понял, что ко времени нашего прибытия он собирался покинуть этот праздник жизни. Он стал отказываться от настойчивого приглашения Шемякина посидеть. Но не тут-то было – Мишу «голыми руками» не возьмешь. «Андрей, ты должен остаться!» – завелся Мих. Мих.
Вознесенский в растерянности. И тут я говорю: «Миш, а ты знаешь, что у меня на стихи Андрея есть несколько песен?» Шемякин, обрадованный таким поворотом, бросает: «Ну, так давайте послушаем…» Я сел за рояль и стал исполнять все свои песни на стихи Андрея. Оркестр подыгрывает.
Вознесенский растаял, выпил шампанского… Чувствовалось, что он был горд за столь неожиданный концерт в его честь. Особенно перед американской подругой.
После столь чудного действа Шемякин с поцелуями отпустил знаменитого поэта, продержав его в нашей компании около трех часов.
P. S. Хочу заметить, что изложенный выше рассказ войдет в книгу Анатолия Бальчева о ночной богемной Москве брежневской эпохи, которую он сейчас готовит к печати.
Март 2011
Не послушавшись Пастернака, я все-таки завел архив…80 страниц из 1000
Борис Пастернак написал: «Не надо заводить архива…». Я его не послушался, и в 1958 году, прочтя первые публикации Андрея Вознесенского, завел-таки архив публикаций о ярко начавшем свой творческий путь поэте. Для юноши, только что окончившего школу, это стало увлекательным, но нелегким делом. Жил я в небольшом городке, в котором маленькая библиотека и газетный киоск возле автостанции являлись единственными просветительскими точками. Пропахав библиотеку, я, конечно же, не обнаружил ничего связанного с творчеством новоявленного поэта, кроме публикаций в «Литературной газете» (1958) и в журнале «Знамя» (1959), с которых и начался его творческий путь.
С них же начался и мой архив. Стихи переписал в толстую тетрадь, а позже в Москве раздобыл оригиналы публикаций. Как раздобыл? Взял да и поехал в редакции этих изданий, где и получил первые «единицы хранения» будущей «вознесенскианы».
Насколько же тяжела была в то время доля архивариуса! Я следил за газетами и журналами, где выходили стихи Вознесенского и печатались критические отзывы о его творчестве, заводил «блат» в киосках близлежащих населенных пунктов, где мне стали оставлять «под полой» нужные литературные издания (средства массовой информации уже становились дефицитом), узнавал о первых устных выступлениях моего героя в Москве…
Запомнился устный выпуск альманаха «День поэзии» в открывшемся в 60-м году магазине «Москва» на улице Горького. В сборник вошли и стихи Вознесенского. Прямо в магазине за прилавком выступали самые знаменитые тогдашние поэты. Я приобрел сборники Ярослава Смелякова и Василия Казина, на которых мэтры оставили автографы.
Когда не удавалось раздобыть книгу, журнал, газету, в которых писали о Вознесенском, я переписывал нужные тексты от руки (занимался этим даже в Ленинской библиотеке). С той поры сохранился пропуск в главное книгохранилище страны.
Служа в армии на самой окраине СССР, я продолжал формировать свою коллекцию: мама присылала мне на адрес воинской части купленные ею издания, которые, как она знала, меня обрадуют. (Вернувшись из армии, я узнал, что мама, сама заразившись моей страстью к творчеству Вознесенского, писала Андрею Андреевичу письма, в которых и от своего, и от моего имени объяснялась в любви к его поэзии, благодарила, что он принимает участие в творческой судьбе сына. А однажды в день его рождения приехала на Красносельскую с букетом цветов, оставив его у двери поэта.)
Работая над книгой, перебирая коробки с бумагами, я наткнулся на конверт с письмом Вознесенского, присланным на мамин рабочий адрес в дорожно-строительную организацию № 6, где она работала машинисткой. Как я понял, письмо Андрея было ответом на ее взволнованное сообщение о том, что меня вот-вот должны призвать в армию. Зная о расположении ко мне Андрея, мама, видимо, обратилась к нему за советом. Письмо написала втайне от меня, и адресат, следуя «правилам конспирации», написал ответ ей на работу.
«16. VII. 60
Милая Татьяна Ивановна!
Очень рад Вашему письму и тому, что Вам понравилась моя «Мозаика». Спасибо. Когда выйдет московский сборник, я пришлю его.
Теперь о главном. Стихи Феликса очень свежи и талантливы. Уверен, что его ждет большое будущее. Я очень люблю его, слежу за его успехами, и меня очень взволновали Ваши слова о призыве в армию. Армия ему сейчас ни к чему. Москва, мне кажется, – тоже. Ему нужен институт (но ни в коем случае не Литературный институт имени Горького! Он там погибнет).
Пусть поступит во Владимирский пединститут. Его примут. Если будет необходимо, зайдите там к Евдокии Максимовне Аксеновой или парторгу и попросите от моего имени.
Вот он и не пойдет в армию, получит образование и не оторвется от владимирской почвы. Для стихов времени хватит – занятий там немного. Только не откладывайте!
Поймите, дорогая Татьяна Ивановна, кроме счастья иметь такого талантливого сына, на Вас лежит ответственность за его судьбу.
Желаю успехов Вам и Феликсу. Напишите обязательно, как устроятся его дела. Спасибо за приглашение.
Но так сложилось, что, несмотря на старания мамы и добрые советы старшего друга, в армию я все-таки попал и благополучно отслужил там три года. По ночам под храпы уставших однополчан продолжал писать стихи, иногда отправляя их своему наставнику.
Как радовался, когда получал от него подарки: тоненькую книжечку «Парабола» (1960), фотографию с надписью на лицевой стороне и письмом на оборотной, газеты с его публикациями, поздравительные с днем рождения телеграммы…
«Вот прислал свои стихи никому из нас не известный до сих пор Андрей Вознесенский…»
Особенно ценной мне видится та часть архива, которая включает, наверное, большинство публикаций в периодике, касающихся острой полемики о поэзии Андрея Вознесенского и его друзей-соратников – Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Роберта Рождественского, Булата Окуджавы, Владимира Соколова и других поэтов. Это были оттепельные пятидесятые-шестидесятые годы, когда молодая новаторская поэзия завоевывала сердца и души людей, уставших от официальной тарабарщины стихотворцев сталинской эпохи. Поэты смело говорили мужественную правду о том, что было вчера, не боясь заглядывать в будущее. Самым популярным словом в то время, как мне кажется, было слово «свобода». Новые веяния в литературе коснулись и литературной критики. Старое цеплялось за вчерашний день, полемика в журналах и газетах, а также в тысячах записок, присылаемых на поэтических вечерах в Политехническом музее, в Концертном зале имени Чайковского, в Театре на Таганке, в Лужниках, достигла самого высокого накала.
В материалах, фанатически собранных мною, в критических опусах тех лет видно, насколько неожиданно, не дав опомниться литературным ретроградам, молодая поэзия ворвалась в нашу жизнь. Особенно желчным нападкам подвергался едва ли не самый яркий среди многих Андрей Вознесенский. Его поэзия взывала к спорам, к яростному противоборству с тем, что тянуло назад, в прошлое. Кстати, особо интересна резкая, неоднозначная оценка ранней деятельности поэта такими яркими литераторами, как Наум Коржавин, Андрей Синявский и Станислав Рассадин.
Сложенные в картонные коробки вырезки, публикации, автографы я всегда возил с собой, куда бы ни забрасывала меня судьба: три года службы в армии, короткое время, прожитое во Владимире, три года работы в курганской областной газете «Советское Зауралье», переезды в Москве из квартиры в квартиру…
Мне кажется, что эти уникальные материалы представляют несомненный интерес не только для любителей поэзии, но и для тех читателей, которые не знают, какой напряженной была борьба в литературе и за литературу в переломные для всего двадцатого века десятилетия.
… Вот, например, стихотворение, написанное не знаменитым поэтом старшего поколения, подобно Твардовскому. Это поэтическое высказывание молодого архитектора, только начинающего свой путь в поэзии, – Андрея Вознесенского. Но оно характерно именно потому, что, пожалуй, лучше всяких объяснений даст почувствовать психологию нового советского человека, особый угол зрения или восприятия, чувство широты, романтику дерзости, гордость своей сопричастностью к делам народа, необозримость целей. Молодой архитектор в августе этого года стоял среди сотен тысяч людей, слушавших речь Н. С. Хрущева на большой площади при открытии величайшей в мире Волжской гидроэлектростанции им. В. И. Ленина, созданной в стране социализма. Он написал:
Мы – противники тусклого,
Мы приучены к шири —
Самовара ли тульского
Или Ту-104.
Бесшабашно, по-русски,
Быстриною блестят
Широченные русла
В миллиард киловатт.
В этом блещущем крае,
Отрицатели мглы,
Мы не ГЭС открываем —
Открываем миры!
И стоят возле клуба,
Описав полукруг,
Магелланы, Колумбы
Из Коломн и Калуг…
Враг скажет: это пропаганда. Друг скажет: это правдиво, как исповедь. Но это не то и не другое. Это дыхание новой поэзии, нового восприятия мира.