«Литературная газета», 1958
У некоторых из поэтов стихи очень интересны и по форме. Самая привычная, всем уже знакомая и поднадоевшая тема под свежим пером иногда поворачивается совершенно по-новому. Скажем, сколько было стихов о дорогах, а вот прислал свои стихи никому из нас не известный до сих пор Андрей Вознесенский:
В одном вагоне – четыре гармони.
Четыре черта в одном вагоне!
Четыре чуба, четыре пряжки,
Четыре,
Четыре,
Четыре пляски!
Эх, чечеточка, сударыня-барыня!
Одна девчоночка —
Четыре парня.
Четыре чуда, четыре счастья,
Хоть разорвись —
Разорвись на части.
Кончена учеба. Пути легли
Во все четыре конца земли.
Чимкент,
Чукотка,
Сибирь,
Алтай…
Эх, чечеточка!
Выбирай!
Здесь по отдельности многое спорно: и «чечеточка», и «сударыня-барыня», и «четыре гармони», и «кончена учеба», а все вместе удивительно обаятельно и свежо. В этом коротком стихотворении есть и образ растерянной девчонки, и судьба поколения, и приметы именно нашего сегодняшнего дня – никакого другого.
Редчайший случай: молодой поэт прислал нам три стихотворения – и все печатаются в сборнике. Все три написаны по-своему, интересны по деталям и говорят об истинности дарования. Особенно хочется поддержать А. Вознесенского потому, что он не боится серьезных и острых тем, на которые всегда писать труднее, решает эти темы без всякой риторики, правдиво.
Мне представляется важным, чтобы «Литературная газета» пригласила выступить в предсъездовской дискуссии таких, как А. Вознесенский и его товарищи. Судя по свежести стихов, и статьи их будут свежими. А широта и разнообразие интересов, волнующих молодых товарищей, ясно свидетельствуют, что эти люди уже много успели передумать и во многих событиях нашей жизни активно участвовали.
«Литературная газета», 1958
В связи с опубликованием в «Литературной газете» поэмы «Мастера», принадлежащей перу архитектора и молодого поэта Андрея Вознесенского (о строительстве храма Василия Блаженного), в редакцию поступило много читательских откликов.
Одни восторженно отзываются о ней, а некоторые читатели решительно не приемлют новаторской формы Андрея Вознесенского. Может быть, некоторые читатели и правы в том, что молодой поэт слишком подчеркивает необычность своих красок и словосочетаний, свое стремление говорить кратко, броско, рифмовать иногда целыми строками («хвор царь, хром царь», «не туга мошна – да рука мощна»).
Но дело не в отдельных удачных или неудачных строках поэта. Главное в том, что в стихах Андрея Вознесенского страстно звучит голос современности. И речь Хрущева на открытии Куйбышевской ГЭС, и съезд комсомола, и встречи со своими сверстниками, и строительство Братской электростанции – все это ходит в стихах молодого поэта, как пульсирующая поэзия наших дней, все это брызжет новыми красками и молодостью:
Пусть радуг семицветия
Играют под резцом,
Пусть смелость семилетия
Мне будет образцом.
В нем каждый год,
Как город,
В котором я строитель…
О ненасытный голод
Работы и открытий!
Весомой дерзостью
Дерзки,
Чисты
Имеют те же тезисы
Мои мечты!
«Октябрь», № 7, 1959
… Отголоски неверных представлений дают иногда о себе знать, приводят к словесным примесям, отсеять которые было бы полезно. Взять, например, Андрея Вознесенского, активно выступающего в последнее время в периодической печати. В его стихах заметно стремление к образной динамике, к стилевому своеобразию. Но поэт порой не может избежать соблазна внешней игры словом.
В одном вагоне – четыре гармони.
Четыре черта в одном вагоне!
Четыре чуба, четыре пряжки,
Четыре,
Четыре,
Четыре пляски!
Эх, чечеточка-сударыня-барыня!
Одна девчоночка —
Четыре парня…
Тема, конечно, улавливается. Но она потеснена ритмическим и словесным перебором, который становится до некоторой степени самодовлеющим, и дело не столько в данном случае, сколько в потенциальной возможности дальнейшего уклонения в сторону внешнего эффекта.
«Новый мир», февраль, 1959
… Всякое достоинство, до своей неразумной крайности, превращается в недостаток. Характерный пример этого – одно из последних стихотворений Андрея Вознесенского. Он пишет «густо». Образность мышления у него развита необычайно, и, как в цепной реакции, рождение одного образа влечет за собой возникновение нескольких новых. Но человек получает пользу от цепной реакции, лишь разумно управляя ее силами. Неконтролируемая ядерная лавина несет разрушение.
Наглядный пример – опубликованная недавно в «Москве» «Параболическая баллада» – размышления поэта о единственно верном пути к счастью. О пути трудовом, проходящем через испытания и битвы, о высоком напряжении души и горении сердца.
На читателя рушится «неконтролируемая» лавина образов.
Чтоб в Лувр попасть
Из Монмартра,
Он дал кругаля через Яву с Суматрой!
Унесся, забыв сумасшествие денег,
Кудахтанье жен и дерьмо академий.
Он преодолел
Тяготенье земное.
Мысль здесь тонет в море броских, но весьма приблизительно найденных образов. Для того чтобы оправдать в этом контексте «кудахтанье жен» и «дерьмо академий», нужно было как-то раскрыть содержание этих понятий. Нет, мы не за то, чтобы поэт пересказал биографию Гогена. Самое содержание поступка Гогена не прояснено здесь.
(«Он преодолел тяготенье земное» – слова, «не работающие» на тему, очень общие».) Мысль затуманена поэтически не осмысленной образностью.
Далее мысль, образность приобретает вроде бы подлинную поэтическую силу:
Идут к своим правдам, по-разному храбро
Червяк – через щель, человек – по параболе!
Вы – мастер. Вы массу листов искарябали.
И кажется – вот оно рядышком, слово.
Вы ищете снова, уноситесь словно.
И поисков ваших кривая парабола
Слова пригвождает – навеки и набело.
Несутся искусство, любовь и история
По параболической траектории!
Обычно говорят, что трудный, честный, целеустремленный путь человека – это путь по прямой. А. Вознесенский называет его параболическим. Но чего же достиг этим поэт, если учесть, что мысль стихотворения от такой подмены глубже не стала? Одного – он создал у читателя впечатление, что новый образ идет у него от желания во что бы то ни стало выразиться неожиданнее, красивее, смысл отступил на задний план, и уже не воспринимаются всерьез лишенные реального содержания строки о том, что по параболической траектории развивается и искусство, и любовь, и история.
«Комсомольская правда», февраль, 1960
Когда читаешь сборник стихотворений Андрея Вознесенского «Мозаика», сразу видишь, что поэт не из тех авторов, кто привык ходить проторенными тропами, веками утрамбованными каноническими ямбами и хореями, прописными истинами, азбучными мыслями. Вникаешь в стихи, и перед тобою встает образ поэта-искателя, который зашел в неведомые области поэзии и идет напролом, еще точно не зная, куда выйдет.
… К сожалению, далеко не все то, что Вознесенский хочет преподнести в качестве нового, действительно ново и хорошо. У Вознесенского часто на первый план ставится форма стиха, невиданность поэтического образа сама по себе, как самоцель. В результате новаторство подменяется трюкачеством, смакованием поэтических сладостей.
Сам поэт в одном из своих стихотворений в иронической, шутливой форме говорит:
Как мне нужна в поэзии
Святая простота!
Но мчит меня по лезвию
Куда-то не туда…
Шутки шутками, но, прочитав многие стихи Вознесенского, всерьез приходится говорить о том, что его несет «куда-то не туда».
… Сквозь «густой туман» никак не разглядишь авторского замысла и в стихотворениях «Лунная Нерль», «Елка», «Последняя электричка», «Колесо смеха», «Ты с теткой живешь. Она учит канцоны», «Гойя» и ряде других. Создается впечатление, что все эти стихотворения написаны в качестве некоего эксперимента в сложной поэтической лаборатории А. Вознесенского. Словно играючи и любуясь своей творческой сноровкой, произвел он их на свет, а зачем – и сам не задумался.
… Вчитайтесь в стихотворение без заголовка, начинающееся строкой «Ты с теткой живешь. Она учит канцоны».
Ты с теткой живешь. Она учит канцоны.
Чихает и носит мужские кальсоны.
Как мы ненавидим проклятую ведьму!..
Далее следует несколько слов о дружбе с девушкой и весьма странная характеристика города Суздаля: «А в Суздале – Пасха! А в Суздале сутолока, смех, воронье». Затем несколько слов о детстве любимой и концовка: «В России живу – меж снегов и святых!»
И опять после чтения этих стихов напрашивается вопрос: «Который век? Которой эры?» изобразил поэт. Неужели в современной России, даже на месте древней Суздальской Руси, не разглядел он ничего, кроме тетки в кальсонах, снегов и святых?
Как упражнение в оригинальности воспринимается и стихотворение «Гойя», напоминающее произведения футуристов.