При виде женских слез я всегда теряюсь. А тут и вовсе впал в ступор. С одной стороны, жутко хотелось, чтобы тетка выложила все, что знает; а с другой — ну не сволочь ли я, пожилую женщину так доводить? Да еще без одной хромосомы…
— Может, вам водички? — Я свесил одну ногу с кровати, намереваясь сбежать прежде, чем меня совсем затопит.
— Не надо, — простонала Хромосома и ухватила меня за запястье. — Ты должен знать… Мне нужно облегчить душу, пока не поздно. Твоя мама запретила мне, взяла с меня слово, но я чувствую, что лучше его нарушить, чем смотреть, как ты мучаешься. Я ведь обещала Тильде позаботиться о тебе и не прощу себе, если что-то с тобой случится.
Я повернулся к ней, с надеждой и страхом уставясь на дрожащие вялые губы — будто это был вход в пещеру с сокровищами… и драконом. Руфь с усилием сделала глубокий вдох и утерла щеки краем шали.
— Прежде чем я расскажу тебе то малое, что знаю, я хочу, чтобы ты крепко запомнил: все, что делала твоя мама, она делала из любви к тебе и ради твоего же блага. Она просто хотела защитить тебя, уберечь, дать тебе счастливое детство и все те возможности, которые открываются перед нами в юности. Когда она узнала, что смертельно больна, то поклялась, что не оставит тебя, пока тебе не исполнится восемнадцать. Мысль о том, что ты можешь попасть в детский дом или приемную семью, была для нее непереносимой. Порой мне казалось, что только этот страх и держал ее на плаву, помогал в борьбе с раком, и в итоге — Тильда победила. Ты знал, что, когда у нее нашли метастазы в желудке и печени, врачи дали ей максимум месяц? А она протянула четыре, Ноа. Почти пять! И все ради тебя. Помни это, прошу тебя, и не осуждай ее.
— Я и не думал… — прохрипел я, и голос сорвался. Горло перехватило сухой судорогой. Так бывает, когда чувствуешь себя последней сволочью. Я-то этот самый восемнадцатый день рождения провел не с ней. Не с единственным человеком, для которого значил все, а с кучкой безмозглых придурков, которым я интересен только как мишень для буллинга.
Руфь помолчала, словно собираясь с силами, а потом продолжила.
— Боюсь, на самом деле, я знаю очень мало. Мы с твоей мамой были близкими подругами, но она не доверяла до конца никому, даже мне. Думаю, в ее прошлом случилось что-то настолько ужасное, что она полностью утратила веру в людей. С другой стороны, это ужасное преследовало ее, терзало ее душу, и, как она ни пыталась оставить прошлое позади и забыть, временами становилось невозможно держать все в себе. Тогда она рассказывала мне кое-что — обрывками, клочками, так что полную картину составить не удалось, но я получила некое представление… или скорее смогла почувствовать, каково ей было. Ты не единственный ребенок Тильды. У нее есть еще двое — твои родные брат и сестра. Да, ты правильно понял. Я говорю о них в настоящем времени, потому что, насколько знаю, они живы.
— Живы?! — Я вцепился в дряблую руку Руфи, как в поручень во время качки. — Но где они? Как их зовут? Они знают, что я… кто я… А мой отец? Они живут с ним?
Руфь накрыла мою ладонь своей, мягкой и дрожащей, покачала головой.
— Сколько вопросов, птенчик. И как бы я хотела дать ответы на них все. Но я знаю только, что брату твоему сейчас около двадцати двух, его зовут Мартин. Сестра, Лаура, на пару лет старше. Кажется, у нее все хорошо. Замужем, недавно родился ребенок. Она как-то пыталась разыскать мать, но когда Тильда об этом узнала, то ушла с радаров. Она избегала любых контактов с детьми.
— Но почему?! — Я стиснул ладонь Руфи, чувствуя, как ускользает из-под ног знакомая почва и я ступаю на что-то темное и топкое, что-то, что может затянуть меня и поглотить с головой, как бездонное болото. — Они же тоже ее родные дети. Сейчас они взрослые, но когда… Когда она оставила их, они же были еще… — я пытался мысленно подсчитать возраст в уме, но цифры путались, превращались в бессмысленные арабские символы, и я сдался, — маленькими.
— Не знаю точно, что там случилось, — покачала головой Руфь, — но, по словам Тильды, эти двое совершили что-то страшное. Настолько непоправимое, что она так и не смогла их простить. Поэтому и отказалась от них и от общения с ними.
У меня в голове все шло кругом. Я судорожно напрягал фантазию, но все равно не мог себе представить, чего такого могли натворить дети, чтобы их бросила родная мать, причем бесповоротно и навсегда. Это же должны быть не дети, а монстры какие-то или антихристы, как в ужастике «Омен».
— А что отец? Он тоже от них отказался? — с дрожью в голосе спросил я.
— О нем твоя мама вообще отказывалась говорить, — прошептала с присвистом Руфь. — Я даже имени его никогда не слышала. Знаю только, что Мартин и Лаура воспитывались в приемной семье. Вот и все.
— Все? — Я замер с раскрытым ртом. Потом наконец подобрал челюсть и выпалил. — Как все?!
— Вот так. — Хромосома трубно сморкнулась в уже изрядно подмоченную шаль. — Я же сказала, твоя мама была очень скрытной. Но я уверена, она чего-то сильно боялась. Потому и сделала все, чтобы вас было очень трудно найти. Поселилась на острове с паромным сообщением, сменила имя, сделала тайными адрес и телефон, не пользовалась соцсетями сама, да и тебе не позволяла…
— Стоп-стоп-стоп! — Я не поспевал за обрушившимся на меня потоком совершенно невероятной информации. — Что значит «сменила имя»?
Руфь который уже раз тяжело вздохнула и обратила на меня полный жалости взгляд:
— Птенчик, Крау[12]— это не ваша настоящая фамилия. Думаю, Тильда ее просто выдумала.
— Но… но… — Я потрясенно хлопал на тетку глазами. — А какая же фамилия настоящая?
— Этого я не знаю. — Руфь сокрушенно пожала плечами. — Твоя мама просто упомянула как-то, что сменила ее, чтобы скрыть свою личность.
Я вцепился руками в волосы и скрючился на кровати.
— Как же я тогда их разыщу? Мою семью… Если даже фамилии не знаю. Может… — Я вскинул голову и с надеждой уставился на Руфь. — Может, вы помните адрес? Ну, где мы с мамой жили до переезда на Фанё или где живет та приемная семья… Хоть что-нибудь?
Хромосома привычно уже потрясла щеками:
— Нет, птенчик, не знаю я адреса. Помню, Тильда упоминала, что с севера приехала, да и говор у нее северный был поначалу-то. Но, может, это и хорошо?
Я непонимающе на нее выпучился: что же тут хорошего?
— Сам посуди, — продолжала тетка. — Была ведь причина, почему мама твоя пряталась тут, на острове, и тебя прятала. Тильда никогда не была ни глупой, ни слабой, ведь так? Ты свою маму знаешь. И если помнишь, она хотела, чтобы все оставалось, как есть. Даже клятву с тебя взяла, что ты не покинешь дом, не уедешь с острова. Даже после смерти она пыталась тебя защитить. Так неужели ты теперь наплюешь на все ее усилия? — Ее красные, воспаленные от слез глаза нашли мои, губы горько скривились. — И ради чего? Ты уверен, что, если все узнаешь, будешь счастливее? Вдруг это принесет тебе только горе, как принесло Тильде? Надломит тебя, вывернет наизнанку, уничтожит?
Она немного помолчала, словно давая переварить ее слова. Я сидел совершенно оглушенный, едва отдавая себе отчет о том, где я или сколько сейчас времени. Мысли ворочались в голове тяжело, как каменные жернова на заржавевшей оси.
— Так не лучше ли оставить все как есть? — спросила Руфь тихо. — У тебя есть дом. Учеба. Друзья. Будущее. Есть я, в конце концов. Теперь ты знаешь правду. Просто найди силы отпустить ее.
Она уже вышла из комнаты, пожелав мне спокойной ночи, а я все сидел на кровати, теребя кончик пушистого пояса от халата. Уже не Ноа Крау. Даже не Кау. Неизвестно кто.
8
«Меня зовут Ноа, — вывел я пальцем на запотевшем зеркале в ванной. — Месяц назад мне исполнилось восемнадцать. Неделю назад умерла моя мать. Вчера я узнал, что меня не существует».
Не знаю, для чего я это написал и кому предназначалось послание. Вначале я даже не был уверен, мое ли это настоящее имя — Ноа. Может, мама просто придумала его, как и нашу фамилию. Выбрала потому, что ей понравилось, как оно звучит. Н-о-а. Но потом я вспомнил про плюшевого медведя. Он был реальный. Невыдуманный. Он говорил мое имя, а мама хотела его сжечь. Значит, и имя тоже было настоящим. Теперь оно стало единственным, что у меня осталось от старого меня. Н-о-а. Имя человека, который когда-то построил Ковчег и спас свою семью от потопа, а тем самым и весь род человеческий. Какая ирония. Вот я, его тезка, стою голый в ванной, вожу пальцем по зеркалу и понимаю, что, приди потоп, мне некого будет спасать, кроме себя самого. И я даже не уверен, стоит ли париться.
Одним движением я стер написанное и уставился на свое отражение в зеркале. Если мои родные брат и сестра — монстры, от которых надо бежать на край света, то кто тогда я? Ведь в моих жилах течет та же кровь. Почему мама не боялась, что зло, которое было в них, пробудится во мне? Может, оно просто спит внутри, вот тут, за клеткой выпирающих под кожей ребер, и ждет своего часа, чтобы вырваться наружу? Стать моим языком, моими глазами, моими руками. Уничтожать взглядом, словом, кулаками, ножом, молотком, пулей…
Что, если они убили кого-то? Лаура и Мартин. Сколько мне было, когда мы приехали на Фанё? Я помню, как пошел здесь в школу. В нулевой класс. А что до этого?
Я прижался пылающим лбом к прохладному зеркалу. Не помню. Ни хрена я не помню. Ну, допустим, мы переехали, когда мне было лет пять-шесть. Мартину тогда не могло быть больше десяти, а Лауре — двенадцати. Способны ли дети в таком возрасте на убийство? Хм, интернет говорит, что да. Я проверил. Сидел на физике и гуглил «дети-убийцы». Докатился. Особенно тщательно искал результаты по Дании. И просто офигел.
В нашей маленькой стране ежегодно примерно два убийства совершаются несовершеннолетними. За последние пятьдесят три года двадцать пять убийств. В одиннадцати случаях жертвами тоже были дети. В остальных — родители, братья, знакомые или совсем незнакомые люди. Большинство преступлений совершили мальчики. Жаль, но, кроме статистики и очень кратких описаний, никакой конкретной информации по убийствам не было, не говоря уж об именах преступников или потерпевших.