— Какую еще лестницу? — нахмурилась Маша.
— С которой упал мой отец, — пояснил я тихо. — Упал и сломал позвоночник. Только это был не просто несчастный случай. Он упал не случайно.
Маша сделала еще один шаг ко мне и оказалась совсем рядом. Задрала голову, заглядывая мне в лицо.
— Ты о чем?
Я скорчился, будто меня ударили под дых. Дышать и правда было трудно. Словно грудь стянули стальными обручами, а в желудке разверзлась пустота.
— Там были камушки. Наверху. У лестницы. Я с ними играл. — Слова вылетали короткими рваными фразами. Горло сдавливало и скребло. — Они были не мои, брата. Он их собирал. Думаю, я взял их у него без спроса. Услышал шум, шаги. И спрятался под лестницей. А камни остались.
Я снова будто оказался в неоднократно виденном сне.
И держал в руках коробку для ланча.
Она была жестяной, с тронутыми ржавчиной петлями. Краска на крышке облезла настолько, что рисунок стал едва различимым: что-то вроде зеленого лохматого монстра на голубом, с блестящими металлическими прорехами фоне.
Внутри коробки громыхало и звонко стучало, стоило ее потрясти. Я знал, что это. Камушки. Круглые, овальные и с острыми краями; плоские и выпуклые; цельные и с дырочкой внутри; одни гладкие, словно отполированные, а другие — шероховатые и зернистые на ощупь. Самые красивые из них сверкали и переливались радужными искрами на свету. Мне нравилось думать, что это самые всамделишные бриллианты.
Я сидел на полу и любовался ими. Вынимал из жестяного домика один за другим, спасал от зеленого камнеглота, живущего на крышке, и раскладывал на ковре так, чтобы солнечные лучи зажигали скрытую в камне радугу.
А потом…
— Наверное, отец не заметил камушков в ворсе ковра. Наступил на них, потерял равновесие и…
Я с трудом сглотнул. Облизнул пересохшие губы. Язык скользил по ним без толку, шершавый, как наждачная бумага.
Я сидел внизу, в полумраке у подножия лестницы. И я знал, что сделал что-то не так. Сделал что-то очень-очень плохое. Гораздо хуже, чем напрудить в штаны, хотя чувствовал, что описался.
Стало совершенно тихо — такая тишина бывает, если выключить на кухне вытяжку, выдернуть шнур пылесоса из розетки, закрыть окно, выходящее на шумную улицу. Такая тишина наступает, когда что-то прекращается.
Раскрытая жестяная коробка стояла на полу рядом со мной. Чудесные камушки рассыпались повсюду. Они лежали яркими кругляшками «Эм-энд-Эмс» на ступеньках лестницы. Сверкали на паркете. Один, полосатый от прожилок, с дырочкой насквозь, подкатился совсем близко к моей босой ноге. Я знал, что это куриный бог.
Я поднес камушек к лицу и заглянул в дырочку.
Вместо сказочной страны узкий темный тоннель вел в тупик — туда, где все было красное.
И в тот момент, когда я осознал почему, я…
— Я помню кровь. Кровь была на камнях, которые усыпали пол под лестницей. Она была на моих руках. — Я поднял к лицу трясущиеся ладони. — Я почти убил своего отца. Я всегда знал это, но ничего никому не сказал. А мама… Наверное, она подумала на Мартина. Это же была его коробка. Вот почему… вот поэтому…
Слова кончились. Да они и не были больше нужны. Наступила тишина.
Машин окурок светлячком спланировал на плитки террасы. Ее руки обхватили меня, прижали к груди. Я уткнулся носом куда-то в тепло складок у капюшона ее кофты.
— Даже если все так и было, Медведь… — Она взъерошила мне волосы. — Ни в чем ты не виноват. Ты был ребенком. А она — взрослой. Твоя мать. Что бы она ни сделала — это был ее выбор, а не твой. Не твой.
Я закрыл глаза. Небо в мире, где жил монстр, было железным. Я боялся зеленого камнеглота, но единственным настоящим монстром всегда был я.
2
Астрид подала на ужин фрикадельки с рисом в соусе карри. Одно из моих любимых блюд, как по заказу. Я был благодарен Маше, что уговорила меня поесть. Как учуял аромат фрикаделек, так чуть весь слюной не изошел. Организм вдруг вспомнил, что в последний раз получал протеины рано утром.
Астрид нарадоваться не могла моему аппетиту и все норовила предложить добавки. Мария, кстати, от меня не отставала. Домашняя еда — это тебе не бигмак или салатик из «Нетто».
— Так вы останетесь на ночь? — спросил Аске, когда сражение с фрикадельками начало близиться к концу по причине почти полного истребления противника.
Я бросил косой взгляд на Машу. Она демонстративно загрузила в рот огромную ложку риса, тем самым передавая право ответа мне. Я тщательно отер рот салфеткой, давая себе время обдумать свои слова.
— Да, мы останемся, спасибо. Я бы хотел сходить завтра на службу.
— Вот и хорошо, — кивнул Аске. — Можете пользоваться ванной и душем, там лежат для вас чистые полотенца. Если еще что-то нужно, обращайтесь.
— Спасибо преогромное! — Маша дожевала свой рис и мило улыбнулась. Мне-то такие улыбки не достаются, только ухмылки или ржач. А после сегодняшнего даже мечтать о подобном не стоит.
Да, она сказала, что я не виноват, но разве не ясно, что Маша сделала это чисто из жалости? Как еще можно относиться к парню, который ползает на коленях, словно червяк, и ревет в подушку — пусть и во сне? Что ж, жалость, наверное, лучше, чем отвращение и презрение. По крайней мере, из жалости она останется со мной — ну и еще из-за денег. А все, что я могу для нее сделать, это сдержать свое слово и заплатить — пусть это и будет слово червя.
Поднявшись из-за стола, я забрал свои вещи из машины и заперся в ванной. Пока валялся в отключке, накачанный снотворным, мне звонила Дюлле. Как говорится, на ловца и зверь… Я выбрал ее номер в списке пропущенных вызовов.
— Керстин, — прозвучал в телефоне знакомый голос, по которому я даже немного соскучился. Фоном к нему шумел телевизор — кажется, шел какой-то спортивный репортаж. Папаша Дюлле и ее младший брат громко комментировали происходящее на экране.
— Привет! — сказал я и быстро добавил: — Это Ноа, только не говори мое имя!
— Но… кхе-кхе… — Дюлле изобразила припадок кашля. — Тут так орут. Погоди, я выйду в другую комнату.
Я выждал, усевшись на скамеечку, где были разложены чистые полотенца. Шум в трубке стал глуше, доносилось только пыхтение Керстин, которая, видимо, шла, прижимая телефон к уху. Наконец хлопнула дверь, отрезая чужие голоса, и Дюлле зашипела — наверное, боялась, что ее услышат.
— Ноа?! Ты чего не отвечал на звонки и эсэмэски?! Где ты? Ты хоть представляешь, как все переживают? У Руфи вообще чуть сердечный приступ не случился! У тебя совесть есть?
— Спасибо, со мной все в порядке, — прервал я ее излияния. — Прости, что не отвечал. Возможности не было. Ну вот сейчас же звоню.
— Ну да, звонишь, — скептически повторила Дюлле. — Наверное, тебе снова что-то от меня надо?
Я закусил губу. Как она догадалась?
— Что, угадала? — Керстин хмыкнула. — А знаешь как? — Она выждала немного, но я молчал, и тогда она сказала со вздохом: — Все просто. Ты мне пишешь и звонишь, только когда хочешь, чтобы я что-то для тебя сделала.
Я хрустнул пальцами на свободной от мобильника руке.
— Так ты мне поможешь?
В трубке хрюкнуло. То ли Дюлле так рассмеялась, то ли всхлипнула — я не понял.
— Сначала расскажи, где ты и что с тобой, а я тогда подумаю.
Вздохнув, я укусил большой палец. Ноготь на нем уже был сгрызен до мяса.
— Ладно. Где я, сказать не могу, но со мной все в порядке. Я… В общем, я разыскиваю свою семью. Совсем недавно узнал, что у меня есть родственники.
Вкратце я передал Дюлле историю с фотографией. Без подробностей. Сказал только, что хочу найти отца и брата с сестрой, о которых мама мне не говорила, пока не знаю почему. Что теперь мне нужны кое-какие документы, которые я по своей тупости не взял с собой.
— Ну ни фига се! — отреагировала Дюлле на то, что у меня есть брат и сестра. — И твоя мама их бросила?! Невероятно! Она же такая классная у тебя… была и так тебя любила. Я просто не понимаю!
— И я не понимаю, — признался я. — Но у меня точно есть брат и сестра. Я нашел пастора, который всех нас крестил. И мое свидетельство о рождении, выданное на другую фамилию. В общем, все сходится.
— Господи, Ноа… — Дюлле немного помолчала, сопя в трубку. — Как ты вообще? Даже не представляю, как ты теперь себя чувствуешь.
Я прислушался к себе. Внутри было странное онемение, отзывавшееся слабой тянущей болью, когда я концентрировался на нем. У меня как-то зуб нагноился, так вот тогда десна под языком ощущалась точно так же. Наверное, в душе у меня сейчас тоже шел воспалительный процесс. Вот только кто вскроет этот нарыв и удалит гниль?
— Нормально, — ответил я. — Со мной все нормально. Так ты поможешь с документами? Я скажу, где они лежат и где спрятан ключ от дома. Нужно будет просто отправить копии мне на имейл.
— А это вообще законно? — с сомнением спросила Дюлле. — Вдруг меня заметит кто-нибудь? Что тогда?
Йес! Я поднял вверх сжатый кулак. Так и знал, что она согласится.
— Да кто тебя там увидит? Овцы в поле? — усмехнулся я. — Но если все-таки не повезет, скажешь, я тебя просил присматривать за домом, пока меня нет. Только про документы ни слова и вообще про все, что я тебе рассказал, хорошо?
— Но почему? — удивилась Дюлле. — Если бы ты сразу всем рассказал, почему уезжаешь…
— Я бы так никуда и не уехал, — перебил я ее. — Поверь, у меня есть причины… личные причины пока держать все в тайне. Я скину тебе имейл эсэмэской. И этого разговора тоже, кстати, не было.
— Черт, Ноа, — вздохнула она, — я чувствую себя как в каком-то шпионском фильме. Прямо Джеймс Бонд и его девушка… — Она запнулась. — Ой, прости, я не это…
— Да все окей, — отмахнулся я. Только загонов Керстин мне еще и не хватало. — Сходишь ко мне завтра?
— Завтра? — Она задумалась, все еще смущенно пыхтя в трубку. — Завтра воскресенье. Ну да, думаю, смогу.
— Круто. Тогда жду завтра от тебя письма.
— Я доки на смартфон сфоткаю, — оживленно сообщила Дюлле. — Сойдет?