Думаю, если бы Вигго не передал мне ту фотографию, я бы послушал Машу и поехал с ней в Орхус. Ведь со многим из того, что она говорила, я был согласен. Дядюшка мой оказался совсем не подарком — не о таком я мечтал, когда представлял себе свою семью, это уж точно. Вот только человек на фото был совсем не похож на него.
Мужчина на снимке выглядел старше, чем тогда, когда держал за руку мою сестру в церкви Брёнеслева. Его волосы поседели, в модно постриженной щетине тоже пробилась седина, а в глазах притаилась усталость, но я не сомневался — это был мой отец. На фотографии он скрестил руки на груди, и короткие рукава рубашки позволяли разглядеть великолепные мускулы, которым я мог только позавидовать. На левом предплечье их подчеркивала красочная татуировка — зеленый хамелеон, обернувшийся вокруг алого цветка магнолии или чего-то в таком духе. Я всегда мечтал о чем-то подобном, только не в цвете, а монохромном. Я всегда мечтал об отце, на которого мог бы равняться. И человек на фото словно был оттиском моих многолетних фантазий. Как я мог отказаться от встречи с ним просто из-за того, что его брат оказался опустившимся неудачником?
Чем дольше я смотрел на фотографию — тайком от Маши, — тем больше росла моя уверенность в том, что поехать в Копенгаген — единственно верное решение. Я должен попросить у отца прощения. Должен выяснить, что разбило нашу семью. У кого еще есть ответы на мои вопросы, если не у него? Заставлял меня колебаться только наш с Машей «договор». Но ведь там не было условия, что во время поисков моих родственников мы обязательно должны быть вместе! Какая разница, как именно мы добьемся результата! Может, разделившись, мы только быстрее все узнаем.
Жаль, я не мог поделиться своим планом с Машей. Ужасно не хотелось ее обманывать, но я просто не видел другого выхода. Когда мы окажемся на вокзале, мне придется под каким-нибудь предлогом улизнуть и сесть в поезд, идущий до Копенгагена. А потом… потом я пошлю ей эсэмэску, чтобы не волновалась. Когда у нас будет адрес Лауры, я обязательно приеду в Орхус, и мы снова встретимся. Если, конечно, Маша не бросит всю эту безумную затею и не пошлет меня туда, куда она посылает всех, кто ее обидел.
Да, я понимал, что собираюсь поступить плохо. И все же мне казалось, я на верном пути. Как там было в маминой книге? «Воин сомневается и размышляет до того, как принимает решение. Но когда оно принято, он действует, не отвлекаясь на сомнения, опасения и размышления». Есть ли у этого пути сердце? Я чувствую, что есть.
11
Я сидел в поезде и смотрел, как плавно уплывают назад вымытые дождем до цвета темного изумруда поля с белыми пятнами овечьих спин. В бедро беззвучно бился, требуя ответа, мобильник — моя больная совесть. Я знал, кто звонит, потому и не брал трубку. Это, конечно, Маша. Я просто не мог сейчас слышать ее голос. Те эмоции, которые прозвучат в нем: удивление, может, даже шок, разочарование, обида, злость. Она доверяла мне, а я ее предал. И как бы я ни оправдывал себя перед самим собой, того, что я чувствовал, это не изменит. А чувствовал я себя сейчас последним дерьмом.
Я специально уговорил Машу прийти на вокзал пораньше. Сказал, мне нужно в туалет — по важному и большому делу. На перроне мы остановились перед экраном с расписанием поездов, и я понял: все складывается как по заказу. Экспресс на Копенгаген отправлялся на двадцать минут раньше поезда в Орхус. Дальше все было на удивление просто. Я пошел в уборную и дождался там, пока до отхода моего поезда останется несколько минут. Выскочил из туалета, проскользнул в толпе пассажиров на нужный перрон и сел в первый попавшийся вагон. Маша в это время покупала билеты для нас и, конечно, ничего не заметила.
На билет до Копенгагена у меня, естественно, денег не было, но я особо не беспокоился. Судя по опыту моих одноклассников, которые регулярно катались зайцем, контролер просто выпишет мне штраф, но с поезда не ссадит, а значит, до цели я доберусь. Жаль только, что Маша зря потратится. Я пытался и ее уговорить ехать в Орхус на халяву, но она сказала, что ей сейчас проблемы не нужны — лучше уж заплатить и, как она выразилась, «сидеть на попе ровно».
Ладно, все равно я ей скоро все расходы возмещу, а уж чек она точно не забудет сохранить. Сложнее было с другим. Как объясню ей свое решение? Поймет ли она? И даже если поймет… Станет ли ненавидеть? Сейчас она наверняка ищет меня — может, уже и в мужском туалете побывала. И если я никак не проявлюсь, в Орхус она, возможно, так и не уедет. Будет ждать. Она ведь такая, Маша. В отличие от меня. Если что обещала, слово сдержит.
Я вытащил из кармана успокоившийся мобильник. Ну точно. Пять пропущенных звонков от Маши и четыре эсэмэски. «Медведь, ты что там, в унитаз смылся вместе с говном?» «Либо ты щас сам выйдешь из толкана, либо я туда зайду и из тебя дерьмо вытрясу!» «Медведь, ты где, в натуре? Была в сортире, напугала левого мужика». «Это не смешно! Поезд отходит через восемь минут!»
Я закусил губу так сильно, что почувствовал на языке соленый привкус. Набрал быстро: «Маша, прости. Не жди. Садись на поезд. Объясню позже. Все в силе. Медведь». Взглянул на часы. 15:20. Четыре минуты до отхода поезда на Орхус. Я нажал «Отправить» и закрыл глаза.
Телефон в руке забился беспомощно пойманной птичкой. Я сбросил звонок. И еще раз. Уставился в окно невидящим взглядом, стараясь не моргать. Боялся, если моргну — потекут слезы. Настолько хреново мне было, только когда узнал, что это из-за меня чуть не умер отец и, возможно, распалась наша семья. Снова я сделал больно человеку, которого любил, только теперь совершенно сознательно. Смогу ли я это когда-нибудь исправить? Простит ли Маша меня за это?
Мобильник коротко дернулся в пальцах. Я предчувствовал, что это в последний раз. Всего две строчки на экране. «Ну и урод же ты, Ноа. Весь в дядюшку». Я все-таки моргнул.
Я позвонил Вигго с главного вокзала в Копенгагене.
— Девчонка с тобой? — Вот все, что его интересовало.
Сердце сжалось от острого укола сожаления. Я ведь мог бы соврать. Рассказать Маше правду, взять ее с собой. Но я успел узнать ее слишком хорошо. Она бы не смогла остаться в стороне и снова бы все испортила. А может, меня достало, что она постоянно пытается защитить меня? Может, на этот раз я пытаюсь защитить ее, пусть даже так неуклюже?
— Мы расстались, — коротко ответил я.
Наверное, дядя по голосу понял, что я говорю правду. Или ему просто не оставалось ничего другого, как поверить мне. Так или иначе, он назвал мне адрес отца и объяснил, как туда добраться. Оказалось, папа жил не в столице. Просто ехать нужно было через Копенгаген. Местечко, где обосновался Эрик, называлось Свенструп, и путь до него с пересадками занимал почти два часа.
— Сядешь на региональный поезд до Нестведа, потом на автобус шестьсот двадцать. Выйти надо будет у школы-интерната. Оттуда пройдешь пешком до окраины города. Там будет поворот в лес, на грунтовку. Дом Эрика в конце дороги, — наставлял меня дядя.
Интересно, это семейное — селиться у черта на рогах?
— А на поезде туда никак не добраться? — поинтересовался я, думая о своей пустой карточке. В автобус-то без билета не сядешь — их на входе проверяют.
— А чем тебе автобус не нравится? — подозрительно хмыкнул Вигго.
Да уж, отношение дядюшки ко мне было прям пропитано родственной любовью.
— Укачивает, — буркнул я.
— Не понял: ты мужик или пюре из яблок? — Дядя хрюкнул недовольно. — Вот что значит бабье воспитание!
Он еще долго ворчал, прежде чем выдал полезную информацию: если сесть на электричку до Кёйе, то можно там сделать пересадку и доехать до Хольме Ольструпа — ближайшей к Свен-струпу станции. Только вот оттуда придется топать пешком или ловить машину. Но кто подберет левого чувака в такой глуши? Может, плюнуть на гордость и попросить у Вигго закинуть денег на проезд? От этой мысли меня аж передернуло. Ну на фиг. Лучше пешком пойду до отца прям из Копенгагена.
В итоге полтора часа спустя я стоял на автобусной станции в Нестведе и размышлял, как раздобыть сорок крон на билет. Что такое сорок крон? Казалось бы, смешные деньги. Хватит на пару мороженок. У нас с мамой иногда в кружке с мелочью на кухне больше валялось. И вот теперь несколько жалких монет отделяли меня от отца и, как я надеялся, ужина и нормальной кровати. Да, вот такая я сволочь: думаю о жрачке и ночлеге. А может, в ситуации, когда мы лишены самого необходимого, все мы становимся немного сволочами? Все, но только не Маша. Она не такая. Она особенная. А из-за того, что я сегодня выкинул, я рискую ее потерять. Рискую, что она останется просто номером в телефоне, просто голосом, который скажет, что никогда больше не хочет меня видеть.
Шестьсот двадцатый автобус подкатил к терминалу. Похоже, пока что я был единственным потенциальным пассажиром. Я отступил в тень за кругом света от фонаря, не спеша подходить, — не хотел, чтобы водитель обратил на меня внимание. Не знаю даже, чего я ждал. Чуда? Знака? Кого-то, у кого можно будет стрельнуть пару монет?
Пожилой водитель в очках и форменной куртке вылез из кабины и утрусил куда-то, заперев за собой переднюю дверь. Постепенно под освещенным козырьком пластиковой ракушки начали собираться пассажиры, как мотыльки, толкущиеся вокруг зажженной лампы. Я неподвижно стоял в темноте и думал о Маше. Сейчас она, наверное, уже в Орхусе. Наверняка она все же села на тот поезд — хотя бы, чтобы не пропал билет. Где она собирается ночевать? Найдет ли себе нового друга вроде Габи? По крайней мере, у нее есть деньги на еду.
В последний раз мы перекусили в Броусте сегодня утром, хотя казалось, это было лет сто назад. В супермаркете взяли булочки по уценке и бумажные на вкус блинчики с начинкой.
— Чего ты в них ковыряешься? — прочавкала Маша, когда мы занялись едой в ожидании автобуса. — Золото партии ищешь?
Я помотал головой:
— Грибы.
Она фыркнула так, что крошки изо рта разлетелись.