Я вышел из супермаркета и набрал Машу, продолжая ее высматривать. После нескольких гудков включился автоответчик. Я позвонил еще раз, шагая через парковку к дороге. И тут до меня слабо донесся знакомый рингтон — мелодия из мультика. Да чем она там занимается, что телефон не берет?! Я решительно зашагал на звук, который, кажется, раздавался из-за угла магазина. Может, предприимчивая Мария заодно решила опросить и грузчиков? Там вроде вход для персонала и разгрузка товаров.
Я завернул за угол как раз, когда автоответчик снова попросил меня оставить сообщение и песенка из «Маши и Медведя» затихла. На площадке, окруженной контейнерами со спрессованным картоном и какими-то синими пластиковыми канистрами, стоял белый, заляпанный грязью фургон. Перед ним на асфальте валялся Машин смартфон, а ее саму заталкивал в задние двери здоровенный амбал с бритым черепом и рыжей бородой. Второй, примерно тех же габаритов, но пониже и с тату на затылке, зажимал брыкающейся Марии рот.
— Вы что творите, уроды?! — завопил я со всей силы легких и бросился на помощь, выискивая глазами подходящее оружие.
Рыжий передал Машу товарищу и развернулся ко мне мордой, разукрашенной татуировками, с желанием причинить боль: об этом говорили буквы на его скуле. Вот тут-то я чуть не обделался: бицепсы у этой гориллы были в два раза шире моего бедра. Дико захотелось изменить траекторию и с визгом помчаться туда, откуда только что прибежал. Но за спиной бородатого второму качку уже почти удалось запихнуть Машу в машину.
Я сцепил зубы так, что челюсти щелкнули, и вытащил из ножен за поясом подаренный отцом нож. Думал, рыжий струхнет, но он только ухмыльнулся и поманил меня пальцем.
— Отпустите ее! — крикнул я и взмахнул перед собой ножом.
Бородач отклонился назад, в воздухе мелькнуло что-то темное, и моя голова взорвалась в ослепительной вспышке.
8
Мне показалось, я попал в кинотеатр. Холодная темнота вокруг колыхалась и множилась, не имея ни границ, ни формы. Только светлое четырехугольное пятно впереди и где-то надо мной постепенно обретало четкость. В ушах гудел движок древнего кинопроектора — мерный монотонный звук. По светлому пятну бежали тени, принимая узнаваемые очертания. Где-то залаяла собака.
— Фас, Спот! Фас! — слышу я голос отца. — Возьми ее, девочка!
Черная молния несется по изумрудной траве. Раздается заполошное кудахтанье. Летят перья. И вот снова в кадре черная собака, из пасти которой свисает, подергиваясь, белоснежная тушка. Отец смеется:
— Молодчина, Спот! Так держать.
— Нет, Спот! Фу! Отпусти ее! Брось! — Мартин мчится через лужайку.
Его лицо так искажено, что я едва узнаю его, и мне становится страшно. Собака думает, что с ней играют. Она бегает от брата по саду, встряхивая добычу. Белые перья начинают окрашиваться кровью. Отец смеется.
Брат хватает стоящие у стенки садового сарайчика грабли. Пытается ударить ими Спот, но та уворачивается. Его лицо покраснело и все мокрое от слез. Отец больше не смеется. Он кричит.
— Прекрати! Оставь собаку в покое, кому говорят!
Мартин не слушается. Спот взвизгивает — кажется, он все-таки достал ее. Отец встает с садового кресла. Я закрываю глаза.
Следующее, что я вижу: отец тащит брата в дом. Футболка Мартина задралась, открывая пожелтевшие синяки на ребрах. Вся сцена происходит в молчании, будто кино внезапно стало немым. Вслед им смотрит Спот, вывалив алый язык. На тра-
ве перед ней лежит измазанный красным белый комок. В окне я вижу такое же белое лицо. Это Лаура. Ее губы сжаты так плотно, что лицо кажется перечеркнутым поперек. Я закрываю глаза.
— Смотри!
Мы с братом стоим у калитки в нашем саду. Мартин держит Спот за ошейник. Она постоянно убегает, поэтому калитка должна быть всегда плотно закрыта, а в живой изгороди спрятана проволока под током. Собака поскуливает от нетерпения и виляет хвостом: думает, мы поведем ее гулять.
— Едет, — сообщает брат.
По дороге быстро приближается белая машина. Еще немного, и она промчится мимо нашего дома. На подъезде к ферме стоит знак «Осторожно, дети». Но машина не снижает скорость.
— Открывай! — командует брат.
Я тянусь к щеколде.
— Быстрей!
Щеколда с лязгом откидывается. Брат распахивает калитку и отпускает ошейник.
Черная молния несется к асфальтовой полосе. Визжат тормоза. В нос бьет вонь горелой резины. Я закрываю глаза.
На террасе полно гостей. Мама выносит из кухни поднос со сладостями и кофе.
— Видимо, дети забыли закрыть калитку, — рассказывает отец. — Спот попала прямо под колесо. Представляете, голову так и не нашли!
Гости качают головами. Я тоже качаю. Мартин смотрит прямо на меня. Его лицо застыло, как камень, но глаза предупреждают: «Молчи!» И я не говорю, что теперь знаю, как вываривать череп.
Едва я успел перевалиться на бок, как меня вырвало разъедающей рот желчью.
— Ноа! — Этот голос не принадлежал ни Мартину, ни отцу. — Господи, Медведь, ты жив? Как ты? Слышишь меня?
Каждое слово болезненно отдавалось в голове чугунным колоколом.
Я закашлялся, скрючившись на чем-то жестком. Хотел утереть рот, но руки не слушались. Я почти не чувствовал их. Зато прекрасно ощущал боль, разрывающую череп изнутри. В лоб мне словно раскаленный прут вогнали, и, стоило шевельнуться, он ворочался в мозгу так, что перед глазами плыли оранжево-алые пятна.
— Ма… ша? — прохрипел я, пытаясь подавить новый рвотный позыв. — Ты… где?
— Тут я, тут! Прямо перед тобой! — зачастила взволнованно она. — Ты что, меня не видишь? Здесь, правда, темновато, но…
Ее голос пропал за гулом в ушах. Меня снова вырвало.
— …наверное, сотряс, — прорезалось сквозь белый шум. — Тебе в больницу надо. Я ведь просила, умоляла их! А они только ржали, подонки. Блин, Медведь, попробуй посмотреть на меня, ну! Что видишь?
Я моргнул пару раз, превозмогая боль. Муть перед глазами немного рассеялась — вернее, перед одним глазом. Второй не открывался. Его будто склеило. Так у меня было однажды в детстве от сильного конъюнктивита.
Что-то зашуршало, завозилось совсем рядом. Из вращающейся воронки мрака проступили бледные очертания знакомого лица, окруженного всклокоченными светлыми волосами. Губы у Маши распухли, в углу запеклась корочка. Во взгляде плескалась тревога — за меня, непутевого.
— Видишь меня? — снова спросила она, явно пытаясь подавить панику в голосе.
— Вижу. Только одним глазом, — пропыхтел я. Одновременно сообразил, что, кажется, облевал пол и еще свои плечо и грудь, и мне стало ужасно стыдно.
— Ф-фух, — Маша облегченно выдохнула. — Ну слава богу. Не волнуйся: левый глаз просто кровью залило, и она засохла. Тебе по башке монтировкой двинули. Ты это помнишь?
Я напряг память, борясь с головокружением. Грязный белый фургон и бородатый мужик у его открытых дверей странным образом превратились в легковушку, летящую по асфальту, и Мартина, распахивающего калитку, а потом стали обратно мужиком и фургоном. Я тряхнул головой в надежде привести мысли в порядок и тут же замычал от боли.
— Тише, тише! — запричитала Маша. — Не двигайся. Блин, у тебя сто пудов сотряс. Я сначала испугалась, тебе череп раскроили. Ты так долго в себя не приходил! Думала, все, кома… — Она судорожно выдохнула, голос прервался.
— А с руками что? — просипел я, пытаясь пошевелить пальцами.
— Связаны, — объяснила она чуть спокойнее. — У меня тоже.
— Фак, — коротко озвучил я свои соображения.
— И не поспоришь. — Маша шмыгнула носом. — Попадос.
— Что это вообще за чуваки? — Я слегка повернул голову, чтобы видеть единственным глазом еще что-то, кроме цементного пола, блевотины и Машиного избитого лица. Тут же раскаялся в этом движении, но все же смог просипеть: — Чего им от нас надо?
— Они не представились, но, судя по татухам, это местные «Бандидос», — неохотно призналась Мария. — Меня на счетчик поставили. За то, что должна Тому. Плюс проценты.
— Это сколько? — Мне удалось немного приподнять голову, опершись затылком о стену.
Слабый свет из единственного окошка под потолком едва разгонял мрак в небольшом квадратном помещении. Именно этот белесый прямоугольник на противоположной стене я и принял за киноэкран, когда завис между сном и реальностью. Углы тонули в темноте, но на ее границе угадывались очертания каких-то стеллажей, загроможденных канистрами, ящиками и бог еще знает чем. Похоже, нас засунули на какой-то склад или в кладовую. Холод от цементного пола пробирал до костей.
— Какая разница? — Маша раздраженно ворохнулась. — Бабок-то у нас все равно нет. Этого уродам, конечно, знать не обязательно. Я сказала, сегодня, мол, выходной. Вот завтра банк откроется, и бабло снимем.
— Значит, у нас пока есть время? — В душе забрезжил слабый лучик надежды.
— Не так уж много, — мрачно отозвалась Мария. — Уже стемнело, а банки открываются в десять. Боюсь, мы тут от холода до утра окочуримся. К тому же… — Она замолчала.
— Что? — Я вывернул шею, пытаясь рассмотреть, как высоко над нами находится окно.
— Если эти ублюдки захотят поразвлечься, могут вспомнить про нас и раньше — чисто от скуки. Думаю, нас не тронули пока только потому, что тебя добить побоялись.
Меня снова замутило. Я посмотрел на Машу единственным видящим глазом.
— И что тогда… — я кашлянул, прочищая горло, — с нами сделают?
Она отвела взгляд.
— Ну, один угрожал собак на нас спустить, а второй — соски отрезать. Так что, если они придут, лучше тебе снова мертвым прикинуться.
У меня вырвался истерический смешок.
— А что, рокеры теперь «Игрой престолов» вдохновляются?
— Не знаю про престолы, — мрачно блеснула глазами Мария, — но собаки где-то тут, близко. Лай слышал? Судя по голосам, здоровенные твари.
Черт! А я-то думал, собака была только у меня в голове.
Словно в подтверждение Машиных слов со стороны окна донеслись басистый надрывный лай и рычание. М-да, действительно. Эти псины явно не Спотовых габаритов.