Возраст гусеницы — страница 62 из 78

— А где мы вообще? — задал я беспокоящий меня вопрос.

— Да хэзэ! — Маша завозилась на полу и кое-как приняла сидячее положение. — Нас в фургоне везли где-то полчаса. Потом тебя вынесли в отключке, а мне куртку накинули на голову и вот сюда затолкали. Но судя по неповторимому аромату природы и гравию, который под ногами хрустел, скорее всего, мы где-то за городом. На ферме или типа того.

— А это склад? — высказал я свое предположение.

— Точно не подвал, — отозвалась Маша. — Вниз ступенек не было.

— На помощь звать пробовала?

— А то. — Она скривила рот и поморщилась. — Потому в табло и схлопотала. Сказали, будем орать, они придут и еще добавят. Еще сказали, все равно, кроме них, нас никто не услышит. Что подтверждает версию о ферме или загородном доме.

— А телефоны? — Мозг постепенно приходил в себя после поцелуя монтировки и начинал искать пути спасения.

— Мой разбили еще у «Спара», — покачала головой Маша. — Твой у тебя из кармана вытащили. Он такой древний, что его все равно хрен отследишь, если выключен.

— Фак, — повторил я и замолчал.

Сводить знакомство с местными песиками мне точно не хотелось. Как, впрочем, и лишиться сосков, хотя парню они, конечно, ни к чему. Атавизм. А вдруг братки на яйца решат переключиться? Во время войны между «Ангелами ада» и «Бандидос» в Эсбьерге одному чуваку отчекрыжили их садовыми ножницами. Узнал я об этом случайно, когда готовился к семинару по теме «Преступность» в курсе обществознания, и даже тогда от этой информации яйца у меня поджались и даже как-то похолодели. Сейчас же они, похоже, пытались наперегонки заползти внутрь тела. И я их понимал.

Тут я вспомнил еще кое о чем, и меня бросило в холодный пот.

— А мой рюкзак? — спросил я на всякий случай, уже зная очевидное.

— У них, — хмуро отозвалась Маша. — Вместе с моими шмотками.

— Syka blyat! — выругался я, бессознательно копируя Машин акцент.

— Опа! — Она неловко повернулась ко мне, удивленно качая головой. — Я-то думала, Медведь и мат — вещи несовместные. А ты у меня так, глядишь, и трехэтажным скоро крыть будешь. Чё стряслось-то?

— Там все документы, — выдохнул я обреченно. — Карта банковская. И ключи доступа «Нем-И-Дэ» [58].

— Чего-о? — Маша молча шевелила губами, очевидно, пытаясь представить последствия случившегося — те самые, что только что огрели меня по башке еще одной монтировкой, с крупной надписью: «Идиот». — Хочешь сказать, для доступа к твоему счету им теперь не хватает только пароля?

— Нет, — тяжело вздохнул я и закрыл глаз — просто не в силах был выдержать Машин взгляд, когда она узнает, насколько я облажался. — Пароль записан на вкладыше с ключами.

Секунду я слышал только мерный гул в ушах, а потом Мария разразилась таким потоком ругательств, что я осознал преимущество незнания русского языка.

— Ну, блин, я бы тя сама монтировкой по башке отхерачила, если б ты не был уже контуженный! — выдохнувшись, закончила она по-датски. — Теперь у нас один варик — рвать отсюда и спасать твой рюкзак. Если уже не поздно, конечно.

Я осторожно приоткрыл глаз и заметил, как вокруг потемнело. Светлый прямоугольник на стене погас, шум в ушах усилился и немного изменился. Я немного струхнул: не был уверен, происходит все это в действительности или только в моей голове, и я вот-вот снова бахнусь в обморок.

— А что там, за окном? — спросил я, пытаясь не показывать, как меня колбасит. — Откуда свет?

— Я пыталась выглянуть, — буркнула все еще зло Маша, — но не дотягиваюсь. Высоко. А свет — луна, наверное. Еще там лампа где-то вспыхивает, реагирует на движение.

— Но сейчас света нет? — уточнил я, не рискуя полагаться на свое зрение.

— Так тучи, наверное, нашли. Шторм натягивает. Не слышишь, что ли? — фыркнула Маша.

Я немного успокоился. Значит, свист и завывание в ушах — это просто ветер. А тучи — это, возможно, дождь. Если начнется шторм, вряд ли рокеры с такой же охотой высунут нос из тепла, как при ясной погоде. Может, у нас есть шанс.

— Не можешь описать поточнее, где эта лампа с датчиком движения? — Я снова принялся шевелить пальцами и кистями, пытаясь вернуть им гибкость и чувствительность.

— Да хрен ее знает. Я через дверь заметила, когда эти ушлепки выходили отсюда. — Маша в сердцах пнула ногой пол. — Какая разница, когда у нас руки связаны?! Я на полках искала что-то острое, инструмент какой — ни хрена!

— Повернись ко мне спиной, — попросил я.

— Зачем это? — насторожилась Мария.

— Хочу посмотреть, чем и как нас связали.

— Много ты тут увидишь, — проворчала она, поблескивая во мраке белками глаз, но все же завозилась, разворачиваясь, и даже подползла ближе, чтобы мне было удобнее.

Зрение приспособилось к темноте, и все же теперь, когда лунный свет исчез, я едва различал очертания Машиных рук. Пришлось податься вперед, игнорируя тут же пронзивший лоб раскаленный гвоздь, и коснуться запястий щекой. Так я и думал. Синтетический шнур. Такими крепят грузы в багажнике.

— Ты чего там об меня трешься? — пробормотала Маша, но рук не отняла.

— Попробую зубами развязать узел, — предупредил я. — Не двигайся.

— Только посмей меня укусить! — попробовала пошутить она.

Я был рад, что даже в такой хреновой ситуации ее не оставила эта способность.

С узлом я возился несколько минут, показавшихся вечностью: долбящая лоб боль, вспышки в глазах и тошнота меня чуть не доконали. Наверное, иногда я все же прихватывал кожу — Маша вздрагивала и сдавленно шипела. К несчастью, узел только намок от слюны и, похоже, затянулся еще сильнее.

— Не получается, — хрипло выдохнул я и повалился на пол, чуть снова не отключившись. — Прости.

— Все нормально, Медведь, — попыталась подбодрить меня Маша. — Может, я у тебя попробую?

— Не надо, — остановил ее я, чуть отдышавшись. — Только хуже сделаешь. Есть другой способ.

— Какой? — спросила она, немного воспрянув духом.

— Подожди немного.

Я снова, как мог, пошевелил кистями. Связали нас со знанием дела, значит, узел у меня, скорее всего, такой же, как и у Марии, над большими пальцами. Тогда теоретически тут мог сработать трюк, который я проделывал в детстве, когда надо было откосить от физры или контрольной в школе. Ну как можно заставить ребенка заниматься, когда палец на руке у него вывернут и торчит под неестественным углом, а сам ребенок корчится от боли, как уж на сковородке?

На самом деле раньше я мог выщелкнуть большой палец из сустава так же легко, как ошпаренный миндальный орех из шелухи, и при этом никакой боли не чувствовал. Разве что было чуть неприятно, когда вставлял его обратно. Но врачи запугали меня ранним артритом и суставными грыжами, так что я экспериментировал все меньше и меньше и теперь не был уверен, получится ли у меня. Ведь, если что-то пойдет не так, вправить палец со связанными руками я уже не смогу.

Еще раз на пробу пошевелил кистями и сделал знакомое усилие. Раздался характерный щелчок. Ура! Кажется, получилось. Я завозился на полу, пытаясь высунуть хотя бы одну руку из веревочной петли.

— Ты что там делаешь? — с подозрением спросила из темноты Маша.

От напряжения шум в ушах стал громче — или это дождь по крыше застучал?

Черт, а вот это уже больно! Второй большой палец хрустнул, выходя из сустава сам собой, и я наконец почувствовал, что веревка заскользила по кисти. Еще мгновение — и я уперся в пол перед собой локтем освободившейся руки, борясь с головокружением.

— Медведь, ты чего? — забеспокоилась Маша, скорее почувствовав, чем увидев движение. — С тобой все в порядке?

— Абсолютно. — Я перекатился на спину и привычно вправил сначала один палец, а потом другой. — Давай сюда руки.

— Но ты же… Ай! — она взвизгнула от неожиданности, когда я задел рукой ее плечо. — Как… как тебе удалось?!

— Маленькая суперспособность, — объявил я скромно, возясь с влажным, туго затянувшимся узлом.

— Очень крутая способность! — в голосе Маши прозвучало редкое в мой адрес одобрение. — Может, у тебя еще и план есть, как нам отсюда выбраться?

— Ну… — протянул я, чувствуя, как ломается ноготь.

Зато веревка наконец подалась.

Вскоре Маша была уже на ногах, растирая запястья. Потом помогла подняться и мне. Перед глазами все плыло, к горлу подкатывала тошнота, но я не позволял себе раскиснуть. Для этого будет время потом.

Выпрямившись, я смог выглянуть в окно, в которое уже вовсю барабанил дождь. Ничего, кроме черноты, за ним не увидел, но это было как раз то, чего я и ожидал. Фермы, на которые я насмотрелся на Фанё, обычно строились подковой. Жилой дом в центре, по бокам — стойла и подсобные помещения. Вход во все здания — со двора посередине. Значит, окно выходило на зады — иначе мы бы увидели свет в каком-нибудь окне. Ведь где-то же наши охранники убивали время?

Это было хорошей новостью. А плохой — рама с частым переплетом, какие нередко встречаются в стойлах, амбарах и прочих старинных фермерских постройках. В темноте я не мог разобрать, был переплет деревянным или свинцовым. И на ощупь не определить — горбыльки находились снаружи, по ту сторону стекла.

— Ну что там? — нетерпеливо спросила Маша, едва достававшая макушкой до подоконника.

Что ж, пришло время озвучить мой план.

— Разобьем стекло и попробуем выломать раму. Надеюсь, из-за ливня нас не услышат.

— Давай! Он по крышам так и лупит, да и ветер еще, — поддержала Мария. — А как в окно вылезем?

— Стеллажи, — вспомнил я увиденное в лунном свете. — Там были какие-то ящики. Можно поставить их друг на друга. Ну, типа, как в «Халфе» [59].

— Лестницу построить? — сообразила Маша. — Может, там на полках еще есть что-то, чем можно стекло вышибить?

Она принялась шуровать во мраке, пока я тихонько прислонился к стеночке. В лоб долбился отбойный молоток, пытаясь донести до сознания одну простую истину: в таком состоянии я не беглец. Скорее, кандидат на койку в морге. Сплюнул несколько раз в ладонь пересохшим ртом и попробовал слюной оттереть склеившую глаз кровь. Получалось не очень, только башка сильнее разболелась — до позывов на рвоту.