— Смотри, чё нашла! — В порыве энтузиазма Маша чуть не заехала мне в лоб с другой стороны, уравновесив проблему. — Черенок от лопаты или типа того. Сойдет?
Я взвесил в руке отполированную до гладкости толстую палку.
— Норм. А ящики?
— До хренища их, только тяжеленные, заразы. Кирпичи в них, что ли? Еще канистры какие-то. С маслом машинным вроде и еще чем-то вонючим.
Я призадумался.
— А зажигалка все еще у тебя?
— У меня, но я почти весь газ повыщелкала, — призналась Маша. — Пыталась веревку пережечь, ну, как в кино показывают. Только руки зря обожгла.
Так вот почему бедняга так дергалась, пока я веревку грыз!
— Почти — это не совсем, — пробормотал я себе под нос.
Последняя деталь плана встала на место в моей больной голове.
9
— Ты только не отключайся, Медведь, я тя умоляю! — Меня бесцеремонно тряхнули за плечо, и я вынырнул во влажную, душную реальность фургона, мотыляющего по темной дороге без разметки. Я — за рулем, по лобовому мотаются дворники, в конусе света от фар — сплошная сверкающая стена дождя. — Я ж водить не умею! Ты держись, а?
Я выровнял машину и взглянул искоса на Машу, скорчившуюся на пассажирском сиденье: мокрые волосы облепили лицо, распухшая губа дрожит, руки в ссадинах и пятнах от ожогов тискают грязные коленки. Как выгляжу я сам, стараюсь даже не думать.
— Отопление убавь, — коротко бросил я. Надо беречь силы. — Рубит меня в тепле.
Дальше объяснять не пришлось. Маша быстро разобралась в панели управления, и мне в лицо дунул прохладный воздух. Мысли немного прояснились, хотя долбящая боль в башке никуда не делась, как и накатывающая волнами тошнота. Хорошо хоть, видел я теперь обоими глазами, пусть в них иногда и двоилось. Ливень смыл засохшую кровь.
В ушах все еще звучали злой, с надрывом, лай и грубые мужские голоса: «Выпускай собак, Муди! Выпускай, мать твою!» Отвратительный скрежет когтей по автомобильному лаку. Выстрелы, рвущие ночь на куски вместе с зеркалом заднего вида с моей стороны. Крик Маши, сложившейся пополам на сиденье, прикрывая голову руками. Я слышал все это одновременно и по отдельности, как мелодию, наложенную на монотонный фон дождя, бьющего в стекла и крышу фургона.
Маша вылезла в окно первой. Я набросил на подоконник свою куртку, чтобы мы не поранились мелкими осколками, которые могли остаться в раме. Нам крупно повезло, что она оказалась деревянной и довольно трухлявой. Прежде чем карабкаться на ящики вслед за Машей, я расплескал по полу содержимое одной из канистр, воняющее керосином. Смочил мамин шарф и спустил его с импровизированной лестницы так, чтобы он касался лужи на полу. Проверил, пролезают ли в окно плечи. Потом свесился наружу ногами вперед и щелкнул Машиной зажигалкой. Пламя высеклось не с первой попытки, зато вот шарф занялся сразу. Я позволил силе тяжести увлечь себя вниз: вытянул руки перед собой и выскользнул наружу.
— Медведь, блин! С мягкой тебя посадкой! — прошипела Маша, на которую я приземлился. — Ты чего там копался-то?
Тут на ее лицо упали оранжевые отблески из окошка, и кошачьи глаза вспыхнули, округляясь:
— Бли-ин…
— Бежим!
Но по факту бежала одна Маша, буквально волоча меня за собой. Земля под ногами танцевала и вставала на дыбы. Ливень лупил со всех сторон, заливая единственный видящий глаз. Я переставлял ноги чисто на адреналине. Сознание мерцало, будто пламя догорающей свечи.
Темнота.
Желтый свет из окна. Мы стоим, прижавшись к беленой стене дома. За окном — комната. Стены увешаны охотничьими трофеями: черепами и рогами. Напротив телевизора — трое. Смотрят хоккейный матч. Двоих я уже видел раньше. Третий — седой и широкоплечий в кожаной жилетке, волосы собраны в хвост на затылке. На столе перед ними банки с пивом, подаренный отцом нож и телефоны, в том числе мой.
Картинка расплывается и стекает по стеклу дождевыми струями.
Темнота… взрывается с оглушительным грохотом. Собаки беснуются в вольере. Лают, визжат, воют. Люди в комнате вскакивают на ноги. Мгновение — и они выбегают в дверь. Ночь над нами озаряется, будто в Новый год, когда повсюду запускают фейерверки. И бабахает там, за домом, почти так же.
— Пошли! Ну, давай, Ноа, миленький! Еще немного! Надо забрать вещи и ключи.
И я даю — не ради себя, ради Маши — мне кажется, последнее, что во мне еще осталось.
Темнота.
Качается над столом низко висящая лампа. Наверное, я ее задел. Круг света маятником скользит по ножу и черным экранам мобильников. Я сгребаю все и рассовываю по карманам. Вываливаюсь обратно в ночь по своим же мокрым следам. Они петляют от стены к стене, будто тут шел пьяный.
Темнота.
Лезвие ножа вспыхивает отраженным пламенем. Вонзается в шину «харлея». Потом в другую. Шипение воздуха сливается с воем ветра, хлещущим по гравию дождем, криками людей и собачьим лаем. Следующий на очереди — джип. Маша должна взять ключ от фургона.
Темнота.
— Ноа! Ноа, ты где?!
Пытаюсь ответить и не могу. Дождь пляшет на моем лице, затекает в раскрытый рот. Маша находит меня сама. Тащит к фургону вместе с рюкзаками. Я вижу черные силуэты на оранжевом фоне: за крышу пристройки, где мы были заперты, борются огонь и вода. Все тонет в черном, едком дыму.
— Выпускай собак, Муди! Выпускай, мать твою!
Из дыма вырываются черные, гладкие твари. Стелются над землей, серебряные от дождя.
Не люблю черных собак.
Ненависть — второй адреналин. Валюсь на водительское сиденье. Хлопает пассажирская дверца. Сдаю назад и давлю псов. Один бросается сбоку. Когти скребут по лаку, пена из пасти стекает по стеклу вместе с дождем. Ночь разрывают выстрелы. Один, два. Где охотничьи трофеи, там и ружье.
Педаль газа уходит в пол. Зеркало слева взрывается брызгами. Маша кричит. Я кричу.
А потом только дождь. И горящие фары. И темнота.
Меня ослепил дальний свет, возвращая в настоящее. Пришлось мигнуть встречке — первой на этой богом забытой дороге, такой узкой, что мне едва удалось разминуться, не съехав на обочину. Сколько времени уже прошло? Что, если «Бандидос» вызвали подмогу? Если следующая встречная машина перегородит путь или из нее начнут палить? Место-то самое подходящее — вокруг ни души, только поля да лесополоса, едва различимые во мраке.
— В полицию позвонила? — спросил я Машу, не в силах сообразить, на сколько секунд или минут выпал из реальности.
Она мотнула головой.
— Звони. Скажи, на ферме пожар, ты слышала выстрелы. Адрес наверняка есть на «Гугл картах».
— Я не могу. — Она обхватила себя руками, отвернулась к окну. Только жилка часто и сильно билась на горле в зеленоватом свете приборной панели.
— Почему? — Я постарался сконцентрироваться на петляющей дороге. — Сеть вроде ловит.
По крайней мере, навигатор в разблокированном Машей смартфоне исправно показывал путь до Орхуса. Ближайшая больница находилась в Рандерсе, но туда, понятное дело, нам соваться не следовало. А до университетского госпиталя в Скайбю[60]оставалось чуть больше двадцати минут. Это Маша настояла, что мне нужно в больницу. А мне просто очень хотелось спать.
— Рокеры с фермы про меня знают, — пробормотала Мария в оконное стекло.
— И что? — Злость придала мне сил. Время-то идет! А полиции до этой фермы гребаной еще добраться надо. — Боишься, твои делишки с Трактором Томом выплывут? Лучше пусть в нас снова палят или вообще в асфальт закатают?!
— Да не в наркоте Томовой дело! — Она повернулась ко мне с искаженным внутренней болью лицом. — Вернее, не только в ней.
— Тогда в чем?
Мы выехали на более широкую дорогу, и я напряг зрение, вглядываясь в темноту за решеткой дождя: скоро будет съезд на скоростное шоссе.
— В том… — Маша замолчала, словно собиралась с силами или искала подходящие слова. — В общем, я в розыске. Если засвечусь, меня панцири тут же в Россию отправят. Я тут нелегально.
Я включил поворотник и хмыкнул.
— Ага, ты уже говорила. Ничего другого не придумала?
— Ты мне не веришь?
Ее голос звучал так горько и обреченно, что я перевел взгляд с дороги на Машу. Фары машины, идущей на обгон, выхватили из полумрака осунувшееся бледное лицо с темными кругами под глазами, и внезапно я понял: эта девочка безмерно, бесконечно устала. Просто раньше я не замечал этого за ее шуточками, безбашенными идеями и дерзкими выходками. Маша казалась мне сильной, уверенной в себе и неуязвимой, эдакой супергерл, способной разрулить все проблемы — не только свои, но и мои. А сейчас впервые я увидел ее ранимость за жестким пуленепробиваемым щитом, который она осмелилась наконец опустить.
— Верю, — пробормотал я и с усилием оторвал взгляд, снова концентрируясь на дороге. — Но не понимаю. Я же видел твой студенческий! И говоришь ты без акцента — ну, если не считать западно-ютландский диалект. Я думал, ты просто из дома сбежала из-за ссоры с матерью.
— Если бы! — Маша откинула с глаз мокрые волосы, размазав сажу по лбу. — Она лишилась вида на жительство в Дании после развода и уехала в Россию. Ты, наверное, не в курсе, но так как мне нет восемнадцати, мой вид на жительство был привязан к материнскому. В общем, теперь у меня его тоже нет. Я об этом знала — и все равно решила остаться. А это незаконно. Если попадусь панцирям, меня посадят на самолет в течение двадцати четырех часов. Вот такие вот пироги.
Я крепче стиснул руки на руле. Двадцать четыре часа! И я могу потерять Машу — быть может, навсегда. Россия — не Дания. Попробуй разыскать кого-то в такой огромной стране!
— Разве нельзя это как-то… — Я потерялся в дебрях когда-то слышанных бюрократических терминов. — Ну, обжаловать, что ли?
— Думаешь, я не пыталась? — усмехнулась она печально. — Мне отказали. Дело сестры еще на рассмотрении. У нее ситуация другая, ей восемнадцать и с датчанином живет в гражданском браке. А у меня два варика: либо скрываться, либо с вещами на выход.