о, о чем ты рассказал, стадо тараканов в голове, которых он травит внутривенно. К тому же Мартин стопудово не хочет, чтобы его нашли, раз так шифруется. Не можем же мы сидеть у хаты в Рандерсе и ждать, пока он объявится, когда нас самих рокеры пасут?»
В этом я с Машей был согласен, но не собирался сдаваться просто так. Если бы она хоть на минутку подпустила меня к компу, может, я и сам придумал что-нибудь. А пока мысли крутились вхолостую вокруг Наташи и маленькой Евы. Как эта украинка связана с братом? Почему он ей помогает? Что-то подсказывало, что ответы на эти вопросы смогут пролить свет на наше общее прошлое — хотя это было скорее смутное ощущение, чем связная мысль.
Маша пересказала мне вкратце Наташину историю.
Несколько лет назад полная надежд студентка из Украины приехала в Данию на сельскохозяйственную практику на молочной ферме. Почти сразу к ней стал подкатывать хозяин — одинокий сорокалетний мужчина. Отказать она побоялась, чтобы он ее не уволил. Да и мужик этот профессионально пудрил ей мозги: я, мол, разведен, хочу на тебе жениться, люблю не могу и прочая лабуда. Потом студентка забеременела. А когда поставила старого козла перед фактом, в смысле растущим животом, выяснилось, что парнокопытный с супругой не живет, но все еще состоит с ней в законном браке. Жена развод не дает. Вернее, хочет за это кругленькую сумму. И платить старый бабник оказался не готов. В итоге он просто не продлил Наташе контракт, и пролетела она, по выражению Маши, как фанера над Парижем.
На родине студентку не ждало ничего, кроме нищеты и колотушек от родителей, которые лишнему рту точно бы не обрадовались. На новую работу в ее положении рассчитывать не приходилось, и тут кто-то из подружек надоумил Наташу срочно найти себе мужа-датчанина. В конце концов, на фермере-то свет клином не сошелся. А свидетельство о браке обеспечило бы студентке и ее ребенку вид на жительство и все блага развитого социализма.
Купившись на старую песню о главном, Наташа стала бегать на свидания — пока позволял живот и приближающаяся дата выезда из страны. И добегалась. Новым принцем датским оказался неказистый, но определенно неженатый мужичок в летах из Рандерса. Не успела, однако, бывшая уже студентка порадоваться кольцу на пальце, как муж сменил корону принца на сехем [67]тирана и начал учить ее жизни. В средствах он при этом не стеснялся: уверен был, что никуда Наташа, особенно с ребенком, от него не денется.
Но у всего есть предел. Не выдержав свалившегося на нее семейного счастья с кулаками, Наташа с дочерью оказалась на улице — без средств к существованию и снова под угрозой депортации. Вот тут-то на безрадостном горизонте ее жизни и нарисовался Мартин. Наташа зашла в квартиру мужа на минутку — забрать детские вещи. А тот только того и ждал. Спасли ее звонок в дверь и объявившийся на пороге незнакомец, отправивший муженька в нокаут с одного удара.
Поступок, безусловно, благородный. Я бы, наверное, на месте брата сделал то же самое, если бы мог. И все-таки была разница между тем, чтобы остановить зарвавшегося негодяя и поселить женщину с ребенком у себя в квартире, да еще фактически содержать их обоих. Про укрывательство нелегалов вообще молчу: на закон брат давно уже наплевал с высокой колокольни, если правда то, что о нем говорят. Где-то во всем этом недоставало логического звена. То ли Наташа о чем-то умолчала, то ли я что-то упустил.
К счастью, фиаско с Мартином ненадолго выбило моего личного Шерлока из колеи. После нескольких дней довольно приятного заточения в «Гэст-апарт» Маша появилась у меня в спальне со стаканчиком макиато в руке, распространяя по комнате аромат карамели, и загадочно произнесла:
— Хамелеон.
— В смысле? — Я почесал шов под пластырем.
Мария отхлебнула кофе, наслаждаясь произведенным эффектом, и помахала в воздухе фотографией отца — той самой, что я получил от Вигго. Я отдал ее Маше для какого-то «следственного эксперимента», и теперь, очевидно, она собиралась сообщить мне результат.
— Татуха твоего бати, — снисходительно пояснила она. — Ящерица у него на предплечье, хамелеон. Знаешь, что такая значит?
— А она что-то значит? — Я устроился повыше на подушках, чтобы лучше видеть фотку и Машу, очень соблазнительную в моей футболке, которую она стащила и использовала в качестве халата и одновременно ночной рубашки.
— Медведь, ну ты ваще! — Ее брови взлетели к стоявшей дыбом белобрысой шевелюре. Маша с пользой проводила свободное время, экспериментируя не только с фотками, но и с прическами. — Да любая татуха что-то значит — хотя бы для того, кто ее себе сделал. Но большинство обладает определенной символикой. Есть, конечно, придурки, которые набивают себе всякое, просто потому что красиво. Их потом еще частенько на зоне пидорасят.
Пришлось прикусить щеку изнутри. Если бы не мамин запрет, я бы, похоже, как раз вписался в описанную Машей категорию — ведь мне давно хотелось тату, и выбирал я ее именно по эстетическому принципу.
— Кхм… Так что там с этим хамелеоном? — вернул я Марию к нашим баранам, в смысле ящерицам.
— А то, — она уселась на край кровати и шлепнула фотку на одеяло, — что я початилась с одним тату-мастером. Нельзя же верить всему, что говорит дедушка «Гугл».
В этом я определенно мог с ней согласиться.
— Короче. — Маша взмахнула макиато и постучала ноготком по зеленому зверю на отцовском плече. — Добрый человек по имени Кибер хоть и работает по принципу «любой каприз за ваши деньги», хамелеончика мне делать очень не советовал. Потому что это знак. Для посвященных.
Я с трудом оторвал взгляд от тонкой полоски сливок над Машиной верхней губой и постарался сосредоточиться на том, что из этих притягательно-сочных губ вылетало.
— Знак? Но знак чего?
— Свингерства, — отчетливо произнесла она, следя за моей реакцией.
Я только тупо глазами захлопал. Хорошо хоть не ляпнул: «А это чё такое?»
— Ясно, — тяжело вздохнула Мария, словно диагноз мне ставила, и залпом допила кофе, — почему ты до сих пор девственник.
— Я не… С чего ты взяла?! — Шов на лбу горячо запульсировал, под одеялом внезапно стало ужасно жарко. — И вообще! Я знаю, свингеры — это эти… — Я упорно искал нужные слова, пока Маша терпеливо и жалостливо следила за моими потугами. — Которые в клубах трахаются! — Выдал я, припомнив, как парни на перемене однажды обсуждали только что открывшийся неподалеку от Эсбьерга свингер-клуб.
— Браво, Медведь! — Мария поставила пустой стаканчик на прикроватный столик и наигранно поаплодировала. — Натянул на троечку. А теперь займемся твоим сексуальным образованием.
Я шумно сглотнул.
Урок, к сожалению, свелся к голой теории. Моя учительница вещала о сексуальной субкультуре и альтернативном образе жизни, который ведут внешне самые обычные супружеские и не только пары, втайне разбавляющие обычный «ванильный» секс экзотикой. Оказалось, чтобы быть свингером, совсем не обязательно посещать специальные клубы. Встречи с обменом партнерами могут происходить на дому, в гостинице, на природе — короче, в любом подходящем для этой цели месте. Приглашают, конечно, на такие свидания или вечеринки только своих — знакомых лично, по рекомендации или носящих особые опознавательные знаки. Вроде тату с хамелеоном.
— Погоди! — Кровь у меня наконец прилила к голове, которая выше пояса. — Хочешь сказать, что мой отец?..
— Очень вероятно, — кивнула Маша. — А если учесть фото с компа Вигго, то и мама твоя, скорее всего, тоже. Ну и дядюшка до кучи.
— Бред какой-то! — Я тряхнул головой и тут же скривился от боли. — У мамы же не было татуировки. Она вообще категорически против них выступала. А Вигго! Он же не женат и никогда не был!
— Не все свингеры татухи набивают, — пожала плечами Маша. — Тут как у обычных людей: на вкус и цвет… А то, что дядя твой одинокий — не показатель. Это тебе не математика, где дважды два — всегда четыре. Здесь может быть и два плюс один, ну или одна. И два плюс три…
— Да понял я, понял! — оборвал я ее, схватившись за набухающую болью голову. — Хочешь сказать, мама моя добровольно?.. — Я с ненавистью уставился на Машу. — Добровольно согласилась на эту вот… мерзость?
— Этого мы не знаем. — В ее глазах мелькнуло сочувствие, и я стиснул зубы. — Но все могло быть не так, как кажется. Вот я о чем.
— Да вы что, сговорились?! — выкрикнул я и вбил кулак в соседнюю подушку. — Почему хотите из мамы сделать то преступницу, то психичку, то шлюху?!
— Я не называла твою маму… — Маша подняла перед собой ладони, но меня уже понесло.
— Шлюхой? Нет. А свингершей назвала — это, конечно, а-агромная разница. Чего тут стесняться-то?! Мертвая ответить уже не может. Давай, плюй на ее могилу. Ты вообще знала ее? Знала? Мама всю жизнь положила, чтобы меня защитить. От отца с Вигго защитить — я в этом теперь уверен. Они же заставляли ее — это ясно. Не знаю как, но заставляли. А ты… А ты!..
Маша сидела, молча закусив губу, и просто смотрела на меня, пока я орал. Только когда я с кровати стал слезать, она встала и подняла руку:
— Ты лежи. Я уйду. — И закрыла за собой дверь.
Остаток дня мы не разговаривали. Я, конечно, уже сильно жалел о своей вспышке. Маша ведь просто хотела помочь, и маму она действительно в глаза никогда не видела. Говорила то, к чему пришла путем логических умозаключений. И все-таки извиниться мне мешала какая-то глупая гордость.
В итоге я уже на стены лез от тоски и безделья, когда мой мобильник вдруг зазвонил. Я так резво его схватил, что он чуть под кровать не улетел. Пока я им жонглировал, звонок оборвался, но, к счастью, тут же раздался снова.
— Привет, это Керстин! — зазвучал в телефоне голос, который, казалось, я не слышал уже тысячу лет, причем световых. — Алё, Ноа! Ты там?
— Да. — Я откашлялся, прогоняя внезапную хрипоту. — Привет, Дюлле.
— Иисусе, Ноа! Ты жив? Я думала, ты труп! На машине разбился! — затараторила она взволнованно. — «Фольксваген» твоей мамы нашли где-то на севере. Разбитый в хлам. Мне папа сказал, а он узнал от участкового. Я тебе звонила-звонила, а у тебя «абонент не абонент». Вот я и подумала: все, аста ла виста, бэби! Погиб наш лучший самолет.