— Пустите меня! — Голос вернулся ко мне. — Посадите меня с ней! Я должен быть с ней! Маша!
Но меня не слушали. Волокли, почти оторвав от земли. Я лягался, как бешеный. Даже не заметил, как плечо выскочило из сустава. Подскочил еще один панцирь — весь черный, в боевой униформе. Маша прижалась к стеклу лицом и тоже что-то кричала — я не мог разобрать. Ее глаза блестели от слез. Последнее, что я увидел прежде, чем мне пригнули голову, — ее скованные руки в окне, складывающие из ладоней сердечко.
Имаго
Восемнадцать месяцев спустя
Я открыл холодильник и критически осмотрел его содержимое.
Молоко есть. Маша пьет много молока, причем предпочитает нежирное. Масло не забыл. Овощи для салата. Говяжьи стейки на ужин. Надеюсь, она не захочет курицу — я теперь ее не ем. Если не пойдет дождь, можно будет устроить барбекю в саду. В этом году апрель на Фанё теплый, и на клумбах у террасы все цветет, в том числе любимые мамины тюльпаны.
Я провел пальцем по прозрачной пластмассовой полочке. Чисто, аж скрипит. Целый день вчера угробил на уборку. Отдраил весь дом сверху донизу, даже с кранов известковый налет удалил с помощью какого-то чудовищно вонючего спрея, от которого потом еще долго першило в горле. Хотелось произвести на Машу хорошее впечатление. Хотелось, чтобы ей тут понравилось.
Когда мыл душевую кабину, новое зеркало в ванной запотело. Старое я разбил в порыве отчаяния. Я вспомнил, как прежде написал на нем: «Меня зовут Ноа. Месяц назад мне исполнилось восемнадцать. Неделю назад умерла моя мать. Вчера я узнал, что меня не существует». Немного помедлил, прислушиваясь к болезненным толчкам сердца в груди, и вывел пальцем на стекле два коротких предложения. Теперь каждый раз, запотев, зеркало будет повторять: «Меня зовут Ноа. Я есть».
Я захлопнул дверцу холодильника. В кармане тренькнул новенький смартфон. Пришел снап от Дюлле с кошачьими ушками и усиками: «Привет, Ноа! Когда за машиной зайдешь?» Мы договорились с ее отцом, что я одолжу его «мазду», чтобы встретить Машу у парома. У нее ведь наверняка будут тяжеленный чемодан и сумки — куда с ними в автобус? А так я довезу ее до дома с комфортом — пригодятся полученные месяц назад права. И по пляжной дороге можно будет проехать, показать сразу, как тут красиво. Маша говорила, в России такого нет, чтоб дорога прямо вдоль моря шла, по песку. А у нас, если повезет, еще и тюленей можно на отмели увидеть.
Конечно, я предлагал Марии встретить ее прямо в аэропорту Каструп — Питер был бы не против, да и за бензин бы я заплатил. Но она заявила, что глупо тащиться на машине туда и обратно через всю страну, когда можно спокойно сесть на поезд прямо из аэропорта и доехать до Эсбьерга чуть ли не быстрее. «Так может, тогда на вокзале?» — не сдавался я. И в этом Маша не видела смысла, когда, судя по «Гугл картам», от станции до парома рукой подать. «Пойми ты, чудик, — выдала она, когда я сдался. — Может, я хочу тебя встретить в природной среде обитания!» Тогда я подумал, что вот мы вроде полтора года не виделись, а Маша ничуть не изменилась. Разве что отточила свою способность ставить меня в тупик.
Я отправил Дюлле коротенькое видео безо всяких фильтров: «Привет! Думаю, часа в четыре. Маша напишет, как доедет до Эсбьерга». Керстин посвятила меня в мир соцсетей, но я все еще чувствовал себя в нем неуверенно, как пловец, выброшенный из привычного тридцатиметрового бассейна с подогретой водой в открытое море. Зато так было гораздо удобнее общаться с Машей, пока она находилась в России. Я удалил с «Фейсбука» страничку Ноа Планицера и зарегался под фамилией Крау, чтобы переписываться и созваниваться с ней там.
Из благодарности и в ответ на бесконечный поток вопросов я частично посвятил Дюлле в подробности своего путешествия. Опустил, конечно, криминально-педофильскую линию, включая игру в гибрид русской рулетки с «бутылочкой» и стрельбу в лесной хижине. Все это еще было слишком свежо в памяти, еще не отболело, не зарубцевалось, превратившись в бугристый шрам на сердце. Совесть не позволила мне врать единственному другу, оставшемуся мне верным до конца, несмотря на организованную мной подставу с «продажей» «фольксвагена». Но ведь опустить кое-какие детали — это не то же самое, что врать? И вообще, в полиции меня настоятельно просили не разглашать подробности, пока идет следствие.
Дыры в своем повествовании я постарался заполнить красочными описаниями наших с Машей похождений в поисках моих родственников — их одних бы хватило на толстый роман. Керстин восприняла новость о появлении у меня лихой подружки с темным прошлым весьма прохладно. Но чем больше я рассказывал ей о Марии, тем больше Дюлле проникалась сложной судьбой вынужденной нелегалки — не раз глаза, опушенные рыжеватыми ресницами, подозрительно блестели. Так сложилось, что в итоге моя одноклассница стала единственным человеком, с которым я мог свободно говорить о Маше — ну или почти свободно.
С легкой подачи Керстин у меня завелись на «Фейсбуке» друзья — в основном одноклассники, но были и коллеги из магазина «Вкусняшки для взрослых», где я теперь работал, и даже несколько постоянных клиентов.
Устроился я туда совершенно случайно. Новый магазин открылся в Эсбьерге недалеко от паромного терминала, и от его названия повеяло такой ностальгией, что я забрел туда как-то после занятий, не обратив внимания на объявление, приклеенное к двери. Не знаю уж, что ожидал увидеть внутри — Трактора Тома, открывшего местный филиал «скорой помощи» торчкам, или полки с шоколадными вагинами и фаллосами. Оказалось, во «Вкусняшках» торговали вином и спиртным, причем дорогим. Увидев пузатую зеленую бутылку за пять тыщ крон, я на два метра отскочил от полки, чтобы не дай бог ничего не задеть и не разбить.
Очевидно, я настолько отличался от типичного покупателя, что хозяин, который в тот день сам стоял за прилавком, решил, что я пришел по объявлению — устраиваться на работу. Ему как раз нужен был молодой помощник, желательно студент. Я честно сказал, что в вине абсолютно не разбираюсь и вообще не пью. Хозяин почему-то обрадовался и попросил прийти на следующий день с документами. В итоге теперь Машу ждала в прохладном заднем коридоре подарочная корзинка с испанским «Флор де Пингус» урожая 2013 года и подходящим по вкусу шоколадом.
Я обнаружил, что бесцельно наматываю круги вокруг стола в гостиной, расправляя несуществующие складки на скатерти. Вытащил телефон из кармана и снова сверился с часами. Машин самолет приземлился в Копенгагене почти три часа назад. Все это время я места себе не находил, едва сдерживаясь, чтобы ежеминутно не бомбардировать сидящую в поезде Машу сообщениями. Воображение рисовало сценарии один безумнее другого: пути обесточивают и поезд застревает где-то в туннеле под проливом Сторбельт; полиция снимает Машу с поезда, потому что у нее что-то не в порядке с документами; в тамбуре на Машу накидывается маньяк с ножом; она влюбляется по уши в незнакомца, сидящего напротив. Последняя мысль причиняла особенно острую боль.
Теперь, когда Мария получила вид на жительство в Дании и могла остаться здесь навсегда, перед ней открылась полная свобода выбора, и я совсем не был уверен, что она выберет меня. Да, сейчас она ехала на Фанё, но как долго она тут пробудет? Пока не получит остаток денег, небольшую часть которых я переслал ей в Россию? Пока не заскучает на нашем маленьком острове среди чаек, тюленей и диких кроликов? Пока не решит, что достаточно уже меня отблагодарила?
С того дня, как Машу посадили на самолет в Москву, сняв все подозрения в причастности к убийству Эрика Планицера, я боролся за ее право вернуться в Данию и жить здесь. Деньги, полученные по маминой страховке, очень пригодились: я тратил их на адвокатов и правозащитников. Маше, конечно, реальные суммы не озвучивал — она бы мне тогда точно башку открутила и запретила соваться в ее дело. «Официально» я оплачивал услуги юристов из заработанных ею денег, которыми она временно доверила мне распоряжаться.
Быстро выяснилось, что Машина судьба напрямую связана с решением по делу ее старшей сестры, Марины. Так что мне пришлось познакомиться и с ней. Короче, четыре месяца назад суд признал право Марины оставаться в стране, после чего Маша получила вид на жительство практически автоматом. Остальное время ушло на оформление всяческих бумажек, покупку билетов — и вот до момента нашей встречи осталось…
Я снова взглянул на часы. В тот же момент на экран телефона выскочило сообщение из «Фейсбука»: «Хай, Медведь! Я в Эсбьерге. Двигаю на паром. Надеюсь, меня не укачает и чайки не обгадят». Мгновенно взмокшим пальцем я отстучал ответ: «Плыть всего двенадцать минут. Море спокойное. Увидимся!»
Я вылетел из дома, чуть не нырнув носом с крыльца. Выкатил из-под навеса велик. Вспомнил, что забыл шлем. Нахлобучил его и уже за калиткой сообразил, что не запер входную дверь. Более того, я даже не представлял себе, куда во время уборки засунул ключ. Старая, облезлая ключница-скворечник показалась мне недостойной встретить Машу у двери, и я запихал ее… Да, точно! В шкаф и запихал!
Прислонив велик к изгороди, ворвался обратно в дом. Начал хлопать дверцами шкафов в прихожей. Из одного из них вывалилась мне под ноги папка, рассыпав по полу пестрое содержимое. Многочисленные газетные вырезки и распечатки статей из инета закричали в лицо броскими заголовками: «Рокеры объявили крестовый поход против педофилов?», «Ангелы восстали из ада: педофил казнен в своем доме неподалеку от Нестведа», «Эксклюзивные услуги: от ножей ручной работы до детской порнографии на любой вкус — посмертное разоблачение мастера».
Я опустился на колени, зарывшись руками в бумагу со слабым запахом типографской краски. Вернувшись на Фанё полтора года назад, я начал собирать все, что публиковалось в газетах и соцсетях в связи с убийством отца. Даже по телику кое-что мелькало, повторяя, впрочем, содержание газетных статей. К счастью, имя жертвы не разглашалось: полиция еще вела расследование по делу о распространении детской порнографии, основываясь на материалах, которые нашли в доме Эрика и берлоге Вигго.