Из газет я узнал, что Мартин записал признание отца на мини-диктофон и оставил его на столе перед трупом. Там же было признание Вигго, которого нашли избитым до полусмерти. Содержимое компьютеров обоих дополнило картину.
Я интересовался новостями, потому что боялся за брата. В первое время чуть ли не каждую ночь просыпался в липком поту: снилось, что Мартина поймали и мне предстоит давать показания против него на суде. Но шли недели, потом месяцы, а у полиции не было ничего, кроме, как писали в газетах, «рокерской версии». Неизвестный в черной маске оставил лишь нечеткие отпечатки байкерских сапог «Вейстланд» да следы от шин «харлея» на опушке леса и в поле, по которому райдер свинтил от полиции.
Ушлые журналисты вскоре раскопали высказывания Вигго на «Фейсбуке», в которых он призывал «поставить к стенке сторонников Каддафи и перестрелять всех вместе с адскими рокерами [70]и “Бандидос”». Все равно их разве что в пидорском порно снимать». Когда один из пользователей написал в комментарии, что зря он открыто оскорбляет плохих парней в соцсети, Вигго со свойственным ему чувством такта обозвал всех рокеров «стадом заднепроходцев, которые могут пойти в то самое место и поиметь там друг друга в жопу». Тут-то журналисты и углядели возможный мотив нападения на зарвавшегося педофила и его брата и по совместительству партнера по порнобизнесу. Ведь всем известно, что рокеры растлителей детей считают последним отребьем и в тюрьмах частенько устраивают над ними самосуд. Эта статья подняла целую волну хайпа в СМИ и соцсетях, где все кому не лень высказывались на тему добра с кулаками, народного правосудия, сокращения штата полиции, слишком мягких наказаний за преступления против детей и тому подобного.
В итоге, как это всегда случается, хайп утих, о трупе в лесном домике и мести рокеров все постепенно позабыли — кроме, конечно, меня и Маши, которую я держал в курсе дела. К тому времени она давно рассказала мне о связи Мартина с «Бандидос»: кличке Спирит, татуировках и черном байке, который она узнала во время нападения на нас «бешеного мотоциклиста» в Орхусе. Тогда она, конечно, даже не подозревала о том, кто такой этот Спирит. Потому и умолчала сначала о происшествии в баре.
Вместе мы попытались сложить два и два, но, как ни крутили кусочки головоломки, не смогли прийти к единому мнению: действовал ли Мартин исключительно по собственной инициативе или его, как писали журналисты, подрядил на акцию мести клуб «Бандидос»? Были ли мы с Машей частью его плана или вставшей на пути случайностью? Если Мартин использовал нас, чтобы выйти на спрятавшегося в лесной глуши отца, то почему члены его банды напали на Машу в Рандерсе?
Я тряхнул головой, торопливо запихнул вырезки обратно в папку и сунул ее в шкаф, на полке которого нашел скворечник с ключами. Не время сейчас снова ломать голову над этими вопросами, тем более что ответить на них может, пожалуй, один только Мартин.
Я торопливо запер дверь, вскочил на велик и помчался к Дюльмерам за машиной. Погода радовала ярким солнцем, лазурно-голубым небом с легкими барашками облаков, весенним щебетом птиц и ароматом цветущей вдоль дороги вишни и алычи. Но я почему-то не мог перестать думать о брате. О его звонке на последнее Рождество.
Был он внезапным, быстрым и ошарашивающим, как и сам Мартин, и поднял во мне целую бурю эмоций, которые я с трудом мог описать.
— Здорoво, бро! — прозвучал в трубке голос, который я теперь в жизни не смогу забыть.
Брат позвонил, когда я был на работе, и мне пришлось срочно запереться в туалете для персонала. Он поблагодарил нас с Машей за то, что «не слили его панцирям», и просил передать моей «подружке», что ее долг полностью прощен. Еще спросил, где мамина могила. Запинаясь, я объяснил, поздравил его с Рождеством и передал слова Лауры, от которой ничего больше не слышал с нашей второй и последней встречи в Орхусе. Брат молчал так долго, что я решил, смартфон заглючило или связь пропала. А потом сказал «Спасибо» странным, полузадушенным голосом — таким, какой у меня бывает, когда очень хочется заплакать, но я сдерживаюсь из последних сил. Хотя Мартин, конечно, не я. Все свои слезы, наверное, он выплакал в девять.
Потом я вышел из туалета, и шеф отправил меня домой, потому что вид у меня, по его словам, был такой, будто вот-вот в обморок хлопнусь. А когда я 23 декабря навестил маму на кладбище, то обнаружил в металлической вазочке свежий букет — те самые цветы с длинными стеблями и мелкими ярко-синими цветами, название которых я никак не мог вспомнить. Сначала подумал, что их принесла Руфь, хотя обычно она всегда предупреждала о своих походах на кладбище заранее, а потом подробно отчитывалась о состоянии могилы. Но тут я заметил, что между стеблями будто что-то застряло. Вроде кусочка плотного полиэтилена.
Я сунул руку в вазочку и вытащил плотно застегнутый пакетик, в котором лежало что-то твердое. Открыл его, и на ладонь выпало простое украшение типа кулона на кожаном шнурке: два камушка с проточенным морем отверстием в центре, черный и светлый, почти белый. Камушки были подобраны по размеру и форме так, что образовывали одно целое. К амулету прилагалась коротенькая записка без подписи: «Счастливого Рождества, Ноа!» Подпись, впрочем, была не обязательна. Я и так знал, от кого получил подарок, который ношу теперь, не снимая.
Я поднял руку и машинально пощупал амулет, болтающийся на груди под футболкой. Теплый ветер бил в лицо, я на скорости катил с холма, с каждой сотней метров приближая свою встречу с Машей, и думал о том, что благодарен Мартину. За этот подарок, который так много для меня значит. За то, что брат навсегда и бесповоротно вычеркнул из моей жизни отца. За то, что не дал мне в этом участвовать и на это смотреть. За то, что он, как всегда, взвалил все на свои, совсем не железные плечи. За то, что он просто есть. А я… я есть у него.
Фанё, Дания, 2021–2023