«Стоп, хватит соплей, будет время, можно и вспомнить, но не сейчас».
– Береги себя, мы будем рядом, велено ждать, вдруг у тебя получится что-то передать срочное. Найдешь нас легко, свистни пару раз коротко возле того места, где пережидали, понял?
– Если получится вырваться, конечно, сделаю, – пожал я плечами. – А вообще, почему не ударят по немцам, если знают расположение?
– Больших орудий мало, обещали на днях пополнение, тогда будет чуть легче. Да и что толку вслепую стрелять, это ж не снайперская винтовка. Отстреляемся мимо, так еще и раскроем местонахождение, враз накроют, и опять останемся без артиллерии. Не все так просто, парень, как кажется.
– Кстати, как бы трудно это ни было, но передай куда сможешь, что немецкие артиллеристы очень редко стреляют с одного места. Если им ничего не угрожает, могут и постоять, маскировкой они озабочены серьезно. А так, два-три выстрела всей батареей и сворачиваются. Далеко не уходят, но от возможного накрытия уклоняются и вновь тщательно маскируются. Я как-то мимо позиции пробегал, сразу даже не понял, что там пушки стоят, пусть наши думают. Ладно, я пошел, и это, командир, дай нож на секунду, – вспомнив, что хотел сделать, попросил я. Разведчик протянул финку рукоятью ко мне.
Взял левой рукой, правой зажал лезвие и, подняв на уровень лба, острым кончиком процарапал себе кожу над бровью, задев и висок.
– Ты чего, сдурел?! – чуть не закричал лейтенант, с силой отнимая у меня нож.
– Нормально все, – я поморщился, было действительно больно, – попробую новый вариант, думаю, получится.
Сгребая рукой землю, набрал в ладонь и начал втирать в лицо. Щипало, дергало, кровь льется ручьем, переборщил, однако, рану-то делал не острием, а кончиком, рваную, так правдоподобнее, но не учел остроты финки. Глубоко слишком, кровь реально течет, а хотел сделать, чтобы немного кровила. Эх, ладно.
– Иди, командир, – бросил я четко, привычным мне голосом из будущего, если бы не детский тембр, получилось бы знатно. Но и сейчас лейтенант посмотрел на меня такими глазами, что казалось, он все обо мне знает и понял. Он понял главное, что я как минимум ему ровня, такой же брат-солдат, а не пацан малолетний, каким выгляжу. Человека, точнее солдата, в бою не обманешь, он все видит и все понимает. И уж тем более один солдат всегда узнает своего собрата, на войне чувства обостряются. Лейтенант протянул мне руку, крепко пожал мою и назвал свое имя, надо же, решили назваться, а ведь до сих пор хранили инкогнито, лишь снайпера невольно выдали в прошлый раз.
Чтобы кровь немного подсохла, да и для правдоподобности мне пришлось сделать крюк в сторону элеватора, туда, где хоть и редко, но стреляли и взрывали. Двигаясь к расположению предполагаемого немецкого штаба, осторожность уже не соблюдал, мне было НУЖНО, чтобы меня обнаружили. Каково же было удивление, когда я понял, что совсем рядом с целью, а меня так никто и не остановил. Ползти ужасно надоело, поэтому попытался встать, и вот тогда немцы проявили себя.
– Хальт… – и прочее, прочее, прочее.
Сначала застыв, чтобы не провоцировать на выстрел, я медленно начал оседать на землю. Подскочили два немчика, в шинелях и с винтовками. Бить не стали, просто подхватив под руки, поволокли куда-то. Гады, хоть бы подняли нормально, я ж не вешу ничего, а они так и волокут, что я носками ботинок по земле чечетку отбиваю. Кстати, это почти новые ботинки, подобрали бойцы еще в штабе тринадцатой, когда с мин вывели.
Тащили недолго, возле развалин одного из немногих частично уцелевших зданий меня опустили на землю, и я услышал разговор. Явно офицеру докладывают.
– Кто это? – голос резкий, но какой-либо надменности или пренебрежения не слышно.
– Поймали на дороге, двигался со стороны элеватора…
– Господин офицер, простите, не знаю вашего звания, метка на воротнике… – прошептал я и услышал приказ офицера достать то, что я указал. Мля, да что же немцы такие все безрукие-то, а? Мне вновь порвали ворот, только пришил ведь.
– Обыщите его, быстро! – новый приказ офицера, и меня охлопывают, пытаясь… даже не знаю и что, но так не обыскивают.
– За поясом, под рубашкой, бумаги… – вновь выдохнул я и застонал.
– Он серьезно ранен, господин офицер, кровь так и течет, где-то на лбу.
– Достали бумаги? Отлично, отнесите его в медсанбат, пусть фельдшер осмотрит.
После неумелого обыска и извлечения бумаг из-под ремня вновь потащили. На этот раз несли более осторожно, может, офицер приказал, правда, я не слышал ничего. То ли от раны на лбу, что сам себе нанес, то ли от общей нервной усталости, но я внезапно вырубился. Не потерял сознание, а именно уснул, это я потом, позже понял, когда разбудили.
В этот раз попался какой-то дурной немецкий врач, коновал, не иначе. Вместо того чтобы сделать свое эскулапское дело спокойно, он взял и засунул мне в нос вату с нашатырем. Ну не дурак? Чуть слизистую мне не сжег, а я подпрыгнул как ошпаренный. Оказывается, он приготовился шить рану на лбу, но перед этим взял и разбудил меня, идиот.
– Да что ж вы делаете-то? – закричал я.
– Мне необходимо зашить вам рану, рядовой, терпите! – в приказном, не терпящем возражений тоне высказался врач.
Я попытался его разглядеть и удивился, молодой парень совсем, тридцати еще нет, первый раз на такого попал. Фельдшер какой-то, что ли? Сельский, или правда ветеринар, мать его так?
– Ну, так и шили бы, на хрена мне в нос это дерьмо пихать? – выругался я совсем не как мальчишка. Теряю хладнокровие, осторожнее надо быть, осторожнее.
Результатом операции, это ее так высокопарно назвал фельдшер-коновал, стал новый шрам на роже и боль, простите, в районе задницы. Гадский фельдшер вколол мне такой болючий укол от столбняка, что я даже взвыл.
Через пару часов меня вновь везли на машине в тыл, а я начинал паниковать. Как бы опять на жандармов не попасть, замучают.
Это оказался новый, неизвестный мне санбат. Невысокое деревянное здание, магазин здесь был, что ли, стояло в окружении печных труб. Если бы не видел следы недавнего ремонта помещения, удивился бы сохранности. Вокруг руины, а тут здание с санбатом внутри, чудеса. Но, как заметил ранее, дом был частично восстановлен немцами. Видимо, при бомбежке его обошла стороной судьба соседних зданий, скорее всего, смахнуло только крышу, так как даже случайного взгляда хватало на то, чтобы оценить ремонт. Халтура, да и только.
Коек с ранеными было немного, видимо, само помещение ограничивало. Положили меня возле окна, на грубо сколоченном топчане, а по левую руку стояли еще пяток коек с ранеными немецкими солдатами. Надо заметить, лежал не на голых досках, даже матрас подложили, только, думаю, клопов в нем…
– Ты кто такой? – Был первый вопрос, как только вышли санитары, притащившие меня сюда. Спросили не грубо, а скорее удивленно.
– Рядовой Горчак, – бросил я, но интонацию выбрал нейтральную.
– Ты ж еще ребенок, какой ты рядовой, откуда ты здесь? – Вот же засыпали вопросами, а я-то ждал, что как обычно спросят, какого хрена тут русский делает.
Спрашивающий был светловолосым и молодым человеком, комплекцию его не понять, лежит под одеялом, но видно, что габариты невнушительные. Обычный такой человек, мужчина, таких много в немецкой армии. Вообще, все эти истинные арийцы и иже с ними встречаются не так чтобы часто, обычных людей намного больше. Стереотип советской пропаганды. А сейчас эти хваленые немецкие вояки и вовсе не были похожи на солдат. На госпитальной койке лежат обычные мужики, разного возраста и нации, но простые люди.
– Немного поцарапали, в городе, – так же спокойно ответил я.
– Ничего себе, уже детей на передовую тащат, совсем очумели, что ли? – продолжал немец. – Хотя с такой войной это неудивительно. Как на бойне!
– Вилли, перестань, тебе уже говорили, ты допрыгаешься! – осадил разговорчивого немца еще один ранбольной, лежавший неподалеку. Этот чернявый, крупный, лицо мощное, наверное, и тело ему под стать. Глаза расширены, злится на товарища, но что он может сделать, заткнуть ему рот?
– Отстань, Курт, чего мне бояться, я, если ты забыл, как раз уже отпрыгал свое, – ответил белобрысый и откинул одеяло. Понятно, одна нога короче другой, примерно так наполовину.
– Чем вас так? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
– Мина рядом рванула, а наши коновалы отпилили, лишь бы побыстрее, ведь наверняка могли сохранить ногу, а теперь Вильгельм Ройзнер поедет домой просить милостыню в своем богом забытом медвежьем углу.
– Зато живы и будете с семьей, тоже неплохо, – ответил я серьезно.
– Ты русский? – вдруг спросил тот самый Курт, лежавший возле окна.
– Да, а что, есть какая-то разница, или вы приверженец расовой теории? – бодро, скорее даже нагло спросил я. Такие разговоры были частыми, еще в школе пришлось немало выслушать. Грубить специально не стану, но и лебезить тоже, что он мне сделает, этот фриц?
– Вам, русским, не место на одной земле с нами! – О, идейный. – Что ты здесь делаешь, щенок, вынюхиваешь?
– Даже если бы это было так, то я был бы где-то при штабе. Простите, но что мне делать в госпитале, нюхать ваше дерьмо, уважаемый? – На, сука, жри.
– Что ты сказал, свинья, а ну повтори! – заорал Курт и задергался.
– Вы еще и глухой? – я сделал вид, что удивился. Мне было смешно, почему-то хотелось издеваться над этим козлом.
– Я тебе сейчас язык вырву! – вскинулся Курт, пытаясь встать.
– Успокойся, Курт, это не просто мальчишка, – встрял в разговор еще один солдат, – он из «Бранденбурга», я видел их в деле.
– И что? Может, мне еще и извиниться перед этой русской сволочью? Где бы он ни служил, таким верить нельзя, он – русский, и этим все сказано.
– А вы – немец, и что с того? Я за неделю пользы больше принес, чем вы за месяц, – спокойно парировал я. – Что бы вы тут делали, без разведки.
– Так ты разведчик? – вновь подал голос Вилли.
– Скорее диверсант, – опять подал голос третий, неизвестный пока мне немец. Этот тоже был темноволосым, лицо худое, изможденное, помотало его, сразу видно. Голос поставлен, хо