Глаза были открыты, и наконец-то я смог их сфокусировать на том, кто стоял надо мной на коленях. Солдат какой-то, в шапке зимней, с маленькой звездочкой, почти незаметной из-за грязи. Да, помню, были тут бойцы, кто уже зимние шапки носил, так-то еще не очень холодно, лишь по ночам.
– Вы кто? – выдавил я из себя, чувствуя вновь подходящую к горлу тошноту. Вот же, чем блевать-то, уж столько из меня вышло, что казалось нечем уже, а позывы есть.
– Да ты в рубашке родился, малец! – солдат что-то поднял с земли, и я разглядел немецкие подсумки для автоматных магазинов. – Магазин в щепки, пуля в нем застряла, бывает же такое!
Видимо, бывает, да и раньше о таком читал, случаются чудеса все же. Поймал, выходит, пулю на излете, скорее всего, автоматную, винтовочная пробила бы как пить дать. Но вот удар в живот был очень сильным, даже с ног сбил и сознание выключил.
– Ага, в бронерубашке, – попытался схохмить я. – Странно, что пуля одна, стреляли-то вроде очередями…
– Из винтовки очередями не стреляют, – оборвал меня солдат, – один выстрел, одна и пуля.
– Так там что, винтовочная застряла? – охренел я. Ё-мое… Да тут до здания всего метров сто пятьдесят, может чуть больше, да она меня насквозь пробить должна была!
– Вот и говорю, везунчик ты. Всем досталось, двоих наповал, трое раненых, а ты цел. Чудеса! Никогда такого не видел.
А уж я тем более.
– Как там? – я указал на здание банка.
– Стреляют, – лаконично ответил боец, – люди туда все идут и идут, нормально там, думаю, удержим.
Я как-то даже успокоился и закрыл глаза. Хотелось просто полежать и ничего не делать, даже не шевелиться. Убитый недавно сержант говорил, что меня нужно срочно доставить в штаб…
– Где у вас командиры? – спросил я того же бойца, а указав на сержанта, добавил про штаб.
– Сейчас раненых понесут, вон, вижу, уже тащат, с ними иди, сможешь встать-то?
Я кивнул, попытавшись встать. Рухнул обратно на землю, даже не выпрямившись. Ноги были ватными и не держали, такая слабость накатила. Живот болит, от удара пули куда-то в пах отдает. Нехило меня приложило, до сих пор не могу осознать, что чудом жив остался.
Четверо бойцов, разной степени потрепанности, тащили раненых на берег, к переправам. Меня, поддерживая под руку, вели туда же. Ранен я не был, но удар пули оказался все же сильным для моего тела и нутро болело.
Возле лодок, на берегу, было пока тихо, немцы хаотично обстреливали саму Волгу, меня перехватили и потащили куда-то к штольням.
– Молодец, сынок! – встретил меня неизвестный мне полковник.
В блиндаже было сильно накурено и шла бойкая беседа. Люди суетились, сновали туда-сюда без конца, рядовые и командиры в различных званиях. Я поглядывал вокруг себя, до сих пор морщась от неприятных ощущений после попадания пули. Меня хвалили, даже кто-то заявил о представлении к награде, но я воспринимал все как в тумане.
– Комдив тринадцатой просил доставить мальчугана к нему. Акимцев! – из всей словесной каши вокруг я вычленил только слова обо мне.
– Да, товарищ майор? – к столу радиоузла подбежал молодой лейтенант, высокий как столб, ему приходилось здорово наклонять голову, чтобы ни за что не задеть.
– Возьми двух бойцов и сопроводишь парня к Родимцеву. Чтоб волос с головы не упал, понял? Отвечаешь за него головой!
О как. Меня как генерала какого-то опекают, значит, чего-то задумали еще, а мне пока плохо и думать не хочется.
До штаба тринадцатой дивизии меня, можно сказать, несли на руках. Не из-за какой-то важности, а тупо из-за слабости моей.
Опять темнота помещения, тусклый свет от пары горелок не в счет. Опять дым папирос, висящий… нет, не в воздухе, а вместо воздуха. Дышать нечем, запах дыма, пота, командиры-то почаще моются, но один черт, это ж не мирная жизнь, антисанитария сплошная. Хорошо, что я за год давно привык ко всему, а так было бы неприятно.
Надо отдать должное комдиву, да и всем остальным присутствующим. Увидев меня, да и выслушав доклад бойцов, что привели мою тушку сюда, меня велено было отправить в соседнюю землянку, санитарную. Родимцев распорядился осмотреть меня, накормить и дать выспаться. Присутствующий здесь же, в штабе дивизии, представитель особого отдела хотел было получить от меня доклад и в свою очередь доложить руководству, но его попросили подождать. Было приятно осознавать себя кем-то ценным. А еще приятнее было вновь увидеть ту, что запомнилась с первого дня.
Катерина. Черт возьми, ну как же так, почему у меня башку сносит от одной мысли, что она рядом? Разместили в санитарной землянке, чистой, кстати, и, скорее всего, командирской, ибо тут не было совсем никого. Командиров тут только обрабатывали, и они почти сразу убывали, либо в окопы, либо на берег. Лежать тут было некому, а меня вот разместили. Четверо нар, по двое на сторону, отделены друг от друга занавесками, вот диво-то! У дальней стены что-то вроде буфета или небольшого шкафа с врачебными причиндалами. Военврач тут же приказал Катерине меня раздеть для осмотра, а она, да и я сам, мгновенно оцепенела. Я вернулся в грешный мир быстрее и сам разделся до пояса, решив, что ниже доктора интересовать вроде ничего не должно. Угадал. Военврач, мужчина, кстати, заставил лечь и не шевелиться, пока он будет меня обследовать. Было холодно, я мгновенно покрылся гусиной кожей, а врач попросил Катю подбросить дровишек в печурку. Та уже вышла из ступора и выполняла распоряжения быстро и четко, тоже боец, как ни крути. Минут через пятнадцать стало теплее, и врач принялся за меня, до этого не трогал, даже одеялом укрывал.
– Ничего себе, мне сказали, что у тебя что-то с животом, но что именно, никто не знал, рассказывай. Можешь говорить-то? – врач уселся рядом на табурет, снял очки с толстыми стеклами и начал их протирать. Мужчина был среднего возраста, лет пятьдесят на вид, густые черные волосы лишь немного присыпаны сединой, как пеплом. Лицо у врача было начисто выбрито и сияло в свете керосинки синевой. Приятный такой дядька, ухаживает за собой, когда и успевает-то?
– А что там такое? – удивился я реакции врача. Что он смог разглядеть на моем брюхе?
– Обширная гематома, почти черного цвета, уж больно большая, как это случилось?
– Я не знаю точно, боец, что привел меня в чувство, сказал, что я пулю поймал в автоматный магазин, висящий на животе, в подсумке. Пуля винтовочная, как не пробила, не представляю.
– Ясно. Счастливчик, значит. Значит так, говори точно, где болит, – доктор положил руку мне на живот, а во вторую взял большой фонарик.
Я приподнял машинально голову и взглянул, насколько мог, на свой живот.
– Ни хрена себе синяк от пули. Не видел бы своими глазами развороченный автоматный магазин, подумал бы, что в меня танк попал! – офигел я от увиденного. В тусклом свете фонаря (правда, светил он куда как ярче керосинки) я увидел синяк. Блин, это даже обрисовать сложно. От нижних ребер и до самых штанов весь живот был просто черным. Как в моем времени шутили – синяк во все тело.
– Думаю, снаряд ты уже не увидел бы, – серьезно заметил врач. – Меня беспокоит цвет и размеры, а также твои болевые ощущения. Отправлю-ка я тебя на левый берег, нужно проверить, как бы не было повреждений внутренних органов.
– Мама дорогая, – вспомнив хороший мультик из будущего, точнее персонажа, которого озвучивал великолепный Евгений Миронов, я закатил глаза. – Может, тут отлежусь, а? Товарищ военврач…
– Ты еще поспорь со мной! Я генералов усмиряю, думаешь, тебе волю дам? Аника-воин! – врач хмыкнул и улыбнулся.
– Савелий Александрович, может, его помыть? – вдруг вставила свои пять копеек Катя. Ох, не ожидал я от нее такой подлянки!
– Да, Катюша, давай. Я позову сейчас Ирину, она поможет его раздеть. Натопила ты хорошо, не замерзнет, только обтирайте аккуратно, не известно, что у него там в брюхе. Ясно?
– Все поняла, а Ирина занята сейчас, бинтов много стирать, на реке она.
– Справишься? – как-то ехидно спросил доктор, а сам на меня глядит.
– Конечно, Савелий Александрович.
Врач вышел, протерев руки чистым полотенцем, предварительно плеснув на них чем-то из графина, судя по резкому запаху, явно не водой.
– Захар, я тебе тогда не успела спасибо сказать, – начала Катя, но я ее перебил:
– Во-первых, Катерина, вы вовсе не забыли, а сказали. А во-вторых…
– Давай на ты, – девушка взглянула мне прямо в глаза.
– Хорошо. Во-вторых, трусы не сниму, – твердо заявил я. Ну, блин, стесняюсь я, чего поделаешь! Она сейчас меня мыть станет, думаете, «дружок» будет тихо спать, не поддаваясь на провокации? Смешно вам? А мне вот ни капельки. Девушка очень красивая, она мне и так очень нравится, до такой степени, что прям зубы сводит, а тут еще такое! Да, размер пока маленький, но работать-то уже работает… Смущаюсь именно из-за размера.
– Там, на минах, когда ты со мной говорил, я разглядела твои глаза, – вдруг произнесла Катя, – у тебя глаза взрослого, хоть ты и ребенок еще. Да и говоришь ты как взрослый. Шрам еще этот…
– Пугает шрам-то? – спросил я, немного поворачивая голову в сторону, пряча отметку на лице.
– Немного, – задумавшись, ответила девушка, – он тебя из мальчишки взрослым делает. Если не приглядываться.
– Катя, вы простите, но вы и сами не шибко взрослая, – заметил я.
– Ну, тебя-то я постарше буду, мне уж целых шестнадцать, а тебе сколько?
– Двенадцать… Какое сегодня число?
– Двадцатое вроде, – девушка даже не задумывалась.
– Через несколько дней будет двенадцать, – подытожил я.
– Вот видишь, я старше, ты ж еще ребенок.
– Не надо так, Катерина, я уже как-то заметил одному генералу тут, недалеко, повторю для вас. Ребенок во мне умер двадцать второго июня, вместе с родителями. А уж когда на фронт попал, даже остатки детства кончились. Я людей убивал, какой же я ребенок? – серьезно так заявил я.
– Страшно это, – отвернулась Катя. – А каких людей ты убивал? – ни фига себе спросила.