Внезапно я поняла, что совершенно больна. Горло было забито комками, из носа текло. В голову словно вкололи новокаин, но по всему остальному телу неведомые силы стегали маленькими холодными прутиками. Мне действительно было нужно, чтобы меня, разбитую, отвезли домой, а не куда-то еще. Юра заметил мое состояние и молча вел машину. Когда мы приехали, он бросил только:
– Отдыхай, я позвоню тебе.
И умчался в сизую завесу, плавающую по улицам и съедающую любое понятие об окружающем пейзаже, расположении домов…
Квартира встретила меня ароматом фирменного маминого рагу, которое она готовила в свои «хорошие» дни, но аппетита не было.
– О, а ты чего так рано? – удивилась мама, выглядывая с кухни.
– Я заболела, – простонала я в ответ и, скинув обувь, пошла в комнату.
Рухнула на свою тахту, огороженную от остального пространства коричневым шкафом-бюро, и сразу заснула.
Когда я продрала глаза, стоял золотистый вечер. Солнце карим глазом кидало последние лучи на желтые занавески, а мама смотрела тихо шуршащий телик.
– Проснулась?
Мама подняла на меня глубокие синие глаза, в которых мерцала нежная улыбка. Голос у нее был нормальный. «Слава богам, она трезвая», – подумала я. Это были бесценные мгновения.
– Ага.
Во рту как будто кто-то сходил в туалет, но мне явно стало лучше. Только вот что-то странно томило в груди. Я скучала по Юре. Больше всего мне хотелось, чтобы он оказался рядом и лежал со мной, обнимая сильной, надежной рукой, как тогда, у него дома. Я вздохнула и встала. Надо было умыться и почистить зубы.
– А я сегодня на рынке была, – остановила меня мама, – смотри, что купила!
На маленьком длинноногом столике у окна стоял магнитофон на один диск и кассету. Значит, старую двухкассетную Aiwa можно наконец выкинуть. Она позволяла переписывать музыку с одной кассеты на другую и записывать свои голоса, что принесло немало веселых минут в детстве, но надо было признать – уже безбожно устарела.
Первые диски, которые я купила в ларьке на «Ладожской»: Pink Floyd «The Wall» и Robbie Williams «Escapology». Ушла эпоха – мне больше не приходилось перематывать кассеты карандашом. Хотя некоторые вещи я слушала на кассетах: лучшие песни Визбора, «Время колокольчиков» Башлачева и любимого Курехина. С ним мама тусовалась в молодости, а мне очень нравился мистический саундтрек к «Господину Оформителю».
– Это здорово, мам! Спасибо, что купила его. Пойду умоюсь, а то я не в себе после сна. И да, есть не хочу вообще. Прости.
Мама кивнула.
Когда я вернулась из ванной, она предложила погадать на книге стихов. Я вынула с полки шершавый сборник зарубежных поэтов XVIII–XIX вв. и легла на мамин диван, что стоял, прислонившись боком к окну.
– Ну, давай загадывай страницу и строчку. Можешь загадывать число до 425.
– Так, – сказала мама с улыбкой, – давай. Страница 108, восьмая строчка сверху.
Я начала перелистывать страницы и вскоре нашла нужное место.
– «Уходят призраки ночные…»
– Как-то не очень понятно.
– Само стихотворение называется «Туман». Тебе не кажется, что это весьма актуально сейчас, а?
Мама засмеялась:
– И правда. От дыма за окном уже дышать тяжело. А выглядит совсем как туман.
– Думаю, уход ночных призраков – это что-то хорошее. Все нехорошие вещи уходят из твоей жизни. Впереди только самое суперское.
Мне не хотелось читать ей все. В конце поэт говорит о том, что, кажется, и его жизнь вскоре уйдет. Я подумала, что это может ее расстроить.
– Так, давай. – Я закрыла книгу и передала маме: – Теперь держи и будешь искать мое. Страница 333, четвертая строчка снизу.
Мама стала перелистывать страницы, а я завороженно смотрела на ее изящные тонкие пальцы. Когда-то она неплохо рисовала.
– О, как интересно. Готова? «Тигр, о тигр, светло горящий». Красиво, но еще менее понятно, чем с призраками. Мне кажется, нужно все стихотворение прочитать. Тебе понравится, учитывая твою любовь к тиграм.
Она бросила взгляд на стену над моей тахтой. Там все было в изображениях тигров: бегущих, прыгающих, лежащих. И просто крупные портреты пушистых голов. Оранжево-черных, черно-белых. Когда мне было двенадцать лет, мы накупили календарей и, отрезав цифры, поклеили их на старые выцветшие обои. В инкрустированной стекляшками шкатулке у меня лежало несколько фигурок полосатых хищников. Самой ценной была медная маленькая фигурка из-за детализации: на шкуре виднелись мельчайшие шерстинки. Я взяла у нее из рук книгу и прочла целиком «Тигра» Уильяма Блейка.
– Знаешь, я не очень понимаю, какой конкретно смысл вкладывал автор, но мне действительно очень нравится. И фраза эта тоже. Она ничего не предсказывает, но кое-что для меня все-таки значит.
Мама присела ко мне на тахту.
– Хочешь рассказать?
Я хотела. Меня переполняло что-то крупное. Казалось, это чувство во много раз превосходит меня по размеру, но плотно привязано красной нитью к сердцу и болтается где-то отдельно, в потоках теплого, ласкового ветра. Мне хотелось то обнять маму, прижавшись к ее теплому плечу, то зарыться головой в подушку и лежать, тихо всхлипывая. Я знала, она всегда примет меня такой, какая я есть. Ее любовь была безусловна.
– У меня кое-кто есть. Думаю, светло горящий тигр – это про него. Я постоянно о нем думаю. Не знаю, получится ли у нас что-то… Но, смотри, – я достала Nokia. – Это он подарил на первое сентября.
– Здорово, доча! Я так за тебя рада. Получится или нет, не так важно. Важно, что твое сердечко испытывает это светлое чувство. И он, похоже, тоже тебя любит, раз сделал такой недешевый подарок.
Мама обняла меня. От нее слабо пахло «Примой» и французскими духами. Я не могла не признать в такие моменты, что она изо всех сил старается не пить и быть хорошей матерью. Но иногда что-то в ней ломалось. Она уходила в магазин моей любимой мамой, а возвращалась оттуда незнакомой «тварью». Я никогда не видела, чтобы небольшая доза алкоголя так сильно меняла людей. Но из цветущей красивой женщины она моментально превращалась в апатичную и при этом сварливую, грязную старуху. Я ценила, очень ценила моменты, когда она была самой собой.
Когда мы закончили обниматься, она взяла мои руки в свои и сказала:
– Хотела бы я узнать о нем побольше. Может, познакомишь как-нибудь?
Я как можно непринужденнее отползла к стене и облокотилась на узорчатый, типа восточный шерстяной ковер. Считалось, что он приглушает звуки из соседней квартиры и помогает сохранять тепло в комнате. В детстве мне нравилось водить пальцем по его мягкому ворсу, окрашенному в причудливый орнамент. Потом стало казаться, что это архаичный пылесборник, и не более того.
– Да, познакомлю, конечно. Его зовут Женя. Но тебе нужно еще кое-что знать. Мне стало плохо, я ему сегодня позвонила. Он не смог приехать, и меня забрал его отец. Но нас видели девчонки из группы и даже наша Алексеевна. Теперь могут подумать черт знает что. А еще я зачем-то сказала ему, что меня зовут Карина. Представляешь?
– Да ну, не переживай. Просто скажи как есть, если спросят, и все. А про имя… Странно, конечно. Может, просто сказать ему, что ты все-таки Ксения?
Мама тепло улыбалась. Я очень любила ее лицо в такие моменты.
– Хорошо, мам.
Я почувствовала, как по щекам расползаются горячие кровавые пятна. Так со мной бывало только в двух случаях: я безбожно врала или обо мне кто-то думал очень плохие вещи. Сильно горящие щеки почти всегда символизировали негатив со стороны. Я просто знала это, и все.
Но мама, похоже, этого не заметила. Мы решили, что вечером по «Культуре» посмотрим вместе фильм Годара «Две или три вещи, которые я знаю о ней».
Я решила какое-то время не звонить Юре, пока он сам не захочет меня видеть. Ушла с занятий я в пятницу, уже было воскресенье – и тишина. Он был отстраненный и холодный, когда вез меня домой, словно и не было эсэмэски про «хочу тебя». С ужасом я думала, что ему неприятно было видеть меня в таком разобранном виде. И не удивительно – выглядела я так себе. И боялась, что он больше никогда меня не захочет.
Днем домашний телефон разразился криком. Я была в туалете, и подошла мама. Когда она сказала «это тебя» и подмигнула, сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
Я была так взволнована, что даже не сообразила – милый Юра не стал бы звонить домой, раз уж купил мне мобильник для связи. Это был Женя. Он-то моего мобильного номера пока не знал.
– Привет, красавица! Как твои дела?
Молодой, бодрый голос. Внутри что-то спикировало вниз.
– Да ничего. Приболела немного. Сижу дома.
– Ой, надеюсь, ничего серьезного. Сможешь выйти хотя бы ненадолго? Я проезжал мимо твоего дома и сейчас стою у подъезда. Хочу увидеть тебя.
– Ненадолго смогу. Надеюсь только, не испугаешься моего вида.
Женя засмеялся, и я повесила трубку. Быстро мазнула веки светлыми тенями, а ресницы тушью. На губы нанесла капельку блеска и растерла пальцами. Натянула джинсы, любимую черную толстовку и спустилась вниз. Напротив подъезда стоял белый, потертый жизнью «Опель». Когда залезла в машину, Женя чмокнул меня в щеку.
– Рад тебя видеть, детка.
Я кивнула.
– Слушай, – начал вдруг он, – я тут пару дней назад проезжал мимо твоего дома и видел, как ты выходила из «мерса». За рулем сидел какой-то мужчина.
– Ммм?
– Хотел узнать, кто это был? Сорри, что спрашиваю. Я все равно заехать к тебе не мог, спешил по работе. Но просто интересно.
– Ничего страшного. Это был мой отец. Я заболела, и он забрал меня из лицея. Так-то он очень занятой. И работает, можно сказать, в твоей области. Дороги строит. Ну, знаешь, там асфальт, все дела.
Не знаю, куда меня несло. И зачем. Щеки снова горели, и я пыталась прикрыть их волосами.
– Слушай, можешь купить сигарет, а?
Я пыталась говорить немного игривым, но при этом дерзким тоном. Получалось не очень. Внутри все переворачивалось. Почему позвонил этот странный, ненужный Женя? Почему рядом он, а не мой любимый?