– Ух! – Санек тер короткий светлый ежик на голове. – Мурашечки!
Парни сделали музыку еще громче, и мы понеслись по улице, подгоняемые басами сабвуфера, гремящего из багажника.
Олег жил в двухкомнатной хрущевке на Подвойского с мамой, но дома ее не было. Как только мы завалились в квартиру, в дверь позвонили. Это пришли знакомые ребята. Трое парней с девушкой. Они назвали свои имена, но я их тут же забыла. В комнате мы растеклись по дивану под блестящей советской люстрой из стеклянных сосулек.
Один из парней, с рыжими вихрами и забавным курносым носом, рассказывал, что хочет посвятить жизнь отказу от зевания. Он на полном серьезе хотел перестать зевать. Наш дружный теплый смех взрывался к белому потолку. Мне было просто хорошо, и я ненадолго забыла обо всех своих проблемах.
Олег достал книгу Ницше, положил ее на маленький журнальный столик и насыпал порошок. Все, кроме нас с Наташкой, по очереди вдыхали неровные дорожки.
– Забавный был чувак Ницше. Говорил, что женскую натуру считают глубокой, потому что в ней не видно дна. Но дна и не ищите типа, – изрекла я.
Ребята засмеялись.
– Ты читаешь Ницше? – удивился Санек. Они, судя по всему, использовали книгу только как подставку. В обложку въелись белые крупинки наркотика.
– Есть немного, – ответила я.
Мы еще какое-то время болтали, а потом я задремала. Меня разбудило гудение Nokia. На часах было шесть утра.
Я вышла из комнаты и нажала на центральную кнопку.
– Доброе утро, милый. Ты что-то рано.
– Ты не дома? – его голос звучал раздраженно.
– Да, я сейчас у друзей, но уже собиралась потихоньку домой. Алло? Ты здесь?
Я посмотрела на телефон. Нас разъединили. Или Юра сбросил. Что происходит? Набрала его номер. Денег для разговора было не очень много. Первые десять секунд бесплатно. Я надеялась, что он сам перезвонит.
– Что-то случилось?
– Ничего не случилось. Можешь делать, что хочешь. А я больше с тобой ничего не хочу.
И снова бросил трубку. Я подошла к окну. Вдалеке был виден большой пустырь, разделяющий наши районы, и кусочки гаражей. Небо висело серым мешком.
Холодные мурашки ползли под кожей. К горлу подкатил комок.
Веселье кончилось. Наступило обычное утро, где снова нужно было страдать.
Я зашла в комнату.
– Наташ, мне надо домой.
Она лежала рядом с Олегом, и оба они пялились в экран телевизора, по которому скользили странные абстрактные изображения. Пока я была на кухне, остальные ребята ушли.
Олег посмотрел на меня:
– Без проблем, давай мы тебя отвезем.
Когда я зашла в квартиру, то сразу вытащила телефон и трясущимися руками набрала сообщение: «Юра, я тебя люблю. Прости меня».
Он позвонил:
– Ну что ты хочешь, Ксения? Ты меня очень расстроила. Даже не предупредила, что уйдешь на ночь!
– Я не знала… Пожалуйста, давай встретимся и поговорим!
– Хорошо, буду через час у тебя.
Я выбежала из подъезда. Его машина стояла между слепой стеной моего дома и грязновато-зеленой общагой, пустившей по ребру здания ряд узких окошек. У здания была дурная слава: несколько раз с верхних этажей выпадали подвыпившие студенты и разбивались насмерть. Однажды мы с мамой плутали в его запутанных коридорах. Там жила мамина сменщица из столовки – миниатюрная блондинка без груди. Грудь вырезали вместе с раковой опухолью. Мы брали у нее кассету с «Терминатором-2». Фильма не было ни в одном кинотеатре и прокате района. Настоящий дефицит.
Все то время, пока мама болтала с ней, я старалась не смотреть туда, где была когда-то ее грудь, и все равно ловила себя на этом. Мне было неловко. А она только грустно и кротко улыбалась.
Общага вызывала тревожные воспоминания. Моя память похожа на мусорный мешок. Когда я вижу его отчужденную машину на фоне здания, оттуда всплывают красно-коричневые лужи крови и белый абрис силуэтов на графическом холсте асфальта. Оказывается, когда тело увозят, остаются только цвета…
Холодные кольца сжимались внутри живота. Открыв дверь, я села в машину и нашарила в сумке сигареты.
Он встретил меня без улыбки. Лицо серьезное. Даже суровое. Сразу видно – начальник. Исчез масляный взгляд довольного кота. Исчезла моя любимая улыбка.
Юра нажал на газ и резко тронулся с места, выруливая на дорогу.
– Мне нужно заехать в офис, а потом поговорим. Скажешь, что хотела сказать.
Отрывистые фразы. Мне так хотелось решить все сразу. Но он не дал. У меня тряслись руки, когда я поджигала сигарету…
– Хорошо, Юра, как скажешь.
– Ты слишком много куришь, – резко бросил он.
Мы неслись по городу, разгоняясь до ста двадцати километров в час, игнорируя красные пятна светофора там, где это было возможно.
Его небольшой офис находился у Смоленского кладбища. Жена в роли бухгалтера, парочка партнеров. Пока он делал свои дела, я пошла гулять к часовне святой Ксении Петербуржской. В воздухе висела ледяная морось, заползая под мою куртку на, как говорила мама, «рыбьем» меху.
В первый раз я была у часовни с мамой, когда мне было десять. Вокруг небольшого зданьица с нежными бело-зелеными стенами клубилось много народу. Стены топорщились маленькими белыми шипами. Это были записки. Мама сказала, что я могу записать любое духовное желание на бумажке и оно обязательно исполнится. Я присела и, положив свой клочок на большой зеленоватый камень, накорябала, что хочу найти друга, а маме желаю здоровья. Она тогда сильно кашляла. Я винила в этом ее крепкие сигареты. От их дыма перехватывало дыхание и слезились глаза. Иногда мне было до боли мучительно и страшно от мысли, что мама умрет. В такие моменты внутри головы мелькали яркие картинки: она выходит в магазин и больше не возвращается.
В тот раз у часовни я ощутила настоящий покой. Что-то теплое бродило в ароматном холодном воздухе. Как бы некий ответ на мои неумелые, но вполне искренние молитвы. Мы зашли внутрь и поставили свечки. Мама сказала, что, если пламя свечи горит ровно, значит, все хорошо – Господь слышит. Некоторые свечки рядом с моей коптили, их огоньки испуганно плясали, но мой горел ровно и спокойно. Я вздохнула с облегчением. Значит, прощена.
Мама рассказывала, что всю молодость проболталась на Смоленке. Ей с друзьями нравилась кладбищенская тишина. Все они держали собак, поэтому часами гуляли между крестов.
Но теперь, когда я ждала Юру, меня что-то не пускало внутрь. Вместо умиротворенности наваливалась жгучая тоска. Хотелось поскорее уйти. На выходе, у железной витой ограды, в кустах стоял мужик с красным лицом. Он остервенело тер у себя между ног.
Кривясь, я поспешила к домам напротив кладбища. Через несколько минут подъехал Юра.
Его лицо было спокойным и серьезным. Легкая небритость вызывала желание поцеловать. Он явно был не расположен к нежностям, но я все равно попыталась прикоснуться к его руке. Он сбросил мою ладонь и заговорил суровым тоном:
– Я так не могу, Ксения. Мне не нравится, когда ты уходишь ночью из дома. Ты можешь быть с кем угодно и где угодно. Я не знаю, может быть, ты спала там с кем-то. Можешь делать, что хочешь, но для меня это не вариант.
В горле у меня пересохло, тело замерло. Только сердце глухо стучало в груди.
– Послушай, я просто была с друзьями. Я ни с кем не спала. Даже мысли такой не было. С чего ты это взял? Я люблю тебя, очень люблю тебя, пойми. И ни с кем не хочу быть, кроме тебя! Пожалуйста, поверь мне.
– Я не могу, Ксения, просто не могу. Ты не должна была уходить, не сказав мне, куда и с кем идешь.
Он снял очки и потер пальцами глаза.
– Я просто схожу с ума.
– Милый, послушай, пожалуйста, прости меня…
– Нет, все, хватит. Я все сказал.
Он завел машину, и мы в молчании поехали по серым улицам. Хотя еще стояла ранняя осень, мне казалось, что вокруг домов до самых небес высились сваленные в кучу бело-коричневые глыбы снега и мокрого льда. Люди шли по черным дорогам, скорчившись от боли. Я закрывала ладонями лицо и изо всех сил сдерживала рыдания. Что-то острое и при этом тупое ворочалось в груди.
Он остановился на светофоре. Слева сквозь соленую муть в глазах я увидела метро «Василеостровская». Почти не соображая, что делаю, я быстро вытащила из сумки Nokia, бросила ему и, выскочив из машины, побежала через дорогу. Я ничего не видела вокруг себя и, наверное, выглядела безумно. Растрепанная, с красным мокрым лицом, я врезалась в кого-то и, не извинившись, побежала в вестибюль. К счастью, у меня было шесть рублей на метро. Я купила жетон, трясущейся рукой протолкнула его в щель безразличного турникета и быстро прошла на эскалатор. Мне все время хотелось бежать – это простое действие заглушало грызущее чувство в груди.
Но на эскалаторе меня охватила слабость. Я безвольно положила руку на резиновую ленту, которая все время убегала вперед, и тупо смотрела на проплывающие мимо нелепые свечи-лампы. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я повернулась. Это был он. Юра спустился на ступеньку ниже:
– Пожалуйста, прости меня. Я не должен был так говорить с тобой. Но когда ты ушла, я испугался, что ты уйдешь навсегда. А я… Я люблю тебя.
Он перевел дух.
– А ты меня еще любишь?
Он снова улыбался. Но это была не хитрая и похотливая улыбка. Сейчас там мерцало что-то другое. Я пригляделась. В его каре-зеленых влажных глазах таились страх и мольба.
– Конечно, Юра. Очень люблю.
Я смотрела на него и не могла поверить. Он действительно любит меня. А я люблю его. Моя жизнь не закончилась. Он рядом. Мы доехали до конца и перешли на другой эскалатор. Теперь мы ехали вверх, обнявшись, и с каждым мгновением светлое пятно вестибюльного потолка становилось все ближе и ближе. Мне было плевать на всех, кто мог увидеть в нашем объятии что-то странное и противоестественное. Его возраст для меня – достоинство. Мне, по большому счету, было безразлично, на чем он ездит, как одевается и есть ли у него деньги на рестораны, телефоны и подарки. Я просто хотела быть рядом.